Только ты (СИ) - Черногорская Ксения - Страница 19

Некоторые люди изображают власть. Барскими замашками, хамством, транжирством денег налево и направо, снобизмом, россказнями о своём мнимом величии. Ковалевский же вообще себя никак не позиционирует. Но власть при этом он демонстрирует постоянно. При этом очень ощущается её реальность. Вот даже с этой одеждой для меня. Что он хотел этим показать? Что он среди ночи запросто может открыть чужой магазин руками его владельца? Или же речь шла про его собственный магазин и в таком случае, он просто поднял телефонным звоноком сотрудницу?

Когда он говорил с ней по телефону, его реплики были спокойными, холодными и краткими. Но я не поняла по ним с кем он разговаривал: с подчинённой или с хорошей знакомой. Вежлив, но требователен. Немногословен, но содержателен.

И очень, очень красив.

Я ловлю себя на глупой мысли. На мысли, которая меня откровенно тревожит: я постоянно любуюсь своим похитителем. Он хорош и в анфас и в профиль и в полупрофиль. Он реально красивый мужчина. По настоящему, от природы, красивый. Более того, он совершенно точно следит за собой и я уверена, что у него свежее, приятное дыхание, и запах дезодоранта вместо острого, резкого запаха пота.

Я уверена в том, что он ежедневно принимает душ, а то и не один раз. Моё обоняние говорит мне о том, что он не заглушает неприятные запахи парфюмом, как это делает немалое количество знакомых мне мужчин, даже очень богатых, а совмещает его с приятным запахом чистого мужского тела.

У него шикарный голос. Чистый бархат, какая-то грань между баритоном и басом. Очень приятный слуху. В том числе интонационно.

Мимически он всё время невозмутим — за исключением той сцены в автомобиле, где он на некоторое время потерял контроль над собой — и одновременно с тем всё время немножко хмурый.

Его щетину трудно назвать бородой и усами, но и щетиной тоже — она слишком длинная, чтобы речь о небрежном отношении к бритью, это именно выбранный образ, стиль. К тому же она слишком аккуратная, чтобы можно было сказать о небрежности.

Он очень сексуален. Во взглядах, в движениях, в интонациях, но одновременно с тем между нами будто невидимая стена, и мне очень сложно представить себе, что мы займёмся с ним сексом. дело даже не в том, что он фактически принуждает меня к нему, пользуясь своей властью, нет. А в том прежде всего, что он не ведёт себя, ни как романтик, ни как соблазнитель.

И этот ужин не воспринимается ни романтикой, ни соблазнением. Он будто бы деловой. Только почему-то за ним должен последовать секс.

Всё это проносится в моей голове, пока он делает заказ, потому что я уступаю ему очередь заказать первым, после того, как он сначала предложил это мне.

— И виски со льдом, пожалуйста, — заканчивает он.

— Вы же за рулём? — вырывается у меня.

— Только сюда. Я оставлю машину здесь.

Мой заказ тривиален, но мне так спокойнее. Борщ и греческий салат. Второе я не хочу. Из напитков выбираю красное полусухое винос названием, которое вижу впервые. Что-то по-французски. К моему удивлению, Ковалевский явно одобряет мой выбор:

— Разбираетесь в вине?

— Нет, просто понравилось название и описание, — не вижу смысла врать я.

Салаты нам приносят минут через пять, может десять, а одежду — менее, чем через полчаса. По крайней мере, по ощущениям. Всё это время мы с Ковалевским молча едим. Он ничего не произносит, я тоже не считаю нужным прерывать молчание. Это очень странный ужин. И ужин ли? — ведь сейчас глубокая ночь.

А вот с момента, когда я одеваюсь — прямо там, при нём, в чилауте, мы начинаем снова разговаривать. Причём инициативу проявляет он:

— Теперь вам комфортно, Милана?

— Да, вполне, — отвечаю я. — Правда есть один нюанс.

— И какой же?

— Я не настроена на секс с вами.

Он улыбается. Очень красиво, обаятельно улыбается. Редкость, если говорить о его проявлениях эмоций.

— Расскажете подробнее?

— О чём? — не понимаю я.

— О том, почему вы не настроены.

Я пожимаю плечами:

— Я не знаю.

— И всё же?

— Вы не похожи на тех мужчин, с которыми я трахалась.



