Падение "ангелов" (СИ) - Кирнос Степан Витальевич - Страница 41

— Милый, может зайдём?

Данте так же посмотрел на церковь, на её тридцать гранитных ступеней, на высаженный вокруг сад, манящий приятным запахом цветов и благодатными ароматами.

— Хорошо, — на мгновен6ие парня взяло сомнение, — только как там себя вести? Я никогда не был в православном храме.

— Я думаю, так же как в нашем, — девушка рвалась туда и буквально тянула за собой туда мужа. — Да и объяснят.

Они быстро поднялись по ступеням и оказались в просторном чудесном помещении, сияющим в блеске златой славы. Сериль смотрит на иконы, которые будоражат её душу, взывают к теплу и любви, вере и свету внутри девушки. Взирая на святые образы дух Сериль утешается, буря эмоций утихает, вместо неё возникает странное спокойствие. В храмах Империал Экклессиас царит скромный аскетизм и сдержанность, тут же ото всюду льётся торжество победы Жизни над смертью, победы Света над злом.

Данте делает осторожный шаг вперёд, глубоко вдыхая и чувствуя, как сладкий ладан наполняет его лёгкие, как дышать становится легче. Каблук бьётся о гранитные плиты под ногами и стук раздаётся на всю церковь, сотрясая твёрдое и густое молчание. Он смотрит по сторонам и его взгляд цепляет чреда свечек, слабо горящих и чьи блики отражаются на зеркальной поверхности пола.

Дух внутри Данте наполнился странным и неизъяснимым трепетом и подъёмом, чудесное тепло наполнило его душу. Он смотрит на царские врата и на иконостас вокруг них, ощущая, как дух при виде картин вечного праздника победы Жизни, водворяется в чертоги радости.

В груди Сериль же всё сжалось, сдавило, к горлу же подступил ком и сбил дыхание, глаза сами прослезились и душа стала радоваться и ликовать от присутствия в этом месте.

— Я… я… не знаю, что происходит, — слабо шепчет девушка, чтобы не нарушить вечнопраздничной тишины. — Во мне словно огонь горит.

— Я тоже это чувствую, дорогая… тоже это чувствую.

Все чувства стали быстро сходить на нет, когда они услышали шаги позади и Сериль быстро стёрла слёзы, собравшись с духом и придя в себя.

— Кто тут у нас не в одежде по петербургским стандартам? — прозвучал вопрос и выйдя из-за угла, высокий мужчина, в чёрном подряснике, встал напротив молодой пары. Данте и Сериль увидели его добродушное лицо, с белой густой бородой и белоснежным волосом на голове. Глубокий взгляд очей цвета сапфира пронзил душу двух человек своей выразительностью и глубиной, неизреченной теплотой и любовью к пришедшим.

— Мы вас не понимаем, — сказал Данте.

Неожиданно для Данте и Сериль зазвучала речь на новоимперском, отягощённая грубым акцентом и не такой быстротой, но всё же понятная:

— Ах, вы из Рейха, как я понял?

— Да, — удивлённо твердит Сериль, — мы оттуда.

— Я — отец Георгий, настоятель этого храма, — священник на секунду отстранился, обойдя их и подойдя к тумбочке, стоящей у входа и взял что-то оттуда из коробочки, протянув это девушке. — Вот держите, покройте платом голову.

— Хорошо, — пальцы Сериль легли на тонкую эфемерную ткань и на голове спустя мгновение оказался цвета снега платок, скрывший смольный волос.

— Что же вас привело сюда? — настоятель осмотрелся. — Это ведь церковь Иоанна Кронштадтского.

— Мы просто приехали посмотреть на город. Отец Георгий, а откуда вы знаете наш язык?

— Как-то я ходил вместе с отцом Цавлом по греческим землям, а он был вестником вашего Канцлера из числа монахов православных, живущих на землях балканских.

— Вы были в Греции?

— Да. Я привык те земли так называть. У вас их по-иному кличут, но я тот край называю так, — с лёгкой улыбкой говорит священник.

— И как же выживала ваша вера выживала в тёмные времена кризиса? — с интересом спросил Данте. — Наша церковь практически умерла… я до сих пор не могу забыть, как отец Патрик служил мессы в разрушенном храме, как он заботился о немногих верующих, — речь парня слегка задрожала. — А вы как выживали?

