Падение "ангелов" (СИ) - Кирнос Степан Витальевич - Страница 23

Но это ещё не всё, что беспокоит Сериль. Великий Коринф — огромный город, где есть несколько отделений орденов, но и они уподобились молчаливым статуям, которые не видят, не слышат и не говорят о том, что происходит. Воины Империи словно отступили от её проблем. Тут же на вторую чашу весов ложится мысль, что они и не должны заниматься этими проблемами — их дело вести войну, а не патрулировать улицы. Но всё же, одно наблюдение её настораживает — ещё два года назад большинство воинов орденов посещали воскресные службы и мессы, а сейчас количество молящихся сократилось едва ли не в десять раз. И единственным объяснением того, что эти люди нарушают постулаты Канцлера и Церкви может быть тяжёлый труд на благо Рейха, но они только и делают, что сидят на месте.

«Почему всё так?» — от накопившихся сомнений и мыслей рождается вопрос у Сериль, но он остался без ответа, и она продолжила идти на работу средь мрачного города, покрытого вуалью напряжённого ожидания. Внезапно раздалось звучание телефона в её сумочке и Сериль мгновенно его вынула, приложив к уху.

— Сериль, это Элизабет.

— Что, опять ругать будешь? — сделался грубый голос у Сериль.

— Нет-нет, просто прошу простить за тот инцидент. Я не хотела… просто ворвалось, ты прости мен.

— Хорошо.

Элизабет положила трубку и успокоилась. Нет, в ней играла не совесть, не какие-либо светлые чувство воззвали к тому, чтобы она отзвонилась и попросила прощение, а банальный страх наказания. В её сознании появилась мысль, что если Сериль жената на капитане одного из орденов, то только одной жалобы хватило бы, чтобы упечь её куда подальше.

Рыжеволосая девушка идёт по улице и видит то, что стало с её любимым городом, то, во что он выродился. Камеры наблюдения смотрят на неё взором тысячи очей, церковники и полицейские готовы оштрафовать за любое нарушение, будь даже самое незначительное. В её кармане её пальто до сих где-то валяется справка об уплате штрафа за то, что она посмела негативно высказаться об имперской образовательной политике. Её всего лишь не понравилось, что в школе её ребёнка заставляют переучиваться на имперский язык, и при этом заставляют отказываться повсеместно отказываться от родной речи.

— Ох, Линно и Дан, — тяжко выдохнула девушка, памятуя о тех временах, когда в Великом Коринфе была свобода и она вышла замуж сразу за двух мужчин; семейная жреческая политика «Храма Геры», да и светские власти не воспрещали этого. Она понимала, что это отступление от традиций их славных далёких предков, но что поделать — так истолковали волю богов жрецы, которые первые поспешили набить свои дома жёнами и мужьями.

Но после прихода Империи всё изменилось. Её браки были аннулированы, как незаконные, всё храмовой семейное управление разогнали и теперь рейховские священники и чиновники держат семейную политику в железной клетке. Горестный ком подкатил к девушке от ощущения одиночества, ведь её сердце не смогло выбрать с кем остаться.

— Лучше бы сразу одного выбирала и с ним жила, — выдавила из себя Элизабет, понимая, что теперь ей одной придётся поднимать ребёнка, однако чувствуя где-то в глубине души, что и сожительство с двумя мужчинами для выживания не есть нечто хорошее.

Однако больше всего молодую даму беспокоит не культурное «новшество» Империи и даже не то, что все они теперь часть механизма Рейха, а то, что им, их греческой гордой нации суждено раствориться в «Единой ромейской национальности». Да, пускай она не носит исконно греческого имени, но она родилась на этой земле, как и её родные. Согласно новым законам и имперским указам Канцлера любые признаки греческой национальности, в виде языческих памятников, кинофильмов, музыки и иных объектов искусства будут медленно вымываться из медийного пространства, пока их процент не станет около пяти.

