Проклятие лорда Фаула - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 41

— Мы должны идти дальше, — сказала Этиаран. — Решайте, как вам поступить.

— Решать? Проклятье! — Кавинант вскочил.

Содрогаясь от негодования, он процедил сквозь зубы:

— Это не так-то легко.

Затем он, осторожно ступая, начал искать свои ботинки и носки.

Выжить!

Он крепко зашнуровал ботинки, словно последние были частью доспехов. В течение всего остатка дня он шарахался прочь от всякого намека на пятно зла в земле и мрачно следовал за Этиаран с выражением упорства во взгляде, с решимостью пробиться сквозь зло — зло земли — и сохранить свою независимость и чувство собственного достоинства. К вечеру эта его решимость, казалось, увенчалась успехом. После особо злобной атаки в конце дня проявления земной боли исчезли. Кавинант не знал, вернутся они вновь или нет, но, по крайней мере, на некоторое время он был от них избавлен. Наступившая ночь была темной как никогда из-за неба, покрытого тучами, и Этиаран была вынуждена раньше обычного остановиться на ночлег. И тем не менее отдохнуть ей как следует — и Кавинанту тоже — не удалось. Мелкий беспрерывный дождь намочил их одеяла, из-за чего оба не спали большую часть ночи, хотя и расположились после поисков укрытия под большой раскидистой ивой.

Следующее утро — шестое со дня их ухода из настволья — было ясным и полным обычной бодрости Анделейна. Этиаран встретила его с нетерпением и поспешностью, которая выражалась в каждом ее движении, и та манера, в какой она понуждала Кавинанта поторапливаться, казалось, выражала больше дружелюбия и общительности, чем когда бы то ни было со времени начала их совместного пребывания. Ее желание увеличить скорость было заразительно; Кавинант был рад разделить его, поскольку это избавляло от раздумий о возможности новых атак зла. Свой путь они продолжили с утра почти бегом. День был словно специально предназначен для путешествия. Воздух был прохладным, солнце — ясным и бодрящим, тропинка — прямой и ровной, пружинящая трава словно помогала каждому шагу Этиаран и Кавинанта. И ее заразительное нетерпение заставляло Кавинанта преодолевать следом за ней одну лигу за другой. К полудню Этиаран замедлила шаг, чтобы подкрепиться драгоценными ягодами, в изобилии покрывающими кусты вдоль тропинки; но даже при этом скорость ее оставалась немалой, и по мере приближения вечера она вновь перешла на полубег. Затем еле заметная тропа, указанная ей жителями настволья, привела путников на край широкой долины. После короткой остановки, во время которой Этиаран проверила свою ношу, она направилась прямо вверх по длинному отлогому склону холма, который, казалось, тянулся на большое расстояние в восточном направлении. Затем она взяла горизонтальное направление вдоль склона холма, которое провело ее точно между двумя сросшимися золотнями, росшими в сотне ярдов над долиной, и Кавинант без лишних вопросов шагал следом за ней, задыхаясь, бегом взбираясь вверх. Он слишком устал и выдохся, чтобы задавать вопросы.

Так они и поднимались по склону — Этиаран, взбегающая вверх с высоко поднятой головой и развевающимися волосами, словно она видела перед собою звездные врата неба, и Кавинант — спотыкающийся, с трудом карабкающийся следом за ней. Позади них садилось солнце, как бы делая глубокий выдох облегчения после долго сдерживаемого вдоха. А склон впереди них, казалось, необъятно простирался до самого неба.

Кавинант был ошарашен, когда Этиаран, добравшись до гребня холма, внезапно остановилась, схватила его за плечи и закружила, крича с ликованием:

— Мы здесь! Мы успели вовремя!

Кавинант потерял равновесие и упал на землю. Мгновение он лежал, тяжело дыша, собирая остатки сил для того, чтобы с удивлением взирать на Этиаран. Но она не замечала этого. Ее глаза были устремлены вниз, вдоль восточного склона холма, и голосом, срывающимся от усталости, ликования и благоговения, она повторяла:

— Банас Ниморам! Ах, радость сердца! Радость сердца Анделейна! Все же я дожила до этого момента!

Загипнотизированный чарами ее голоса, Кавинант медленно поднялся и устремил свой взор туда же, словно надеялся постичь воплощенную душу Анделейна.

