Легионер - Дакар Даниэль - Страница 22

— Да?

— У нас создалось впечатление, что девушка может в случае необходимости менять плотность кожи вне зависимости от окружающей температуры. Сознательно или нет — пока трудно сказать.

Присутствующий при беседе Рой Бертуччи слегка изменил позу. Как ни старался он проделать это незаметно, продавленное кресло предательски скрипнуло, и жандарм немедленно повернулся в его сторону:

— У вас есть, что добавить, доктор?

— Пожалуй, нет. Мне просто интересно: чем этот случай, при всей его экстраординарности с медицинской точки зрения, заинтересовал Жандармерию?

"Гиксос" обворожительно улыбнулся. Точнее, это он, вероятно, думал — обворожительно. С точки зрения Бертуччи зрелище было страшноватое: золотисто-зеленые глаза остались такими же холодными и равнодушными, как на протяжении всего разговора.

Закат, пышущий жаром, ярко-оранжевый, ломился в окна кабинета, как мальчишка из уличной банды — в лавчонку: нагло, самоуверенно, не сомневаясь в собственной безнаказанности и бессмертии. Внизу, в одном из уличных каньонов делового центра, уже почти стемнело, там зажигались первые огни, и по пустеющим тротуарам растекалась последняя волна спешащих по домам клерков.

Здесь же, на верхнем этаже госпиталя, все еще царило солнце. Бледная кожа неприметного мужчины, явного выходца из северных округов, барабанящего пальцами по переплету, как будто теплела под его лучами. Но апельсиновое пламя в зрачках по-прежнему отдавало льдом.

— Своей экстраординарностью, разумеется. Мы подняли архивы и не обнаружили ни одного случая Зова после смены первого зуба. Вообще ни одного. Вы понимаете, что это означает?

— Что Лане Дитц несказанно повезло? — осторожно предположил Бертуччи.

— Отнюдь, — "гиксос" уже не улыбался. — Это означает, что никакого Зова не было. Вы и все ваши коллеги ошиблись, господа. Светлана Дитц Кронберг Ордоньес Лазарев ррат Зель-Гар была и остается никчёмой. И для её же собственного блага будет лучше, если она как можно скорее покинет планету. Желательно навсегда. Ходят слухи о Галактическом Легионе… вот и прекрасно.

— Но… — привстал было с протестующе взвизгнувшего кресла Рой Бертуччи, и рухнул обратно, придавленный брошенным уже от дверей взглядом жандарма.

— Думаю, доктор, вам небезразлично, сколько проживет ваша пациентка, не так ли? Если да, запомните: никчёма. И пусть она запомнит тоже.

Давно уже закрылась дверь. И даже самый острый слух не смог бы уловить звука удалявшихся шагов. В кабинете висела тяжелая, напряженная тишина.

— Вы что-нибудь понимаете, Рой? — выговорил, наконец, Рэнсон. Плотный лист распечатки в его пальцах быстро превращался в множество мелких неровных клочков, усыпающих стол.

— Нет, — поморщился Бертуччи. — Однако сдается мне, это было предупреждение. Или даже угроза. И к ней стоит прислушаться. Просто так эти господа не говорят и не делают ничего. Но в чём причина…

Не отвечая, Мигель Рэнсон прикоснулся к сенсору, и на развернувшемся в воздухе дисплее возникла погруженная в полумрак палата. Не лишняя предосторожность: глаза Ланы Дитц ещё недостаточно адаптировались к новым возможностям, и яркий свет был ей пока что противопоказан. Как и громкие звуки, поэтому сидящие у постели Конрад Дитц, Джеймс Рипли и Тим Стефанидес говорили шёпотом.

Бертуччи прислушался. Ну, точно: вспоминают тот полугодовой давности случай, когда Тим и Лана отправились на очередную "прогулку" на предмет проверить себя на умение выживать — и попали в кирталь.

Тихонько похохатывающий Рипли в очередной раз выражал благодарность за возможность провести внеплановые учения… что ж, сейчас и посмеяться не грех. Тогда-то было не до смеха, кирталь — та еще пакость, хорошо хоть, редко случается…

Кирталем на Алайе называли вызванный затяжными дождями в горах сход селевых потоков, сопровождающийся мощными грозовыми фронтами, напрочь глушащими любую связь. Что уж говорить о слабеньких чипах, вживленных под кожу этой развеселой парочки? Бертуччи тогда вылетел в составе одной из поисковых групп, молниеносно организованных майором Рипли. И впечатлений хватило на всю оставшуюся жизнь.