Она взглядом прекрасных голубых очей посмотрела по улицам. Ещё недавно у многих зданий возвышались таблички, в честь каких героев Великого Коринфа были названы улицы, библиотеки, кинотеатры и школы, воевавших на множестве полей сражений, но ещё вчера их содрали и вот-вот начнётся тотальное переименование. Старый Коринф, до которого она добралась с северного района Нового Коринфа, построенного на месте города «Лутраки», не так давно веял духом древней Греции, и ему помогал контраст с севером, который застроен высотками, но сейчас он медленно вливается в «культуру Империи», в плавильном котле которой предстоит расплавится всему старому греческому самосознанию. Тяжело вздохнув, она пошла дальше, домой, лишь надеясь на то, что когда-нибудь всё станет как прежде.

Глава 3. Горечь битвы

Глава 3. Горечь битвы

Этим временем. Крит.

В небольшом помещении стоят два человека, пространство между ними разделено тактическим электронным столом, где на ионно-синих панелях в ансамблях световых проекций и отражений развернулось настоящее поле боя. Комната не являет собой образ бункерного укрытия, совершенно наоборот, складывается ощущение, что тут живёт богатый лорд или аристократ. Белые стены, с деревянно-ламинированным подножьем, под которым проходят перекрытия тепловых коммуникаций, по углам расставлены изысканной работы горшки с цветами, широко раскинувшими листья, отчего складывается впечатление, что это наполовину дендрарий. Шкафы с множеством книг и обтянутые кожей, покрашенной в томный коричневый цвет, кресла, вместе с прекрасной люстрой, звенящей мотней изумительной работы стекляшек, добавляет утонченный дух к антуражу. Источником света стали два больших окна, покрытых изощрённой работы стальной сеткой.

— Господин Марон, — обратился рослый статный светловолосый мужчина, с небольшой бородкой и треугольными пропорциями лица, стоящий ближе к окну, взглянув на собеседника коньячными глазами. — Герцог на нашей стороне?

Оба человека одеты в одинаковую одежду, отражающую их военный статус… их положение при Императоре. Чёрный кожаный камзол до колен, расшитый злотыми нитями и прикрывающий брюки цвета угля, которые слегка налегают на остроносые туфли. И на каждом камзоле, на левой стороне над сердцем сияет золотая нашивка, на которой виднеются чёрные буквы, отразившие статус сих людей — «Консул».

— Нет, господин Лиро, — ответил среднего роста мужчина, с длинным до плеч каштановым волосом, прямоугольно-пропорциональным ликом и глазами цвета шартреза. — Доуху совершенно не на нашей стороне. Но со времён битвы за Иллирию его… уверенность в компетентности сами знаете кого пошатнулась.

— Ох, Иллирия и Эпир, сколько они забрали его верных сынов, — губы консула тронула странная улыбка. — А вы сказали, что там превалировала воля вышнего?

— Всенепременно, господин Лиро. Ох, вспомните, как он вёл войска в битве за Иллирию.

— Точно. Их потерю под Эпиром он трудно пережил. Как вы тогда, господин Марон торжествовали, как вы радовались гибели людей.

— Лиро, — губы другого Консула тронула зловещая улыбка. — Нам заповедывает наш повелитель выжимать из союзников всё по максимуму. Я не такой прямой и тупой, как наш друг Каратос, а поэтому буду использовать венецианский ресурс, умно, нерасточительно, но убийственно. А вы, Лиро, видимо полны сожалений к тем, кому бы не стоило.

— Нет, господин Марон, просто нужно быть аккуратней, иначе величайшая задумка его может не сбыться. Вы же понимаете, как важно наставить на путь правильный нашего дорого друга, убедить его в том, что все действия — воля того, кто правит из Рима.

— Но герцог всё ещё считает волю тирана нечто правильным, однако я вынужден заметить, что у него появились колебания.

— Правда, господин Марон, а в чём это выражается? — вопросил мужчина, приложив руку к белой бородке. — Я хотел бы это услышать, поскольку тогда мы сможем оказать существенное давление.

— Боюсь, эта информация конфиденциальна, господин Лиро, — Марон провёл рукой над тактической картой. — Я предлагаю вернуться к надзору за армией, иначе мы не принесём сладостной победы для нашего Императора.