И не смог удержаться от стона в первом приступе разочарования. Он не смог увидеть ничего, что объясняло бы восторг Этиаран, — ничего, что было бы драгоценнее и чудеснее, чем те многочисленные красоты Анделейна, мимо которых они промчались с такой небрежностью. Там, внизу, куда он смотрел, трава переходила в гладкую широкую чашу, похожую на пиршественный кубок ночного неба. Солнце уже село, и в сумерках очертания чаши расплывались, но света звезд было достаточно, чтобы видеть, что кругом не было ни деревьев, ни кустов — ничего, что могло бы возмутить идеально гладкую поверхность чаши. Она казалась такой безукоризненной, словно поверхность земли посыпали песком и отполировали. В эту ночь звезды казались особенно блестящими, словно затмение луны понудило их светить ярче, чем прежде. Но Кавинант чувствовал, что подобных вещей явно недостаточно, чтобы вознаградить за ту усталость, которая пронизывала его до мозга костей.

Однако Этиаран не оставила его стон без внимания. Взяв Кавинанта за руку, она сказала:

— Не спеши осуждать меня, — и потащила его вперед.

Под ветвями последнего дерева, росшего у края чаши, она сняла рюкзак и села, прислонившись к стволу, глядя вниз, на склон холма. Когда Кавинант присоединился к ней, она мягко сказала:

— Обуздайте свое безумное сердце, Неверящий. Мы успели сюда вовремя. Это Банас Ниморам — новолуние в ночь весеннего равноденствия. Во время моего поколения еще ни разу не было такой ночи, такой поры великолепия и красоты. Не надо подходить к Стране со своими стандартами и мерками. Подождите. Это Банас Ниморам, празднование весны — самый чудесный обряд из всех сокровищ Страны. Если ты не потревожишь воздуха гневом, мы увидим танец духов Анделейна. — Когда она говорила, в ее голосе была такая глубокая гармония, как будто она пела, и Кавинант ощутил силу обещаемого ею, хотя и не понял этого. Сейчас было не время задавать вопросы, и Кавинант приготовился ожидать обещанного события. Ждать оказалось нетрудно. Сначала Этиаран передала Кавинанту хлеб и остатки вина, и ужин несколько освежил его. Затем, по мере того как сгущалась ночь, он обнаружил, что воздух, струившийся к ним из чаши, оказывает на него успокаивающее, расслабляющее влияние. Вдохнув всеми легкими, он почувствовал, что этот целебный воздух словно выдувает из него все страхи и тревоги, полностью заполняет все его существо и погружает в состояние спокойного ожидания. Он расслабился, отдаваясь омовению ласкового ветерка, и устроился поудобнее, оперевшись о ствол дерева. Плечо Этиаран касалось его, овевая теплом, словно она простила его. Ночь становилась все глубже, звезды ожидающе мигали, и ветерок продувал сердце Кавинанта, как бы просеивая сквозь него и унося прочь всю паутину и пыль — и ожидание не было утомительным.

Вдалеке появился первый мигающий огонек — словно знак решимости, сфокусировавшей в себе всю окружавшую ночь. На окружности чаши Кавинант увидел пламя, похожее на пламя свечи, — крошечное на таком расстоянии, но все же ясно различимое, переливающееся желтым и оранжевым так отчетливо, словно он держал подсвечник в руках. Он почувствовал странную уверенность, что расстояние не имеет значения; если бы пламя находилось перед ним на траве, оно было бы по своей величине не больше его ладони.

Когда появился первый дух, из горла Этиаран вырвался вздох, а Кавинант сел прямее, чтобы лучше сосредоточить внимание.

Прозрачно мерцая и вращаясь, этот огонек стал спускаться вниз, на дно чаши. Он был как раз на полпути, когда на северном краю чаши появился второй огонек. Затем еще два духа возникли с южного края — и потом, слишком внезапно, чтобы их можно было сосчитать, целый сонм огоньков со всех сторон стал собираться в чашу. Некоторые миновали Кавинанта и Этиаран и с той, и с другой стороны на расстоянии не более десяти футов, но, казалось, не заметили наблюдателей; они приближались к чаше, медленно кружась, так, словно каждый из них был один в горах и не зависел ни от какого свечения, кроме собственного. Тем не менее огоньки их сливались, образуя над чашей в своем сиянии золотой купол, сквозь который звезды были едва видны; и время от времени некоторые духи, казалось, кланялись и вращались друг вокруг друга, словно разделяя свою радость на пути к центру чаши.