Тяжелый коптер швыряло так, словно он был детской игрушкой: атмосфера разгулялась не на шутку. Район поиска был известен весьма приблизительно — спрогнозировать, куда занесло Тима и Лану, не мог даже Конрад. Карта?! Какая, к поганым крысам, карта там, где прошёл кирталь?!

Горы… долины… безжизненный, искореженный стихией пейзаж… и вдруг: вышка! Сторожевая вышка на краю давненько заброшенного, а теперь погребенного под мутной, жутковатой смесью глины, камней и воды карьера. Когда-то здесь брали знаменитый на всю Галактику алайский углерод, идеальный компонент брони… да, вышка. И две вполне живые фигурки на ней.

Рой удовлетворенно усмехнулся: хороши тогда были оба! Грязные, как крысы… уже сухие — на то и солнце… перемазанные кровью — хвала Баст, далеко не везде своей. Хотя как они ухитрились всего-то с парой ножей на двоих завалить здоровенного хряка, потомка одичавших свиней, драпанувшего от разгулявшейся стихии, и затащить тушу на вышку, доктор Бертуччи не знал до сих пор. Опасался спрашивать. Нервы свои, не дядины.

Если уж на то пошло — с одним ножом. Второй пал смертью храбрых в процессе ликвидации проволочного заграждения, натянутого между вышками. Молодцы, что уж там: останься проволока на месте, снесло бы и её, и вышки. Не обезумевшим зверьем, так селем. За компанию.

И ведь успели же! И проволоку срубили — а напыление на клинках на что?! — и хряка подрезали. Рой даже не спрашивал — и сейчас не имел ни малейшего понятия — чья это была идея: пересидеть на верхотуре, а не пытаться убежать. Но когда торжествующе оскалившийся пилот подвел коптер к покосившейся вышке, Лана и Тим были в полном порядке.

Несколько обезвоженные — свиная кровь, все-таки, не вода — но сытые. Сырое мясо?! Баст, какие мелочи!

Обожженные солнцем, почти голые, израненные (и, кстати, довольно толково перевязанные ошметками одежды), но живые. И в ушах Роя Бертуччи до сих пор при одном воспоминании гремел восторженный рёв Дитца и Рипли: дети — да какие там дети! — справились!

— Идемте-ка, Рой, — голос Рэнсона был нарочито выверенным. — Надо поговорить с нашей пациенткой.

Участок коридора напротив входа в палату тоже был затемнен. Следовало избегать любых внешних раздражителей, к каковым причислялся и проникающий сквозь открытую дверь свет из коридора.

Хрупкая девчушка-медсестра, не сводившая глаз с установленных на низкой стойке мониторов, вскочила на ноги при виде начальства и тихонько отрапортовала:

— Всё в порядке, профессор. Показатели в пределах нормы, у пациентки посетители, наблюдается выброс эндорфинов…

— Потом, потом, — отмахнулся Рэнсон и вошел в палату. Бертуччи следовал за ним неслышной, но неотвязной тенью.

Внутри было ещё темнее, чем казалось при взгляде на дисплей. Возможно, это создавало определенные трудности для людей, к которым можно было причислить и Тима Стефанидеса. Но для Рэнсона скудное освещение отнюдь не являлось проблемой, и он едва сдержался, чтоб не поморщиться: выглядела Лана Дитц скверно.

По какому принципу выстраивал её организм очередность адаптации к новым параметрам, знал только он один, да, еще, возможно, Баст. В частности, шрамы и следы ожогов исчезли с кожи бесследно, но сама кожа ещё не подтянулась в соответствии с уплотнившимися мышцами. Да и цвет кожи… лежащая на высокой кровати девушка чем-то напоминала сейчас полураздавленную медузу.

Дети, к которым Зов пришёл вовремя, приходили в себя быстро, а тут, видимо, следовало сделать поправку на возраст. Да, Зов, Зов, и плевать на "гиксоса", Мигель Рэнсон не мог ошибиться! Но что же делать-то, а? Как минимум — не молчать. И он заговорил.

Несколько минут спустя Конрад Дитц вскочил на ноги, выматерился — от души и во весь голос — и тут же виновато умолк, увидев, как, зажимая руками уши, почти подскочила на кровати его дочь. Практически невидимый в темноте Рипли, такой же черный, как ладно сидящая на нем форма Галактического Легиона, зло оскалился, но заговорил предусмотрительно тихо: