Хранитель древностей - Домбровский Юрий Осипович - Страница 36

Только этой идиотской петрушки мне и не хватало", – подумал я и наклонился над племянницей Сталина.

– А у вас есть какой-нибудь документ, девочка?

Она не ответила, только платочек в ее руке хрустнул – в нем была какая-то твердая бумажка (судя по размеру, чуть мелочишки – десятка, на неделю, может быть, хватит).

– А когда ее спросили документы, – вдруг прогремела массовичка, – она ответила: «Мы наши документы не всем показываем».

Я даже рассмеялся, настолько это было хорошо. Молодец девчонка! Нашла правильные позывные.

В кабинете наступило молчание. Я стоял и думал, что же мне делать, потом снова наклонился над девочкой.

– Вы сами-то не алмаатинка? – спросил я.

Она молчала.

– Учитесь где-нибудь? Приехали к кому-нибудь? Ищите работу? – осторожно спрашивал я.

– Да что вы… – начала Зоя Михайловна, но Клара вдруг повернулась и так взглянула на нее, что она не договорила.

– У одних служила, – ответила девочка, – но они мне ничего не давали, не одевали, я ушла.

И только она сказала это, как лицо у нее стало сразу мокрым от слез.

– Ну, ладно, ладно, – сказал я сурово. Подошел к столу, налил ей полный стакан воды и сунул под нос. – Пей!

Она покачала головой.

– Пей, пей! – повторил я и вдруг увидел, как затряслись ее тоненькие, перевязанные красными тряпочками косички, как заходили ее острые лопаточки. – Пей и иди, – сказал я. – Вон сколько людей собрала!

И тут она вдруг заревела во все горло. Кто-то громко вздохнул. Я встал и отворил ей дверь.

– Иди!

– То есть как? – громко заговорила массовичка. – Как?… Послали уже за милиционером. Товарищи, что же вы молчите? Что же такое делается? Девочка, а ну-ка, ну-ка…

– Да замолчите вы, – сказал я тихо. – Клара Фазулаевна…

Но их обеих уже не было. В окно я видел, как Клара вывела девочку на крыльцо, раскрыла свою сумочку из серебряных колец, сунула девочке что-то в руку. Девочка взяла, взглянула на нее каким-то быстрым, зверушечьим взглядом и вдруг скатилась со ступенек. Я отошел от окна.

– Хорошо, – сказала массовичка. – Вот сейчас придет милиционер, что мы ему будем говорить? Вот что вы ему скажете?

– Ничего, как придет, так и уйдет.

– Так все просто? – спросила она меня иронически.

– А как же, – ответил я. – Простое простого.

– А она?

– Ну что же она? Больной ребенок, и все.

– И все?

– И все, Зоя Михайловна, – ответил я очень твердо. – Все, до грошика! И ничего больше тут нет.

– Послушайте же вы, – с каким-то даже горестным вдохновением взмолилась Зоя Михайловна. – Да она, может, из семьи врага, у нее, может быть, вся семья сидит. Вы слышали? Она служила там где-то в домработницах. Почему? Она не похожа на домработницу. Судя по ее внешности, она… А как она себя там держала?

Пришел милиционер – пожилой, усталый, простой человек в запотевшей гимнастерке. Пришел и ушел, ничего не поняв и ничего не записав. Просто неодобрительно покачал головой и ушел.

– Второй холостой вызов сегодня, – сказал он, – прямо с ума сошли люди, от жары, что ли?

Меня вызвали в Наркомпрос. Передал мне вызов директор, специально позвонил, чтобы я зашел к нему в кабинет, дождался, когда все уйдут, и только тогда сообщил, что меня хочет видеть замнаркома товарищ Мирошников. Предупредил, чтобы я ни в коем разе не опаздывал. Товарищ Мирошников только что пришел из армии и все вопросы понимает по-военному – четко, ясно, точно, расхлябанности не терпит, растяп ненавидит. И еще директор мне посоветовал лишнего не трепать, да и вообще (тут он сделал какой-то вихрастый жест) не быть уж слишком умным. Я улыбнулся.

– А тут и полсмеха нет, – сурово обрезал меня директор. – Индюк мудрил-мудрил, да и в суп попал. Ты знаешь эту историю?

– Знаю, – ответил я.