— Среди язычников и еретиков трудно пришлось… особенно в Греции. Там древние культисты возродили поклонение пантеону богов, который существовал в античности. И это оказалось самым тяжёлым, — священник тяжело выдохнул, — нас вновь загнали в катакомбы, снова устроили гонения и сотни лет нам пришлось прятаться и скрываться в тенях.

— Вы говорили, что были с отцом Цавлом, — раздался звонкий чуть низкий голос Сериль. — А он у нас чтится в лике великих проповедников святой веры. Говорят, что он даже смог вести спор с самим Ареопагом Афин, чем и склонил их решение в пользу Рейха.

— Да… я был там.

В глазах отца Георгия, а память наполнилась картинами недалёкого прошлого, отдающего болью и торжеством одновременно, а сухой полушёпот стал начал вереницы воспоминаний:

— Я был там, при нём в Ареопаге.

Георгий вспомнил, как десятью этажами вверх устремлялся огромнейший амфитеатр, самый большой не только в Афинах и всей Аттике, во всей старой разваленной Греции. Блестящие плиты облепили это сооружение от низа до верха, и он сияет на солнце подобно прекрасному бриллианту, а внутри он освещён сотнями декоративных ламп, выполненных в стиле факелов и свечей. Здание, построенное в стиле позднего модерна, сияет и изнутри, и снаружи, ожидая наполнения долгожданными гостями, которых прибывает всё больше и больше.

Люди, красивые и атлетически сложенные, облачённые в лёгкие шелковистые одежды белого цвета, множество мужчин и женщин текут маленькой речкой со всего города к этому месту, чтобы услышать проповедь человека, взорвавшего их размеренное общество. Они — почётные служители пантеона богов, свято верующие в магию и мастику, разделяющие нетленные идеи безостановочного прогресса, чтущие свою веру и тут им предлагают нечто новое, совершенное иное.

Сотни человек прекрасного вида, статные и выбранные в народное собрание города — Ареопаг, чтобы нести волю всего народа, наполняют помещение, рассаживаются по местам и ждут, что вот-вот начнётся проповедь странного служителя «Истинного Бога», как он себя называет.

Жители Афин — народ, воздвигнувший из пыли древности старую веру, вспомянутую могучими жрецами во время всеобщего кризиса и теперь, в сей чёрный час, когда с востока наступает буря, взывающая к Аллаху, а с запада движутся армии под стягами золотого креста перед ними молвит человек и слова его взбудоражили праздные умы афинян, что без тревоги смотрят на то, как наступает рассвет нового мира, после долгой и жестокой ночи.

Множество, неисчислимое количество ярусов, на которых гнездятся удобные кресла, обшитые жёлтыми тканями, поднимается ввысь, создавая воронку, на дне которой небольшая сцена с трибуной и микрофоном, за которыми стоит высокий мужчина. Его тело под чёрным плащом с капюшоном, который покрыл лик тенью, и накрыл рясу мужчину, на груди которой сияет золотой крест. Он утончёнными пальцами касается капюшона и отбрасывает его назад, являя людям Ареопага своё худое лицо, обросшее чёрной щетиной, смотря на народ Афин взглядом полным воли и неисчерпаемой решительности. А Георгий просто стоит рядом с ним, дабы внимать речам великого человека.

Вот все расселись и не меньше тысячи мест заняты и на единственного человека, без страха, сюда пришедшего, уставилось не меньше десяти сотен очей, в которых играет безумное пламя, они смотрят на него, как на сумасшедшего и всё же, мужчина, именующий себя «Послом Христа», смог взбудоражить местное население и власти в достаточной мере для того, чтобы они позвали его выступить перед высшими властями и начальствами Афин. Недели проповедях в капищах и на улицах, обличения магов и жрецов, обвинения в растлении и предречение скорой гибели мира, заставили обратить внимание на этого человека.

— Ну что же, человек, именующий себя Цавлом, «Послом Истинного Бога», — обратился с высоты мужчина голосом придушенным, и хриплым, — расскажи нам о том, чем народ будоражишь. Давай, открой нам глаза, как ты верно говоришь… давай послушаем тебя. Ареопаг свободного афинского народа слушает тебя!

Мужчина сделал уверенный шаг к микрофону и его губы оказались практически у решётки устройства. Ещё раз осмотрев собравшихся взглядом, исполненном силы, изо всех колонок полилась вдохновенная речь: