Сила Воли (СИ) - Иванович Юрий - Страница 55

Естественно, что продолжительного акта, а уж тем более его повторения, не получилось. Хотя Александр, как мужчина, хотел ещё и ещё. Для его дорвавшейся, молодой, здоровой и истомившейся натуры одного раза было явно недостаточно. Но тут помогла (или помешала?) сверхчувствительность при непосредственном контакте с партнёршей. Киллайд чётко проследил в её сознании болезненные ощущения, предвидел дальнейшие неприятные чувства после дефлорации, да и отложил повторный акт на потом. А своё чрезмерное ощущение жалости и заботы оправдывал банальными, прагматичными рассуждениями:

«Ну не зверь же я дикий? Настя сейчас возражать не станет, по неопытности, зато возникнет у неё отчуждение и боязнь самого процесса. А вот если сейчас немножко сдержусь, то впоследствии получу всё в полной мере и с максимальной отдачей. Пусть у неё чуток заживут повреждения, и мы тогда наверстаем…»

А чтобы партнёрша не переживала или не подумала о своей несостоятельности, успокоил её поцелуями и ввёл в глубокий сон. Пусть отсыпается. Сам тоже три часа отвёл себе на отдых, после чего продолжил изучение нового для себя мира. Ведь ещё не все газеты с журналами пролистал, да и в библиотеке академика отыскалось кое-что весьма полезное в общеобразовательном плане.

За час до побудки супруги, вновь устроил ей передачу знаний по геологии и по всем сопутствующим дисциплинам. Такая информация всегда пригодится в будущем.

Потом плотный завтрак и проводы Анастасии до порога её места обучения. А сам — по своим делам, кои с каждым последующим днём преобразовывались в привычную, упорядоченную рутину. Ну и располагались эти дела в строгом соответствии со своей важностью и первоочерёдностью.

Главное дело — изучение всех доступных материалов, связанных со строением тел землян и всего, что сопутствует слову «медицина». Здесь отлично помогала сокровищница литературы мединститута, посещение открытых лекций, и небольшие консультации у нескольких профессоров. Нельзя сказать, что преподаватели так уж рвались помочь в наборе знаний простого лаборанта, но некие усилия при личном контакте, и всё возрастающие умения гипноза, помогли преодолевать почти все трудности.

Второе по важности дело, обещающее безбедное существование в будущем — это углубление знакомства с товарищем Шикаловым из вербовочного центра. А также тщательное изучение связей его покровителя Тамирского, из горисполкома и сопутствующей им компании. Перспективы там просматривались великолепные, конспирация не нарушалась, пути отхода и проработка легенды — усовершенствовались. А при опытности, цинизме и неразборчивости в средствах ничего не боящегося мемохарба, советским чиновникам города Иркутска завидовать не приходилось. Грядёт для них Армагеддон местного масштаба и «…да воздастся им за грехи тяжкие!»

Сексуальные игрища, которые Киллайд устраивал с Анастасией ежедневно, а порой и ежечасно, назвать «делом» язык не поворачивался. Там всего столько много и чувственного, и нереального переплелось, что анализировать не хотелось. Только и утешал себя пьетри коротким утверждением:

«Мне хорошо — а больше ничего и не надо!» — то есть он старался не копаться глубоко в своих новых ощущениях, а всю свою логику и прагматизм направлял на решение основных проблем.

На этом фоне совсем отдельным, но весьма опасным выглядел один момент. Молодая пара всё-таки сильно заинтересовалась всученной им картиной. Буквально через день, Шульга с помощью пинцета и тампонов с растворителем освободил полотно от слоя новой краски, уничтожая сделанный на скорую руку примитив. А когда рассмотрели суть основной, спрятанной от чекистов картины, получили кучу впечатлений. Причём не только положительных или негативных.

Неизвестный им художник Румалин, в самом деле оказался талантливым творцом. Причём настолько, что его картина могла нанести серьёзный вред как самой Советской власти в целом, так и её репутации. Даже само название, в нынешние страшные времена, звучало аполитично: «Арест коммуниста». На большом полотне, с гениальными подробностями изображалась сцена кошмарного насилия, сопровождающего задержание по месту жительства чуть ли не целой семьи: старика, молодого рабочего и его супруги. Или сестры? Причём всё с гениальной достоверностью зафиксировано в момент наивысшего апогея происходящего события.

