Смерти подобна (СИ) - Мелевич Яна - Страница 75

— Почему так долго?! Они спят почти сутки!

— Иуда Авраамовна, вам стоит присесть.

— Ты меня таки не успокаивай. Я чуть дважды не поседела, когда мой неразумный сын вздумал этот фокус с сердцем провернуть. Убью, как проснется. Или тебя, Вольф, или его!

Почему я слышу голос своего бывшего начальника, Вольфа Станиславовича? Впрочем, не хочу знать. Я с трудом приоткрыла один глаз, щурясь от яркого света в палате интенсивной терапии. Рядом пищал прибор, отслеживающий сердечный ритм. Мне хотелось дотронуться до груди и почувствовать его стук, но сил не было. Я проследила взглядом от катетера с иглой, через которую в мою кровь поступало лекарство, до соседней кровати. Там лежал бледный Вася, и, судя по дрогнувшим векам, он тоже не спал.

— Пойдемте отсюда, дорогая. Сейчас всю больницу перебудите, я понимаю ваше волнение… — возмущенные крики Иуды Авраамовны исчезли, стоило двери плотно закрыться.

Магический щит защищал палату от грязи, воздействуя на окружающую среду. Хорошая магия, сильная.

— Я думал, она меня подушкой задушит, — пробормотал Вася, а я улыбнулась в ответ.

— Подожди немного, Шумский, — я уткнулась носом в подушку, глядя на него. — Встану с кровати и выскажу все претензии. Вплоть до моего спасения.

— Давай в следующей жизни, Замогильная. Мне кажется, я не готов, — пожаловался Шумский, осторожно потянув руку в мою сторону. Расстояние не позволяло сплести пальцы, но коснуться самых кончиков у меня получилось.

— Нет уж, не отделаешься теперь. У нас с тобой вся жизнь впереди, Вася. И я постараюсь, чтобы ты запомнил каждую ее минуту.

— Отец Сергий бы гордился нами, — улыбнулся Вася, а я ничего не ответила. Лишь кивнула, прислушиваясь к мерным ударам сердца.

Какая разница, чье оно? Теперь у нас масса времени, чтобы разобраться в наших отношениях. Мой взгляд упал на прозрачное стекло, за которым стоял Жнец. Всего на секунду я увидела его, затем он исчез. Я буду скучать по тебе, друг.

«Я тоже, Кристина».

Эпилог

— Отец диакон! Отец диакон!

Стук в дверь разбудил нас ранним утром. Солнце в Урюпинске едва-едва успело подняться, а некоторые неугомонные жители обивали пороги нашей с Васей квартиры.

— Иди, к тебе пришли, — пробормотала я, переворачиваясь в постели, утыкаясь носом ему в ключицу. Естественно, Шумский не встал. Даже глаз не открыл, делая вид, что он слепоглухонемой инвалид. Положил руку на талию, притягивая к себе плотнее.

— Пусть идет в табор к Олегу, — пробормотал сонно.

— Отец диакон, мне надо срочно отпустить грехи! — заорали за дверью.

— Он же не успокоится. Тем более Олег сдал сан и теперь живет во грехе, — иронично напомнила я, слыша Васин стон.

Цыганская свадьба с плясками и последующим задержанием долго ему аукалась. Никогда еще так не смеялась, выручая своего мужчину из управления полиции, куда его посадили за нарушение правопорядка. Зато теперь нашего диакона уважали не только городские жители, но и цыганский барон. Обещал нам на свадьбу устроить не меньший праздник, Станка еле отговорила.

Вася с неохотой отбросил одеяло и поднялся, хватая футболку. Надевать рясу не стал, только крест поправил на груди и мрачно взглянул на меня.

— Весело тебе? — поинтересовался он, наклоняясь для поцелуя.

— А то же. Не я тут главный диакон всей губернии, — отозвалась, отвечая на короткий поцелуй. От упоминания новой должности Шумского передернуло.

— Его высочество со своими шутками, — процедил Вася, шагая в коридор. Послышался хлопок двери, затем щелчок замка и радостный вопль нашего вурдалака Лелика.

— О-о-о! Отец диакон, какое счастье! А я тут прямо с кладбища к вам на прощение. Вы же знаете, теперь у меня праведная жизнь честной нечисти. Людей не кусаю, белок не ем. Вчера в бывшем склепе Гришеньки поймал крысу, тварь Божью, так отпустил. Но мысли черные посетили. Решил: надо бы исповедаться.