— Не похож чем?

— Вообще не похожи. Всем.

— Хотите, я вам скажу, почему вы так себя чувствуете?

— Да, хочу, — признаюсь я.

— Потому что мы оба не сокращали расстояние. Между нами дистанция. Обычно рулите вы, а в данной ситуации, вы не знаете, как себя вести.

— Да, похоже на правду, — немного поразмыслив, говорю я. — Тогда у меня вопрос.

— Слушаю вас.

— А почему вы не сокращаете эту дистанцию? Вам же, как минимум, нужны фотки.

— Знаете, что мне в вас нравится, Милана? Помимо внешности?

— Что? — заинтересованно спрашиваю я.

— Честность. Даже некоторая прямолинейность, если точнее. Вы так запросто оперируете словами типа "трахаться", в этом есть какая-то особенная прелесть.

— А, по-вашему, в данном случае больше подходит слово "спать" или словосочетание "заниматься любовью"? — иронично интересуюсь я.

— Отнюдь. Слово "трахаться" — подходит лучше всего.

— А может — "трахать"?

— А может "трахать", — соглашается он. — Вы хотите ещё об этом поговорить?

— Нет. Когда мы молчали, мне было уютнее.

— Хорошо, — кивает он, и снова нажимает кнопку вызова на столе.

Я недоуменно смотрю на него, так как совершенно не могу представить его действия вслед за этим. Для чего он вызвал официантку?

Она приходит тут же, как будто сидела там, у барной стойки в ожидании звонка от Ковалевского. Впрочем, возможно так оно и было.

— Будь добра, — говорит ей Ковалевский, — включи Дину Вашингтон и сделай звук погромче.

— Какую композицию? — уточняет она.

Я только перевожу взгляд с него на неё и наоборот.

— "Край ми э ривэр".

— Минуту.

Брюнетка скрывается за шторами, а я растерянно пью вино, глядя на невозмутимого Ковалевского поверх бокала. Он сидит на краю диванчика, водрузив ногу на ногу и смотрит в сторону. Впечатление, что я его вообще не интересую. Блин… Я понятия не имею, как себя с ним вести…

Тихая ритмичная мелодия сменяется на спокойный, волнующий джаз. Громкость увеличивается. Первые звуки композиции чем-то напоминают жужжание шмеля, затем слышится голос певицы: уверенный в себе, расслабленный, немножко насмешливый. Ковалевский встаёт с дивана и галантно протягивает мне руку, приглашая потанцевать. Я касаюсь пальцами его ладони — она тёплая, приятная — встаю.

Он выводит меня из чилаута в зал, делает шаг ко мне — элегантно, умеючи — и охватывает рукой мою талию. Его пальцы на моей покачивающейся в такт мелодии пояснице, он двигается, как умелый танцор, прижимает меня к себе, и я чувствую… чувствую…

… какой он у него большой и твёрдый…

Ковалевский смотрит мне в глаза — и в этом взгляде будто заледенела ирония.

Нервно сглатываю, понимая, что против своей воли возбуждаюсь, и сильно… Ещё чего не хватало… Смотрю в сторону, тихонько двигаясь вместе с ним, ощущаю, что мой разум и моё тело теперь не дружны — первый старается найти способ избежать продолжения этого интимного, будоражащего танца, второе — вжимается в тело мужчины, приятно держащего меня за талию.

За стеклом огромных окон — ночь. И эта ночь за окном манит. Всё во мне кричит о желании мужчины, к которому я по его воле прижата, и который тем не менее, не распускает руки. Мне хочется покинуть этот ресторан и остаться с ним вдвоём, он будто искусный диджей нажимает верные кнопочки, отчего тело моё поёт превкушением удовольствия, изысканного и утончённого, но во мне ещё есть силы сопротивляться желанию, и я пытаюсь осмыслить, что он вообще со мной делает, почему я так сильно и так стремительно его захотела?

И в этот самый момент происходит нечто неожиданное и ужасное.

Ночь за окном взрывается огнями фар и визгом автомобильных тормозов. Две чёрные машины замирают перед окнами и мы с Ковалевским на мгновение замираем вслед за ними, уставившись на них. Окна чернеют недолго, вскоре оттуда появляются тёмные профили каких-то мужчин, и я с ужасом понимаю, что в руках у них — автоматы.