– Ну вот. А так не бойся, он человек справедливый. Только вот такие штучки (опять тот же жест, но уже около головы) ты брось. Понял? Ну, иди.

Я пошел.

Замнаркома меня принял сейчас же, хотя и был занят: разговаривал по телефону. Был он высок и плечист, с аккуратно подстриженными усами, и ими ли или еще чем он очень напоминал тот большой поясной портрет, что висел над его столом. Во всяком случае, хотел напоминать. А вообще-то это был рыжеватый мужчина, веснушчатый, медлительный, уже, пожалуй, склонный к полноте, но еще никак не полный. Когда я вошел, он скосил на меня глаза и кивнул на диван. Я сел.

– Хорошо, – сказал он в телефон, – я тебе еще звякну. Ты что, у себя будешь? Хорошо! Вот и он как раз.

Он положил трубку и позвонил. Вошла секретарша.

– Ту мою папку, – попросил он. И, когда девушка вышла, сказал: – Вот говорил с вашим директором, вы его давно знаете?

Я сказал, что год. Он уволился из армии примерно через месяц после того, как я поступил в музей. Тут Мирошников слегка нахмурился.

– А почему вы думаете, что он уволился из армии?

«Не трепись», – вспомнил я и сказал:

– Он пришел к нам в военной форме.

Замнаркома хмуро посмотрел на меня и объяснил:

– В военизированной… Он же работник Осоавиахима. А военизированная форма присвоена отнюдь не только армии, но, – и дальше, как печатая, – и войскам внутренней охраны, работникам НКВД, лесной охране и кое-каким другим организациям специального порядка. Это вам не мешало бы знать. Так! – Он распахнул папку, вынул оттуда какую-то бумагу и стал ее читать.

Я сидел и ждал.

– Кто такой Родионов? – спросил он, не поднимая головы.

«Вот окаянный старик», – подумал я и сказал:

– Археолог-любитель. Кроме того, вырезает по дереву.

– И такие профессии есть? – замнаркома остро посмотрел на меня. – Быть археологом-любителем и вырезать по дереву.

«Любит точность», – вспомнил я и ответил:

– Сейчас он пенсионер, кажется, работает еще и счетоводом. В общественном порядке.

– Ага, вот это другое дело, – удовлетворенно кивнул головой замнаркома. – Значит, Родионов пенсионер? Ну а какую он получает пенсию? За что? Не знаете?

– Кажется, он партизанил, – ответил я.

– То есть был партизаном, – строго поправил меня замнаркома. – Партизанить и быть партизаном – это вещи разные. Вы с ним знакомы? Он приходил в музей?

Я кивнул.

– Зачем?

Я ответил, что он приносил кое-какие находки, ныне мы в этих местах производим поиски.

– Поиски или раскопки? – поправил или спросил меня замнаркома.

Было очень неприятно. Оба они – тот на портрете, этот за столом, – одинаково одетые, подтянутые, подстриженные, смотрели на меня: один с издевочкой, другой неподвижно и строго.

– Поиски – это и есть разведочные раскопки, – ответил я, – на поверхности ведь ничего не валяется, копать надо.

Замнаркома побарабанил пальцами по столу.

– Так? – сказал он, о чем-то размышляя, – так! Надо копать. И вы копаете! Отлично! Это что же, Корнилов копает?

Он назвал это имя так просто, как будто Корнилов только что вышел из комнаты.

Я ответил, что да, копает Корнилов.

– Тот самый, – спросил он, – что был уволен из публичной библиотеки?

– По-моему, он не был уволен, – ответил я. – Он попросту не поладил с научным руководством и ушел.

– И вы его сейчас же приняли в музей?

Я вздохнул.

– Принимает только директор.

– А он даже не посоветовался с вами? – покачал головой замнаркома.

Меня все это уже начало злить, и я довольно резко ответил, что, конечно, директор со мной советовался и я сказал, что такой работник нам нужен.

– Ах, вот как, – кивнул головой замнаркома. – А не сказал вам директор, за что именно его уволили? Ведь, как я слышал, тут что-то и с вами связано.

«Под кого же из нас троих он подкапывается?» – подумал я и, чтобы не сказать лишнего, только хмыкнул что-то.

Он посмотрел на меня, понял, наверно, что во мне происходит, и сказал уже иным тоном:

– Хорошо, положим, что к вам это не имеет отношения. А вот что за конфликт у вас вышел в музее?