— Лелик, я сто раз говорил: диаконы грехи не отпускают! Мы существуем для защиты церкви и людей от зла!

— Так ведь и я от зла. Исповедуйте? А то Пантелей Пантелеевич уже меня на порог храма не пущает. Грозится вылить ведро святой воды на голову и осиновым крестом освятить… Ну что вам стоит, отец диакон. У вас теперь такая должность, самый уважаемый человек в городе!

Я затряслась от смеха, утыкаясь носом в подушку.

С момента нашего возвращения прошло уже несколько месяцев. После полного восстановления мы пробыли в Петербурге до Рождества, побывав на самом главном событии года — балу в честь открытия сезона. Не скажу, что мне не понравилось. Но от царской семьи и наследника престола в частности я бы хотела держаться подальше как можно чаще.

— Видите, я сдержал свое обещание, — улыбнулся мне в тот вечер Алексей, подходя со спины. Бокал с шампанским едва не выпал из пальцев, но я крепче сжала их и обернулась, заглядывая в темно-серые глаза.

— Но я не помогла вам, — отозвалась я, поджимая губы.

О том, кто надоумил Васю провести ритуал, я узнала уже после от Вольфа Станиславовича, который помог Шумскому осуществить его задумку. Даже не знала, что он теперь проживал в Петербурге. Впрочем, кажется, вообще до сегодняшнего момента о многом не догадывалась.

Мой взгляд невольно упал в район груди цесаревича, где должно биться сердце. Та женщина в концертном зале пела колыбельную цесаревичу, а не императору. И руки тянула к нему же.

— Императрица, — пробормотала я, озвучивая свою догадку. — Где она сейчас?

Он не удивился моей догадливости. Нападение с десятками жертв во время осеннего бала оказалось предзнаменованием. Им не нужно было свержение императора, они знали, что бесполезно драться с таким количеством охраны. Восставшая из мертвых императрица Мария Александровна, в груди которой билось сердце ее сына, явилась, чтобы показать себя людям. Всколыхнуть в их умах огонь протеста, призвать к действию и поднять восстание. Некогда любящая мать и жена стала символом будущей революции, которую стране еще предстояло пережить. И в лицах всех присутствующих сегодня гостей, невольно отражался страх перед ней.

— Где бы ни была, найду ее и вырву собственное сердце из ее груди, — усмехнулся Алексей холодно, и от этих слов мне стало не по себе.

Дверь снова хлопнула, вырывая меня из воспоминаний. Вася появился на пороге спальни, держа в руках два письма с гербовой печатью дома Романовых, от которых по телу прошел озноб. Не хотелось знать, что в послании. Но и не открыть его нельзя. Шумский неуверенно посмотрел на меня, затем вскрыл письмо, разворачивая лист и пробегая глазами по строчкам короткого послания.

— Что там? — я затаила дыхание, боясь услышать неприятный ответ.

— Это официальное послание от цесаревича Алексея. — рассеянно ответил Вася, садясь на край постели. Я подобралась ближе, прислонившись к его спине и заглядывая за плечо. — Он желает нам счастья и изъявляет желание видеть нас у себя в гостях, если мы решим посетить столицу.

Кто бы сомневался, что его высочество завуалирует приказ вежливой просьбой остановиться у него. Я прикоснулась губами к шее Васи, обнимая его со спины и тихо спрашивая:

— А о твоем отце?

— Ни строчки, — смял в руке послание Шумский, втягивая носом воздух. — Но мама попрощалась с ним. И он с нами тоже. Можно было не надеяться, что император даст ему помилование.

В тот пасмурный день мы задержались и опоздали, не зная, кто ждал с нами встречи. Время — бесценный ресурс, которого всегда мало.

Мосты в Петербурге расходились, разлучая людей. Мужчина в темном пальто остался на другой стороне. Он махнул рукой, растворяясь в воздухе потоками звука. Шум ветра с Невы принес прощальные слова, заставившие Иуду Авраамовну печально улыбнуться и выдохнуть в ответ: «Я тоже люблю тебя, Рахмат».

— Знаешь, нам ведь совсем не обязательно во всем этом участвовать. Можем поехать в Европу и переждать там бурю, — отозвалась я, перебираясь на колени Шумского, с удобством устраиваясь на нем и обнимая за шею.