Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 33

«Москвич» Врублевского я обнаружил на стоянке возле гостиницы «Интурист». Даже чуток вздрогнул, когда углядел бледно-оранжевую машину. Это была она, вне всякого сомнения – левое крыло заменено, выделяясь ярким оттенком, отдающим в красноту.

Я вывернул руль, притулив «Волгу» за распластанным, будто сплющенным «Фордом», припаркованным напротив кафе «Марс». Кобура давила в спину, как бы сигнализируя: «Ты не один, с тобой „Тотоша“».

Сколько мне придется ждать, неизвестно, но вряд ли объект наблюдения задержится надолго. Все же выходной, праздник, к тому же.

Стоило отвлечься, как мысли вернулись на привычный круг – нахлынули иные переживания, приятные и возносящие. Вторая в моей жизни выставка, да еще такая представительная – это солидная гирька на весы. Заявление в МОСХ я подал, рекомендации приложил, в секции живописи мой вопрос рассмотрят… И что-то мне подсказывает, что Жанна Францевна шепнет, кому надо, о том, чей портрет я закончил намедни. А это уже не гирька – гиря!

Если только… Нет – как только получу удостоверение, сразу устроюсь в комбинат живописного искусства. Буду писать картины на заказ – заводу, санаторию, институту… Буду делать то, что могу и хочу – и не на выходных или в отгулы, а с утра до вечера! На рабочем месте!

Обтекая реальность, мысли сплавлялись в Море Мечтаний, выносясь к архипелагу Международных Выставок и островам Государственных Премий, а за горизонтом сияли вершины Заслуженного и Народного художника СССР…

– Ах, ты!.. – прошипел я, замечая Врублевского. – Размечтался!

Объект наблюдения скинул с себя болоньевый плащик и уложил его на заднее сиденье. Расстегнув пиджак, дабы не сковывал движения, он сел за руль.

Я поспешно завел мотор. «Москвич» тронулся, и «Волга» выехала из-за «Форда». Оранжевое авто катилось неторопливо и спокойно – по улице Горького, плавно огибая «Националь», по проспекту Маркса, выворачивая на Калинина…

И вот тут-то машинка вильнула – видать, Брут заметил на хвосте бордовую «Волгу». Я неприятно улыбнулся.

«Ну, и как тебе в роли мышки? Давай, давай, дергайся! Нервничай! Злись!»

Даже не ожидал, что во мне столько «темной стороны Силы». И когда только перемениться успел… Да нет, я, каким был, таким и остался. На мой взгляд, человек не способен сам себя изменить – это люди меняют особь. Подают пример, положительный или не очень, а ты уже выбираешь, за кем следовать, чьи черты воплощать в себе.

Воспитание, перевоспитание, самовоспитание. Как ни назови, а суть одна – импринтинг. Один человек копирует жизнь другого, осознанно или невольно. А меня в этом времени окружили люди, в которых хоть что-то, да вызывает уважение. Даже Пахом или дед Трофим. Тут хочешь – не хочешь, а начнешь расти над собой!

Утром я делаю зарядку, раз двадцать уже отжаться могу, да только сила не в обхвате бицепса. Еще и полугода не прошло, как меня закинули в «эпоху застоя», а сколько всего прожито и нажито! Нынче мне есть, чем гордиться. Есть, кого беречь. И я, пускай это звучит хоть трижды пафосно, готов драться до крови, до смерти за мою и Лидину жизнь, за нашу любовь, за красоту и правду вокруг. Вот в чем сила!

Бледно-оранжевый, словно выцветший на солнце «Москвич» промахнул проспект Калинина и, взвизгнув, свернул на Чайковского, затем на Герцена. Водитель метался, не зная, где ему спрятаться, и решил затеряться в переулках. А мне стало противно.

Добавив газку, я приблизился к «Москвичонку», подкидывавшему задком, и нарочито спокойно свернул обратно к улице Герцена. Большая собака погоняла наглого котяру, и возвращается в родную будку.

Надо будет у Лиды выпросить ключики – поколесить на серых «Жигулях», выследить, где прописан водитель «Москвича», а заодно потрепать ему нервы…

«Дом Брежнева», 12 мая 1973 года. Ближе к вечеру

Домище впечатлял. Окружая собою просторный зеленый двор с аллейками, клумбами и даже собственным детским садиком, он выходил на Кутузовский проспект строгим фасадом, не лишенным «архитектурных излишеств».

