Наваждение (СИ) - "Drugogomira" - Страница 128

30 июля

В этой пустой квартире невыносимо!

Он больше так не может.

Не может выдержать ни минуты.

Ни минуты больше не может жить с осознанием, что её потерял.

Что оставил её в уверенности, что с ней игрался, что жалеет.

Что не дал ей понять, как она ему нужна.

00:05 Кому: Серый: Как бы отмучиться поскорее?

00:08 От кого: Серый: Ты нам с ней еще тут пригодишься. Не дури, ты же видишь выход! Давай приеду?

00:09 Кому: Серый: Нет, не надо. Завтра я сам приеду

Юра видит выход – очень иллюзорный, призрачный, и тем не менее – по-прежнему единственный в положении, в которое себя и её загнал.

И он пойдет на это, он сдаётся.

Он осознает, что впереди его ждет оглушительная, немыслимая боль, что придется пройти и через неё.

Она откажет, конечно же. Но, возможно, хотя бы что-то поймёт.

Это – преступление против её семьи, он своими руками её к нему подталкивает. Врач не поймёт, на что надеется.

Она должна знать!

«Откажись…Согласись!»

00:20 Кому: Ксения: 31 июля, 18-40, Шереметьево-II, SU102, Москва – Нью-Йорк

00:21 Кому: Ксения: 775 Westminster Avenue, Brooklyn, NY, 11230

00:22 Кому: Ксения: Я жалею о многом, но больше всего – о том, что отпустил тебя тогда.

Не доставлено.

Возвращаться в отель за полночь, «на частнике», ехать, безучастно уткнувшись лбом в стекло. Не бояться не доехать – бояться войти в коридор третьего этажа и четко осознать, что их больше не разделяют двенадцать шагов, что 305-ый пуст. Понять, что в этом отеле больше нет его. Что в её жизни больше нет его. Не видеть смысла просыпаться следующим утром. Не видеть смысла абсолютно ни в чем.

На ватных ногах добраться до 301-ого.

Обнаружить на дверной ручке крафтовый пакет.

Достать оттуда старого медведя.

Трясущимися пальцами развернуть вложенную в плюшевые лапы записку.

«Он сказал, что хочет остаться с тобой».

В бреду, в горячке – до кровати, включить телефон и…

Задохнуться.

________________________

Сообщения доставлены

Сообщения прочитаны

.

.

.

Был(а) в сети 37 минут назад

Комментарий к Глава 28.2 // Он сказал, что хочет остаться с тобой В тексте:

JPLND

– In My Hands

https://music.youtube.com/watch?v=pYkAtZUoxcA&list=PLxByfwpmo_UjrbUNwvNcGD7gKAqHPl6Ah

Перевод [мой]:

...Воспоминания остаются там, где ты их оставляешь.

Черпай воды, пока глубины не отдадут своих мертвецов.

Что ты ожидал найти?

Было это что-то, что ты оставил позади?

Неужели ты не помнишь ничего из того, что я говорила? Я говорила:

“Не отступайся, не оставляй меня наедине с собой…”

...Она кричит о том, что ее жизнь, словно черно-белое кино,

Лживые реплики мертвых актеров. Кричит снова и снова, снова и снова…

Не отступайся, не оставляй меня наедине с собой!

Не отступайся, не оставляй любовь истекать кровью!

Не оставляй любовь снова истекать кровью в моих руках.

Любовь кровоточит в моих руках.

====== Глава 29 // «Федотову Л.Г.» ======

Длинная ночь, нервные дни,

И в квартире накурено, очень накурено.

И дождь с утра зарядил, и вздох остался внутри.

И мое сердце не выдержит, точно не выдержит…

Как Ксюша пережила эту ночь, она сама не знает. Свернувшись клубком на диванчике, подобрав колени к животу, уткнувшись носом в плюшевую макушку, девушка беззвучно плакала. От медведя пахло пронесшимися годами, теплом, любовью, памятью, верой и совсем немного – деревом и травой. Горячая, соленая вода текла и падала с кончика носа прямо на свалявшуюся «шерсть», впитывалась, чтобы навсегда стать его частью, наравне с нитками, которыми та красивая женщина с фотографии штопала многочисленные «раны»; наравне со смехом и слезами ребенка, ностальгией и печалью взрослого. Сколько же человеческих эмоций эта игрушка в себя вобрала и продолжает вбирать… Сколько всего она видела и помнит.

Кап-кап, никак не остановятся. Веки опухли, слиплись и наотрез отказываются открываться. В ноздри проникает еле уловимый родной запах, и ей кажется, он где-то рядом, совсем близко.

