Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 68

Аллег проснулся. Проснулся, весь мокрый, в мурашках, с колотящимся сердцем в горле, в висках — и не только там. Мужчина пролежал ещё немного, вглядываясь в серый потолок. После облизнул губы. Шмыгнул носом. Уже привычным жестом вытер влагу со лба и глаз.

Скользнул рукой вниз, по животу, дальше… Замер. Стиснул челюсти.

Выдохнул. Сорвано, тонко. Стыдливо.

Перевернулся на бок. Вынул руку из-под одеяла. Отвел ее подальше, держа на весу. Не думай, заклинал он себя, зажмурившись. Сейчас все высохнет, и на утро ты об этом забудешь. Не думай. Мантра не помогала. Леденящий душу страх ушел, но жгучий болезненный стыд остался. Тело, проклятое тело не просто его предало — унизило, нагло и абсолютно. Аллег ненавидел быть не сдержанным, ненавидел чувствовать себя ведомым, ненавидел подчиняться кому-то или чему-то. Ненавидел. Искренне. Неистово.

Сильный порыв ветра принес с собой холод и запах. Слабый кисловатый запах, который ни с чем не спутать. Тошнота подкатила к горлу. Он уткнулся в подушку, желая скрыться, забыться, задремать, оказаться в кошмаре… Но тут раздался скрип, тихий короткий скрип — и Аллег подскочил, как ошпаренный. Судорожно огляделся по сторонам. Темнота. Открытое окно.

Оконце в коридоре. Пустое оконце. Около него никого нет. Или…

В голове будто что-то щелкнуло. Аллег вскочил. Путаясь во влажном одеяле, кинулся к двери и с грохотом ее захлопнул. Сорвал белье с кровати, сорвал с себя одежду. Обтерся грязной наволочкой так, что кожа на животе покраснела и заныла. Перестелил постель. Хлебнул немного воды. Залез под одеяло. Накрылся им до самой макушки. Уткнулся в подушку.

Закрыл глаза. Дрожь никуда не делась, но ничего — это пройдет. Нужно просто подождать. Он уснет. Он точно уснет. Нужно только немного… Немного… Темноты. И мыслей. Ни о чем. Он чувствовал, как сон подходит. Спасительный ужасный сон. Он так близко и…

За дверью раздались чьи-то шаги. Тихие, ритмичные, цокающие шаги. Аллег широко распахнул глаза. Дыхание перехватило. Шаги замерли у двери. Тишина. Тяжкий вдох. Тишина. Сердце бьется под горлом. Тишина.

Что-то поскреблось в дверь. Кто-то поскребся в дверь. Ненавязчиво, но отчетливо. Негромко, но слышимо. Аллег обернулся.

— Убирайся! — яростно прорычал он, полный отчаянного страха и гнева. — Убирайся вон! Ты мне не нужен! Убирайся!

Тишина. Аллег прожигал взглядом едва видный контур двери. Тишина. Пусть только посмеет. Пусть только посмеет войти сюда. Я ему не дамся. Я ему не позволю. Он… Тишина.

Звучное мурчащее «мряу!». Тонкий взволнованный скулеж.

На Аллега будто вылили ушат ледяной воды. Встав, он на нетвердых ногах подошел к двери и открыл ее. Что-то пушистое и гибкое прижалось к его ногам. На полу в отсветах лунного света мерцали две блестящие пуговки.

Чуги надрывно тявкнул и встал на задние лапы, подняв в воздух передние — словно маленький ребенок, который просится на ручки. Аллег осторожно поднял его и с трепетом прижал к груди.

— Милый мой, хороший мой, — нежно прошептал он, качая песика, как кроху-младенца. — Ты чего не спишь? Проголодался?

Чуги в ответ лишь лизнул ему щеку. Минни, огладив его ступни мордочкой, исчезла где-то под кроватью. Аллег, поцеловав густые серые кудри, отнес песика на кухню и дал ему немного еды — заодно и себе сварил чай. Чуги, правда, на корм не обратил особого внимания. Его больше заботил Аллег — он не отходил от его ног и постоянно заглядывал ему в глаза. Мужчина не понимал, чего он от него хочет, а потому просто выпил свой чай и отвел малыша к его подстилке на диване. Сам вернулся в спальню и опять попытался заснуть. Впрочем, недолго.

На этот раз он не закрыл дверь, и Чуги вошел в спальню беспрепятственно. Цокая отросшими коготками по полу, пудель притопал прямо к кровати. Постоял немного. Поскулил. А потом тявкнул. Раз, другой, третий.

