Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 29

– С вами удивительно легко и просто, Антон, – сказал он, посмеиваясь. – Не нужно каждое словечко на контроле держать, лавировать да юлить… Ага… Но, знаете, мне кажется, что юморок ваш всего лишь легкомысленная обертка, а вот под ней – серьезные вещи. Очень серьезные… – Генсек облокотился на стол и сплел пальцы. – У нас тут по четвергам заседания Политбюро проходят… Помните, вы как-то говорили о нашенском общем рынке? Ага… И я на эту тему с Косыгиным потолковал, с Алексеем Николаевичем. Ка-ак он в меня вцепился… Это ж, говорит, прорыв будет, настоящий большой скачок!

– Так ведь правда, Леонид Ильич, – пожал я левым плечом, выписывая контур окна на заднем плане. – Зря, что ли, Европа кучкуется в ЕЭС? Выгодно! А буржуи считать умеют. Так чего бы и соцстранам вместе не собраться? А то такое впечатление, что у нас не советский народ в приоритете, а негры из Африки!

Брежнев остро глянул на меня, и усмехнулся.

– Вы тоже против помощи развивающимся странам? Как там Михал Андреич выражается… избравшим социалистический путь развития?

– Да я-то не против, если не за счет СССР! – в моем голосе стонала прочувствованность. – Вот, если возьмут наши, построят завод где-нибудь в Гвинее или в Сомали, местных научат, работу им дадут, а продукция – нам пошла. Вот тогда я только за! Но ведь получается шиворот-навыворот и задом наперед: мы все отдаем даром, а взамен получаем страстные обещания строить бесклассовое общество. И все!

Я выдохнул. Все же привычки из будущего въелись намертво – никакого чинопочитания! Ну, генсек… Ну и что? Я же вежливо с ним – и «фильтрую базар». Тут во мне еще подкопилось прямой речи.

– Шлём этим жертвам колониализма пароходы с зерном или с танками, – заворчал я. – Тамошние халявщики нажираются, истребляют соседнее племя и – шасть! – уже американцам кланяются. Те лучше кормят. Вон, хитрозадый Насер выпросил Асуанскую ГЭС. Мы построили. Оторвали от себя, вбухали миллиарды. Нате, пользуйтесь! И что? Пришел Садат и прогнулся перед Штатами. А нас послал! Вы меня извините, конечно, Леонид Ильич, что не лавирую, так ведь зло берет! У меня, знаете, давно вызрело особое мнение: с нами тогда будут считаться, когда Советский Союз станет богатой страной. Сразу все потянутся! Только как тут разбогатеешь, если всё, что нажито непосильным трудом, раздаем направо и налево? Так никаких денег не хватит!

Занятно, но Брежнев не злился на «недозволенные речи». Кивал задумчиво головой, шевелил пышными бровями, а потом вздохнул.

– Да вам не за что извиняться, Антон… – генсек снял очки и отер лицо, словно правоверный перед намазом. – Хоть Михал Андреич и твердит постоянно: «На идеологии не экономят!», но тут я скорее на вашей стороне. Нам надо учиться вкладывать в социализм – и стричь купоны, а не щедро делится последним. Вы только не думайте, что я всегда такой… понимающий. Бывает, припечет словом иной радетель – и раздражение, как желчь разливается! – Нахмурившись, он побарабанил пальцами и медленно, словно неохотно потянулся к телефонной трубке.

– Алло? Документы к пленуму у тебя? Угу… Вот что. Найди проект решения о выводе Воронова из Политбюро… Нашел? Ага… Нет-нет, Шелеста точно, а по Воронову… пока отложим. Да. Пусть еще поработает Геннадий Иванович.

Брежнев аккуратно положил трубку, насупился на «вертушку», будто она во всем виновата, а меня морозцем опалило. Я замер – шалый луч апрельского солнца отразился от звезды на шпиле Троицкой башни, и мазнул по глазам рубиново-красным.

Вот он я, молодой художник, маленький человек со странной судьбой, убежденный противник вмешательства в ход событий, и прочая, и прочая, и прочая. Даже не ожидал от себя такой смелости – или наглости, но вот же оно, самое настоящее микроскопическое воздействие!

Воронову, рулившему РСФСР, должны были указать на дверь в конце апреля – не помню точно, когда. Гуляй, мол, Геннадий Иванович, нечего тебе делать в Политбюро! Уж слишком ты строптив да резок, всё правды взыскуешь. А вот тебе правда: «Не высовывайся!»

