Проклятие лорда Фаула - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 48

А затем вновь уносились вдаль. Этот звук напомнил Кавинанту о его усталости, и он лег на носу, чтобы отдохнуть.

Вопрос великана застал его, когда он уже собирался уснуть.

— Ты хороший рассказчик, Томас Кавинант?

Он рассеянно ответил:

— Когда-то был им.

— А потом забросил это дело? Ах, эта история в трех словах не менее грустна, чем любая другая, которую ты мог бы мне рассказать. Но жизнь без сказки подобна морю без соли. А как ты живешь?

Кавинант положил руки на борт и опустил на них голову. По мере того как лодка двигалась вперед, Анделейн раскрывался перед ним подобно бутону, но он не обращал на это внимания, устремив взгляд на струю воды, обтекавшую нос. Бессознательно он сжал кулак вокруг своего кольца.

— Просто живу.

— Еще одна? — вернул его к действительности великан. — Теперь уже в двух словах — и эта история еще печальнее первой. Не говори больше ничего — история в одно слово заставит меня зарыдать.

Если великан затаил какую-то обиду, то Кавинант не смог этого уловить. Голос Морестранственника звучал наполовину дразняще, наполовину доброжелательно. Кавинант пожал плечами и ничего не сказал.

Через мгновение великан продолжил:

— Что ж, для меня такой оборот ничего хорошего не сулит. Наше путешествие будет нелегким, и я надеялся, что ты поможешь скоротать долгие часы с помощью рассказов. Но ничего. Я полагаю, что в любом случае ты не рассказал бы ничего веселого. Опустошитель, убийство вейнхима и надругательство над праздником духов Анделейна. Что ж, кое-что из этого меня не удивляет — наши старейшины не раз предсказывали, что Губитель Душ не умрет так легко, как на то надеялся бедный Кевин. Камень и море! Все это Осквернение — и последовавшее за ним Запустение — за ложную надежду!

Но у нас есть пословица, которой успокаивает наших детей, хотя их не так уж много, — когда они начинают плакать, узнавая про свой народ, про Дом и сородичей, утраченных нами, мы говорим: «Радость в ушах того, кто слушает, а не в устах того, кто говорит». В мире очень мало историй, веселых сами по себе, и у нас должны быть веселые уши, чтобы мы могли бросить вызов злу. Слава Создателю! Старый Лорд Дэймлон Друг Великанов знал цену хорошему смеху. Когда мы достигли Страны, наше горе было слишком велико, чтобы мы могли сражаться за право жить.

— Хороший смех, — угрюмо вздохнул Кавинант. Неужели за то короткое время я отсмеялся на всю жизнь?

— Вы, люди, в большинстве своем нетерпеливы, Томас Кавинант. Ты думаешь, я несу чепуху? Ничего подобного. Я хочу как можно быстрее добраться до главного. Поскольку ты забросил ремесло рассказчика и поскольку оказывается, что никто из нас не счастлив в степени достаточной, чтобы противостоять описанию твоих приключений, — что ж, придется мне самому что-нибудь рассказать. В рассказах есть сила — укрепление сердца, которое является тем, что к чему-то обязывает, — а сила нужна даже великанам, когда им предстоит выполнить такую задачу, как моя.

Он сделал паузу, и Кавинант, не хотевший, чтобы он умолкал, — голос великана, казалось, вплетал шум воды, несущейся мимо лодки, в какой-то успокаивающий узор, — сказал в наступившей тишине:

— Говори!

— Ах, — ответил великан, — это было уже неплохо. Ты выздоравливаешь вопреки самому себе, Томас Кавинант. Ну что ж, тогда пусть твои уши слушают весело, ибо я не поставщик скорби — хотя во времена действий мы не морщились от фактов. Если б ты попросил меня заново преодолеть твой путь, я бы потребовал, чтобы ты описал все свое путешествие в деталях, прежде чем сделал бы три шага к холмам. Повторное путешествие опасно, и слишком часто путешествие возможно лишь в одну сторону — тропа потеряна, или путешественник изменился настолько, что не осталось никакой надежды на возвращение.

Но ты должен понять, Неверящий, что выбор рассказа обычно возлагается на рассказчика.

Язык древних великанов — это целая сокровищница всяких историй, и для того, чтобы пересказать некоторые из них, требуются дни. Однажды, будучи еще ребенком, я прослушал три раза подряд сказку о Богуне Невыносимом и Тельме, приручившей его. Это была история, достойная доброго смеха, — но прошло девять дней, прежде чем я узнал, в чем дело. Однако ты не понимаешь язык великанов, а хороший перевод — это сложная проблема даже для великанов, так что проблема выбора упрощается. Но описание нашей жизни в Прибрежье после того, как наши корабли достигли Страны, содержит много раз по много историй — легенд о правлении Дэймлона Друга Великанов, и Лорика Заткнувшего Вайлов, и Кевина, которого теперь называют Расточителем Страны; легенд о том, как вырезали из скал, как строили благословенный Ревлстон, «верности и преданности знак, вручную вырезанный в вечном камне времени» — как однажды выразил это в своей песне Кевин; самое могущественное, что сделали великаны в Стране, — храм, на который люди и теперь могут смотреть и помнить, что может быть достигнуто; легенд о миграции, спасшей нас от Осквернения, и о множестве лечебных средств, которыми владеют новые Лорды. Но выбор вновь нетрудно сделать, поскольку ты — чужак. Я расскажу тебе первую историю великанов Прибрежья — песнь о Бездомных.

Кавинант посмотрел вокруг себя, на сияющее лазурное спокойствие Соулсиз, и приготовился слушать рассказ великана. Но повествование началось не сразу. Вместо того, чтобы начать свой рассказ, великан вернулся к своей древней простой песне, задумчиво сплетая мелодию, так что она раскатывалась подобно водной тропе реки. Он пел долго, и, поддавшись чарам его голоса, Кавинант задремал. Он был слишком утомлен, чтобы постоянно поддерживать наготове свое внимание. В ожидании он прилег на носу лодки, как усталый пловец. Но затем какая-то новая интонация изменила напев великана. Мелодия приобрела более четкие очертания, превратившись в подобие погребальной песни. Вскоре великан пел уже на языке, понятном Кавинанту:

— Ах, камень и море! Знаешь ли ты древнюю легенду о раненой радуге, Томас Кавинант? Говорят, будто в самые сумрачные времена Страны на нашем небе не было ни одной звезды. Небо представляло собой бездонную тьму, отделявшую нас от всеобщей вселенной Создателя. Там он жил со своими людьми и мириадами своих ярких, лучистых творений, и они кружились под музыку радости.