— Тише ты, — шикнул мужчина, свесившись с постели. — Соседей разбудишь.

Чуги смотрел на него своими глазенками. Смотрел и чуть вилял хвостом. Встал передними лапками на кровать. Ткнулся в одеяло мордочкой. Можно к тебе, дядя Аллег? Можно? Можно? Можно?..

— Ну иди, — слабо улыбнулся Аллег, похлопав по перине. — Иди сюда.

Песика не нужно было просить дважды. Вскочив на кровать, как горный козлик, он принялся лизать Аллегу лицо, шею и грудь. Мужчина слабо хмыкнул и положил голову на подушку, натянув одеяло повыше. Чуги тут же примостился рядышком, прижавшись теплым боком к его груди. Тяжело вздохнул, будто выполнив какую-то невероятно трудоемкую работу, и затих.

С минуту они лежали так вдвоем. А потом откуда-то из-под кровати послышалось тоненькое «мря», и на Аллега взлетело что-то мягкое, легкое и пушистое. Минни прошлась по его плечу, как делала это много раз ещё в том их доме, потерлась об его лицо, грудь, руку. Обнюхала Чуги. Куснула его ухо. Просеменила к ногам Аллега и улеглась там, свернувшись теплым калачиком.

В скором времени оба засопели. Аллег пролежал ещё немного, глядя в темноту, вслушиваясь в их мерное сопение. Сглатывая сухим горлом. А после прижался щекой к чистой наволочке, сжал в руке чистое покрывало.

И тихо, почти беззвучно заплакал.

Томми всегда был везучим чертом, и в этот раз ему тоже повезло. Перелом оказался чистым и сросся относительно быстро — уже через пару недель парень мог свободно ходить на костылях. Сейчас же, спустя уже два месяца, он хоть и с помощью, но вполне себе уверенно передвигался на своих двоих. Разумеется, до полного восстановления было ещё далеко, но начало было положено. А Аллег клятвенно пообещал самому себе сделать все возможное, чтобы его мальчик поправился как можно скорее.

В день выписки Томми просто светился от счастья — и горел из-за воздержания. Выйдя из больницы и усевшись в его — их — машину, — Томми тут же полез обниматься. И целоваться — куда же без этого. Парень явно невероятно изголодался по поцелуям. «Вот только доедем, — горячо шептал он, водя губами по шее Аллега. — Вот только попадем домой… Я так соскучился. Так соскучился!» Но дома их невероятно быстро закрутили дела, так что было не до нежностей. Чуги был вне себя от счастья при виде папы, и Томми весь день не мог от него отделаться — песик ходил за ним хвостиком, тонко скуля и тявкая. Минни вальяжно обтерла и обмурчала вернувшего хозяина квартиры и посеменила на свое место, попутно одарив вниманием и ноги Аллега.

«Моя госпожа, — с глубоким чувством произнес Томми, — воспитанная и благодушная, как всегда».

Ближе к ночи они наконец-то остались одни, однако после утомительной выписки — в первую очередь для Томми — массажа стопы, лекарств и домашних дел сил у них почти не осталось. Все на что их хватило — слегка поласкать друг друга на кровати. Аллег осторожничал, боясь потревожить ногу своего мальчика, а мальчику как будто было плевать. Он опьянел от усталости и желания, его поцелуи были смазанными, а ласки — чересчур небрежными. Он был уже на грани сна и яви, но все никак не успокаивался.

«Хочу тебя поцеловать», — шептал Томми, жадно тиская его спину и бедра, и Аллег понимал, что он имеет в виду далеко не простые поцелуи.

От каждого такого шепотка низ живота кололо огненной иголкой. В других обстоятельствах он бы уже давно позволил своему мальчику все. От одного воспоминания об их последней ночи сладко ныло в паху. Томми был так зол, так напорист, так страстен… «На живот. Быстро». Аллег был уверен, что Томми возьмет его грубо, жестко, не заботясь ни о подготовке, ни об удовольствии. И он выдержал бы это, с готовностью принял бы как должное. Ведь он это заслужил. Он заставил своего мальчика мучиться, заставил гореть от ревности, страдать от неразделенных чувств. «Я люблю тебя», — слезно выдохнул Томми, и у Аллега чуть не разорвалось сердце. Как он ненавидел себя в тот миг! Как любил мальчишку, замершего беспомощной несчастной куклой в его руках! Он был готов принять и вытерпеть от него все — жгучую боль, резкие слова, вывернутые запястья, вырванные волосы, заломленные руки, кровавые следы от зубов на шее или спине…