И вдруг, наслушавшись какого-то мазилки, генеральный секретарь ЦК КПСС отменяет решение – официально обговоренное, по углам обшушуканное, за закрытыми дверями обсужденное…

«Адекватно, Антон!» – мелькнуло у меня, и я отмер.

Арбат, 27 апреля 1973 года. После работы

Отстояв очередь в «пражской» кулинарии, взял кило биточков, обваленных в сухарях, купил пару альбомов в книжном и неторопливо двинулся до дому.

Состояние было как у влюбленного – тихое счастье нежилось в душе, потягивалось да томно выламывалось, словно сытая кошка, греющаяся на солнышке.

Прохожие иной раз посматривали на меня с легким удивлением, принимая за выпившего – легкая, беззаботная улыбка гуляла по моим устам.

Радовало всё – и теплый день, и щебет голоногих – наконец-то! – девчонок, и яркие транспаранты «Мир. Труд. Май». Даже моя хозяйственность умиляла – надо же, купил полуфабрикатов! В общем, рецидив первой любви с весенним обострением.

Да еще выходной завтра! И послезавтра. А вечером меня будет ждать Лида… «Счастье, стой!» – как восклицала изящная Терехова в роли Дианы де Бельфлёр.

Удивительный вид – люди. Они греются своим счастьем, воспринимая его с детским простодушием, как солнце, что светит с небес. А кто станет дорожить тем, что было и будет всегда, после каждого рассвета? И как же мои ближние и дальние убиваются, как страдают, стоит только лишить их привычной благодати! А что ж вы раньше не берегли ее? Почему начинаете ценить самое главное, самое сокровенное в своей жизни, лишь оплакав потерю? Ну, мне проще – утрата вернулась. И быть настороже отныне мой удел.

Возле «Дома с рыцарями» я заметил Варана с каким-то парнем, нестриженным и неухоженным, однако меня не протянуло сквознячком тревоги, лишь коснулось легкое удивление.

– Здоров, художник! – ухмыльнулся «крученый», и я пожал протянутую руку.

– Здоров. Меня искал?

– Разговор есть, – понизил голос Варан. – Тут один фраерок подкатывал к Лыске, – он кивнул на лохматого кореша, – предлагал тебя отметелить, да так, что… Мочкануть, короче. И лавриками тряс. «Триста тридцать каждому!»

Даже теперь испуг меня не достал, я лишь внутренне собрался.

– А этот фраер… – затянул я, – он, случайно, не на оранжевом «Москвичонке» подкатывал?

– Точняк! – тряхнул лохмами Лыска.

– А описать сможешь?

Раскрыв альбом, я набросал контур лица.

– Не-е… У того ряшка покруглее.

Поправки… Уши… Прическа… Глаза…

– Фраер очки носил. Такие, с толстой оправой. С черной.

– Подкорректируем…

Губы… Нос… Тени… Растушевочка…

– Похож! – кивнул Лыска. – Он, в натуре.

– Ла-адно… – затянул я, разглядывая набросок. – Будем искать. Спасибо, что просветили!

– Это Пахом велел цинкануть, – негромко сказал Варан. – Ну и… помочь, если что.

– Огнестрел сможешь достать? – озадачил я его с ходу. – Не за так, лавэ наскребу.

«Крученый» не удивился моей просьбе – смоля сигаретину короткими затяжками, он подумал и кивнул.

– Есть «тэтэшник» без крови – сперли со склада. Еще в смазке. Тебе за сотню отдам. Патроны отдельно.

Мы ударили по рукам.

– Первого мая притащу, когда парад. В кафе «Космос».

«Красный дом». Вечер того же дня

Лидин дом стоял квадратной скобкой, прикрывая просторный зеленый двор, где гоняла малышня, хотя уже темнело. Впрочем, в этом времени не ведали слова «педофил» – детей отпускали гулять без страха и опаски.

На улице веяло ночной прохладой, а вот гулкий подъезд хранил тепло солнечного дня. Лифт в «красном доме» ходил между лестничными пролетами, и деревянные дверки-створки с окошками надо было открывать вручную. Что я и проделал.

Кабина загудела, возносясь на шестой этаж, и выпустила меня напротив заветной двери. Заранее улыбаясь, я позвонил, кнопкой наигрывая «Во саду ли, в огороде…»

Торопливое шлепанье тапочек озвучило приближение моего «счастьица». Дверь распахнулась. За порогом стояла Лида в коротком цветастом халатике. Запищав от радости, она кинулась мне на шею.