Меня наверняка засекли на подходе – охрана здесь строжайшая, особенно в пятом подъезде. Там и Суслов прописан, и Андропов, и Брежнев. Объект особой важности.

Пропустили меня не сразу, чекисты подозрительно косились на картину, запеленатую в оберточную бумагу, но короткие переговоры с хозяевами завершились в мою пользу – я поднялся на четвертый этаж, как смертный на Олимп.

Леонид Ильич уже ждал меня, стоя в дверях. Одетый по дачной моде, он мало напоминал вождя государства рабочих и крестьян.

– Прошу! – хлебосольно улыбнулся генсек, пропуская меня в квартиру. – Витя столько всего наготовила, что я решил устроить себе выходной в субботу. Государственные дела подождут, хе-хе…

– Да куда они денутся… – пропыхтел я, переступая порог.

Портрет мешал осмотреться, хотя ничем особенным жилище не выделялось. Обычный паркет, а то и линолеум, обычные обои, а в гостиной и в кабинете – желтый линкруст, как в поездах метро. Ну, колонны, ну, лепнина… Так этого добра и в моей коммуналке хватает!

Из кухни вышла Виктория Петровна – в длинном фартуке, со строгим лицом и прической, она вполне могла бы пробоваться на роль фрекен Бок.

– Здравствуйте… Антон? – улыбнулась «домоправительница».

– Угадали! А куда вешать?

– А вот сюда давайте! – засуетилась хозяйка. – Или вот сюда. Вот, тут и крючок, раньше на нем фото висело…

Я торжественно распеленал портрет и повесил на стену. Брежнев на картине словно замер на секундочку, прервав движение – он выпрямлялся, положив телефонную трубку, и держал в левой руке поникшие бумаги. Взгляд генсека был сосредоточен, и в то же время рассеян – обдумывая нечто важное, он смотрел на зрителя строго и вопрошающе.

После долгого молчания супруга генсека коротко вздохнула.

– Какой ты у меня умный, Лёня… – пробормотала она.

– Да это Антон всё… – неуклюже отшутился Брежнев. – Искусник!

– Нет уж, Леонид Ильич, я тут ни при чем! – руки у меня вскинулись, как по команде «хенде хох!». – Холст, он как зеркало, отражает то, что есть. Я только краски положил, куда надо…

– Ну, садитесь, садитесь! – захлопотала Виктория Петровна. – А то остынет все.

– Понял, Антон, кто генеральным секретарем командует? – подмигнул Брежнев.

За столом обошлись без изысков. Наваристый борщ хозяйка разливала не из какой-нибудь вычурной супницы – прямо из белой эмалированной кастрюли. А сметану мы черпали из полулитровой банки.

– Ну, за соцреализм! – сказал тост хозяин, плеснув из графинчика по рюмкам.

– Я за рулем… – слабо затрепыхался гость.

– Да что тут пить?! Давайте, давайте… По чуть-чуть!

Рюмочки дзинькнули, сойдясь, и «Столичная» обожгла горло. Хорошо пошло…

Съев полтарелки, я решил подлизаться к «домоправительнице», а то уж больно тревожные взгляды улавливал.

– Виктория Петровна, – моя рука потянулась за хлебом, – надо мне и ваш портрет написать. Или два… За такой борщик не жалко!

Супруга генсека расцвела, а сам генеральный захохотал.

– Витя это умеет! Помнится, Громыко все вздыхал по любимому своему жульену, а как нашего «борщецкого» вкусил, так всё, сразу добавку ему!

– Сейчас жаркое подам, – разрумянилась Виктория Петровна.

Пока ее не было, Брежнев взглядывал на портрет, как будто сличая себя реального с изображенным.

– Хорошо это у вас получается, Антон, – медленно проговорил генсек. – Мало того, что внешность, так еще будто характеристику на себя читаешь.

– Так уж выходит, – я поначалу хотел скромно отвертеться, но передумал, и напустил туману: – Я иных людей вижу… как бы полностью, что ли – и внешность, и суть. Вот вы такой, а ваш сосед сверху[9] – догматик и аскет. Есть в Михаиле Андреевиче что-то подвижническое, немного даже фанатичное… У меня, когда вижу его на экране, всегда возникает желание переубедить нашего главного идеолога.

– А меня? – с интересом спросил Брежнев.