Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история - Костин Константин Константинович - Страница 48

Нет, моя задача — не выделяться.

Большая часть известных мне намазок опять-таки включает в себя тот же самый майонез — в самом простом варианте это «бутерброд по-студенчески», то бишь хлеб с майонезом — но есть и много других вариантов. Их я и перебираю, рассматривая товар на витринах продуктового магазина.

Здешние витрины имеют некоторое отличие от современных. Во-первых, этикетки на банках и коробках менее яркие и блестящие, более тусклые краски. Во-вторых, здесь приличная площадь витрины занята одинаковыми банками, в нашем мире на таком участке лежало, стояло, располагалось бы с десяток, а то и больше наименований, сливаясь в одинаковую цветастую кашу. В целом, в нашем мире — ярче и разнообразнее, в этом — строже и серьезнее.

Мне нравится.

Продавщица в белом халате и с кружевной наколкой — не татуировкой, как кто-то мог бы подумать, а головным убором вроде кокошника, котрый носят горничные и официантки, а здесь еще и продавщицы с буфетчицами — взвесила стоявшей передо мной тетушке несколько жирных селедок, ловко извлекая их из деревянной бочки длинной двузубой вилкой, завернула в лист серой бумаги и повернулась ко мне:

— Что? — «дружелюбно» поинтересовалась она.

— Картошка…

— Сколько? — перебила она меня.

— Три…

— Килограмма?

— Картошины.

Продавщица хмуро уставилась на меня:

— Я что, должна тебе три картошины взвесить?

Честно говоря, меня задело. Очереди за мной не было, поэтому я решил огрызнуться.

— Ну да, это же не селедка. Бумажка не на много потянет.

Тетка, вернее, достаточно молодая женщина, еще и тридцати не было, чуть побледнела:

— Какая еще бумажка? Что ты городишь?

— Которую ты вместе с селедкой взвесила. Сколько там она потянула? Кило двести? По тринадцать рублей за кило. А кулек, в который ты ее сложила — сколько? Грамм 50? Итого: женщина заплатила 15 рублей 60 копеек за селедку, да еще 65 копеек за бумажку по цене селедки. Десять человек купили селедку — вот тебе и 6 рублей в кармане. Пять старушек — рупь, а двадцать — это уже деньги, верно[7]?

Продавщица закрутила головой, наклонилась ко мне, явно собираясь шикнуть, но не успела:

— Малдана, ты опять за свое?

Сзади к ней подошла еще одна женщина, по виду еще даже моложе продавщицы, а по тому, как та чуть ли не присела в книксене — кто-то из начальства.

— Нет-нет, Килиана Каймановна, все в порядке, просто… Вам картошечки? — приторным голосом спросила она меня.

— Картошечки. Три штучки. И яичко. Одно штучко.

Завертевшаяся как электровеник под внимательным взглядом начальница Малдана чуть ли не мгновенно всучила мне кулек с картошкой, яйцо, «одно штучко», прямо с прилипшей сбоку стружкой — яйца стояли в больших деревянных коробках с деревянными же решетками, переложенные бумагой и деревянной стружкой[8], советских картонных упаковок на 30 штук я почему-то не увидел[9] — и оскалила зубы в «доброжелательной» улыбке:

— Что-нибудь еще?

Я задумчиво глянул в сторону витрины, в которой стояли бумажные пакетики со специями. Там был даже имбирь, за рубль двадцать пять копеек. Который, судя по тому что был притиснут к самому боку витрины, спросом не пользовался.

— Пакетик черного перца.

Для моих «бутербродов по-талгански» перца была нужна буквально щепотка, но — запас карман не тянет. Кроме того, я, как вы помните, собирался продолжить шарить по брошенным квартирам. Где, как показала опыт — тихо охнули ребра — можно наткнуться на кого попало. Не только на дружелюбного меня. От всех не отмахаешься, а нож не каждого испугает. Я же не знаю, куда потом труп спрятать. Шучу. Спрячу, конечно… В общем, пакетик перца в кармане в таких условиях — вещь просто необходимая. Достаточно метко брошенный в лицо перец быстро переключает мысль с «Что у этого фрайера есть интересного и ему ненужного?» на «Аааа!!!! Воды!!!».

Продавщица смотрела мне вслед, как товарищ Афосин на буржуазию.

Не выделился, блин…

В общежитии я первым делом разведал, что мои девчонки — уже «твои», шустрик? — на месте и собираются остаться на этом самом месте. После чего отправился… нет, не на кухню, на кухне я уже был. Там все, в принципе, то же самое, что и в любом другом общежитии: раковина, столы, бачок для очисток в углу, газовая плита в углу.