Просторная комната, гостиная. Полулежащий на обломках стула старик с возмущением протягивает перед собой партийный билет. У него рассечена скула и порван ворот рубашки. А в сторону его лица с седой бородкой уже несётся сапог одного из типов группы захвата, одетых в кожаные куртки.

Молодого рабочего, пытающегося вырваться, давят и душат на полу сразу трое надзирателей в хорошо понятных по принадлежности мундирах. Как раз такие в нынешнее время носили вертухаи внутренних войск.

Ну и женщина, уже падающая в сторону хрупкой этажерки, с откинутой от пощёчины или удара головой. Рядом с ней, полусогнувшись, человек в офицерской фуражке. У него толстое, неприятное лицо со зверской ухмылкой. Сразу видно, что «сражение» со слабым полом ему доставляет огромное удовольствие. Этакий маньяк, орудующий под прикрытием государственного мундира.

Иные персонажи второго плана, тоже прорисованы изумительно. Два чекиста деловито взламывают ломиком внутренние ящики письменного стола, начиная обыск. А в проходе, ведущем в прихожую, стоит милиционер. Скорей всего простой участковый. Рука его с пистолетом опущена вниз, а вот голову он отвернул в сторону. При этом на лице его читается страшная горечь, стыд и какое-то раскаяние. Очень хорошо видно, что творимое безобразие его неприятно шокирует. Чуть со стороны от милиционера выглядывает человек в фартуке. Дворник. У него на лице вообще откровенный ужас.

Глядя на такую картину, у зрителя возникает когнитивный диссонанс. С одной стороны все его симпатии непроизвольно на стороне избиваемых людей. А с другой стороны, личности в форме и с погонами, как бы символизируют закон и торжество справедливости. Причём все эти, ворвавшиеся в чужой дом люди — советские. Тогда почему они арестовывают коммуниста? В чём нонсенс происходящего? Кто виноват? Почему? Как такое могло случиться?.. Но при этом каждый гражданин страны Советов прекрасно знает: могло. И случается. До сих пор случается. И не факт, что к тебе завтра тоже не придут с подобным арестом.

Молодой супружеской парочке сразу припомнилась первопричина их побега и последующего путешествия через пол страны. Тоже пришли арестовывать. Тоже стреляли и убивали. Тоже творили жуткую несправедливость.

Анастасия плакала.

Тогда как Киллайд интенсивно соображал, где найти должные краски, кисти и как можно скорей зарисовать опасною картину:

«Может у художника Квятковского одолжить?.. Нет! Он сразу поймёт. Обидится?.. Или потребует картину обратно?.. Придётся искать магазин и покупать… Или лучше вообще порезать полотно, поломать раму и сжечь всё это в печи?.. Если следовать целесообразности и разумным веяниям безопасности, то так и надо поступить. Только вот такое произведение искусства — невероятно ценное по всем параметрам. Вдруг как его удастся сберечь для благодарных потомков?.. Если они ещё сумеют понять и отблагодарить… Потомки, они такие…»

В тот же день он купил всё, что требовалось, и первым делом скрыл «Арест коммуниста» под слоем специальной грунтовки. А уже в последующие дни, не спеша, стал творить нечто особенное от себя. Долго творил, в общей сложности больше месяца. При этом с первого дня взяв слово с Анастасии, что она не станет подсматривать до самого окончания работы. Причём гипноз для этого употреблять не подумал, уговаривал обычным общением. Зато чего это ему стоило! Чуть до слёз свою юную жену не довёл.

Согласилась она только после конкретного пояснения и обещания:

— Ягодка, не сердись, так надо. Рисовать буду тебя, так что ты первая и оценишь данное произведение в итоге. Если оно у меня получится…

«Ягодка» согласилась, слово своё держала. Но одни только её жалостливые взгляды и горестные вздохи порой выматывали начинающего художника до смерти. Он неоднократно пожалел о своём запрете, и хорошо еще, что недовольство юной женщины никак не отражалось на сексуальных отношениях в семье. О них, и сопровождающих их эмоциях, только и следовало, что говорить в экзальтированном тоне.