«…Извините, медведя я все-таки не могу Вам отдать, погорячился. Тогда у меня совсем никого не останется».

«…Подарок родителей. Был подран, бит, лишался глаза, многократно вылечен лично мной, а все хирургические вмешательства проводились моей матерью. Хочу забрать, с ним многое связано, но он мне говорит, что ни в какие Штаты не поедет».

«…В детстве я с ним не только разговаривал, но и спал в обнимку. Мы хорошие друзья. Теперь он, в основном, с укором смотрит на меня своими маленькими блестящими глазками и словно бы на своем медвежьем говорит: «Юра, ты хорошо подумал?»».

«…Он сказал, что хочет остаться с тобой».

Отдал ей частичку себя.

Его больше нет здесь.

Нет.

«…Я жалею о многом, но больше всего – о том, что отпустил тебя тогда».

Прорываясь через возведенные за минувшие сутки, казавшиеся неприступными баррикады, осознание приходит к ней мучительно медленно, а придя, такой горечью, черной тоской и бездонным отчаянием проникает в сердце и душу, что Ксению начинают одолевать страшные мысли о том, как именно можно прекратить это истязание. Нет, конечно же, нет, она любит жизнь, несмотря ни на что, просто боль нестерпима. Просто в эти самые минуты ей кажется, что вынести это – выше сил человеческих.

«…Что отпустил тебя тогда».

Осознание приходит, заполняя легкие мелкой стеклянной крошкой, острой пылью, и каждый вдох отзывается колюще-режущей. Прорисовываясь недостающими линиями, обретая новые грани, всё постепенно встает на свои места. Перед мысленным взором вновь и вновь возникают, медленно сменяя друг друга, кадры, и каждый вновь воспринимается иначе, не так, как вечером, когда она, как истинная мазохистка, перебирала воспоминания, сидя на берегу реки.

Всё, для неё сделанное, всё, ей сказанное; его усмешки, улыбки и желание зашторить эмоции «занавесом», спрятать себя за маской; отстраненное поведение и всё-таки – исчезновение дистанции; ненавязчивая забота, попытки оградить от бед и борьба с отцом – всё в который уже раз за единственный день обретает иной смысл, иное объяснение.

Он вовсе с ней не игрался.

Он не просто хорошо делал свою работу, принимая весь огонь на себя.

Не просто, сопереживая, протягивал руку помощи.

Она не выклянчила у него чуть-чуть любви.

Ей в его глазах не показалось.

В памяти – шторм в Юрином взгляде в момент, когда она, обессилев в бесплодной борьбе с самой собой, в состоянии достигшего своего пика отчаяния выдрала из сердца признание в том, что он ей не посторонний.

Это было взаимно.

Их отношения – не обретенное, ускользнувшее прямо из рук счастье, отобранная новая жизнь. Растраченное на глупое притворство, стремительно утёкшее песком сквозь пальцы время. Перед глазами вновь и вновь проносятся только их часы и минуты вдвоем – упущенные шансы, много, миллион и один.

«Вы не одна. Нас двое».

Голоса внутри звучат его голосом, Ксюша повернулась к кровати спиной, чтобы не видеть, не добивать себя снова и снова, но тело помнит каждое прикосновение, каждый поцелуй; она слышит шепот в ухо, чувствует сильные руки вокруг талии, чувствует его внутри и снаружи, а перед глазами стоит этот взгляд.

У неё нет никаких сил вывозить боль в одиночку. В его объятиях было так спокойно, и стрелки стояли, а теперь вокруг пустота пустот и пробирающий до костей холод, а сердце пропустили через мясорубку. Она бы очень хотела, чтобы плюшевые медведи умели разговаривать, хотела бы услышать истории о его жизни вместо утешающей колыбельной; хотела бы, чтобы её убаюкали. Чшшш… Плюшевые медведи не разговаривают: они покорно замирают в руках, пригреваются у сердец. Они немы, но готовы слушать. Вечно.

Кажется, она бредит.

— Ведь мы же м-могли бы…, — шепчет Ксюша в мокрое медвежье ухо. Шепот еле слышен и то и дело прерывается судорожными всхлипами, грудная клетка трясётся, непрерывно сокращаясь, — Мы же могли бы хо-хотя бы по-попробовать… Мы могли бы счастливы быть… Я… Я бы б-бросила тут всё… Я… Я бы за тобой к-куда угодно по-поехала… Если бы ты у-успел сказать…