Отправился я на поиски посуды.

Ножик — мой крокодилорез лучше лишний раз не светить, а кухня общежития это не то место, где никого нет — чугунная сковородка, железная миска, черная, потемневшая терка, щепотка соли, жирная на ощупь бутылочка, на дне которой плескалось темно-желтое масло, пахнущее семечками… Девчонки — не мои, для них должен быть сюрприз — не отказывались снабдить меня «на минутку» требуемыми принадлежностями, но, из любопытства, выбредали из комнат и подтягивались к кухне, с интересом заглядывая мне через плечо. Как я узнал из тихих шепотков за спиной я — «тот самый из кладовки», который «с сорок второй комнатой дружит». Но шепотки — пусть, лишь бы под руку не лезли.

Быстро нарезав батон на тонкие ломтики, которые потом были разрезаны еще и пополам, я почистил и натер на терке картошку — на той стороне терки, которую называют «борщевка» — вбил в ту же миску яйцо, посолил, поперчил, спрятал пакетик в карман, достал оттуда вилку — за спиной хихикнули — перемешал, поставил сковороду на газ, плеснул чуток масла и, пока сковорода нагревалась, принялся делать бутерброды.

Беру вилкой картофельно-яичную смесь — да, похожа на ту, что делают для драников, только без лука… хотя лук и в драники не все кладут — и намазываю на кусочек булки. Да, сырую картошку с сырым яйцом. Потому что потом мы четыре бутербродика — оп! И положим на горячую сковородку. Картошкой вниз. Ждем, пока поджарится и зазолотится, подцепляем вилкой — осторожно, а то есть риск оставить всю намазку на сковороде — перекладываем на тарелку — которую я забыл, поэтому вместо тарелки у меня разделочная доска — и мечем следующую порцию.

Из трех картофелин, яйца и батона получилась целая гора бутербродов. Ну, как «гора»… Всем же собравшимся интересно, всем же «дай попробовать», всем же «ммм, вкусно, а можно еще?». Короче, мою «гору» ополовинили. Ничего, на четверых осталось достаточно.

— Кара, Мара, Лалина, я завтра переезжаю в другое общежитие, вот, решил вас угостить к чаю.

Нет, Лалина определенно покраснела.

[1] Ружверблю — красно-зелено-синий по-французски. Привет от Ксенотанского зерна с его цветными ругательствами.

[2] Майонез в СССР выпускался и продавался с 1930х годов.

[3] Бутерброд из поджаренного хлеба с горячим гарниром

[4] Маленький бутерброд, обычно на шпажке

[5] Датская разновидность бутербродов

[6] Книга издательства «Северо-Запад»

[7] Цитата из анекдота про Родиона Раскольникова. Который «старушку, топором, за двадцать копеек».

[8] Именно так упаковывали яйца в 50х годах.

[9] Картонные упаковки для яиц появились в СССР только в середине шестидесятых

Глава 34

Затянув на стопке книжек бумажный шпагат, я отхватил его ножом — шпагат этот практически не рвался, зато отрезался за милую душу — завязал узелок и перенес стопку к ее соседкам.

Уф. Пятая. Четыре — на продажу, добрейший Морей Картанович снабдил меня не только мотком шпагата, но и адресом букинистического магазина, в котором мои книжки с удовольствием примут. Книжки не то, чтобы старые, но, судя по встречающимся ятям и ерам — попадаются и дореволюционные, как сам товарищ Каркуман.

Каркуман — это фамилия Морея Картановича, того самого оценщика из комиссионного магазина, благодаря которому я разбогател на энную сумму денег после продажи барометра-анероида. И, если при виде этой фамилии вам почудилось что-то такое, ветхозаветно-одесское — то таки да. Морей Картанович — из «этих». Не знаю, как в здешнем мире называют евреев — а спрашивать и неловко как-то — но он явно из их породы. И, судя по обмолвке, большевиков, которых здесь и нет давно[1], не очень-то любит. На вид ему лет шестьдесят с небольшим, а, значит, царскую власть застал в полном расцвете сил и энергии. Это из-за насыщенности историческими событиями кажется, что между революцией и послевоенными временами — целая вечность. А ведь прошло всего-то лет сорок, чуть больше, чем после распада СССР. А людей, которые прекрасно помнят СССР в условном 2020 году — немало. Неужели тех, кто помнит царя-батюшку, в пятидесятые было меньше?