Хранитель древностей - Домбровский Юрий Осипович - Страница 23

– А вы посмотрите на него получше, – сказала она.

Я посмотрел получше. Конечно, не ахти какой вкус был у Кастанье. Он сфотографировался в позе Гамлета. Черный спадающий плащ, мундир, черная широкополая шляпа, а в руке череп.

– Ну и что? – спросил я.

– Ну, одет-то, одет-то он как! – раздраженно крикнула массовичка и ткнула в портрет пальцем.

Из-под плаща Кастанье выглядывал мундир министерства просвещения с выпушками и блестящими орлеными пуговицами, а на груди белел тщательно вырисованный ретушером значок школы правоведения.

– Ну и что? – повторил я, действительно ничего не понимая.

– Снимайте, снимайте, Петя, не стойте! – вдруг закричала массовичка и подняла обе руки. – Только осторожней, ради Бога, а то как бы опять не прорвалось.

Я раздраженно пожал плечами. Заведующая отделом хранения Клара – красивая, тонкая, черноволосая, смуглая казашка, похожая и на индуску и на черкешенку, – отошла от лестницы и осторожно дотронулась до моего локтя. Я нетерпеливо брыкнулся.

– А Чапаева вы зачем снимаете, – спросил я грубо, – его-то вам кто велел?…

Тут Клара снова дернула меня за рукав и певуче сказала:

– А я вас все время искала. Нужно расписаться в книге за экспонаты, идемте.

Я машинально пошел за ней.

– А портрет положите, – продолжала она, – потом я приму его у вас.

– Да я его сейчас опять повешу, – крикнул я злобно и снова вырвал у нее локоть.

– Да вы сначала к директору сходите, – мирно посоветовала мне массовичка. – И не кричите. Ведь публика ходит.

Когда мы сошли вниз, Клара сказала:

– Конечно, Зоя Михайловна перехлестывает. Сняла вчера свыше ста фотографий: «Уборка урожая», «Свиноферма», «Швейная фабрика», портреты ударников, нескольких ученых.

– Зачем?

Клара улыбнулась и пожала плечами.

– Говорит, так безопаснее, мало ли кого тогда фотографировали. Присваивали им звания, а потом они оказались врагами народа. Осторожная она очень.

– Сволочь она! – сказал я крепко и так сжал Кастанье, что он хрустнул. – Сволочь, и все.

Когда мы вместе зашли в кабинет к директору, он, лежа грудью на столе, говорил по телефону. Увидев нас, он улыбнулся, протянул мне руку и очень ловко, с армейским шиком поцеловал руку у Клары, потом махнул нам рукой («Садитесь»), сказал еще несколько слов в трубку, опустил ее и сел.

– Так где ж твой Корнилов? – спросил он меня. – Что за волынка? А? Я уж и резолюцию положил, и приказ отпечатали, а его все нет. То целый день вертелся, а то пропал.

– Придет, – сказал я. – Слушайте…

– Сначала ты меня послушай, а я тебя потом, – скороговоркой сказал директор. – Так вот, прежде всего найди Корнилова и отдай ему приказ. Пусть сдает в канцелярию трудкнижку и сейчас же собирается в горы. За ним заедет завхоз на машине. Понял?

Директор безнадежно посмотрел на меня, вздохнул, покачал головой и обернулся к Кларе.

– Кларочка, – сказал он ласково, – я сейчас уезжаю и больше сегодня тут не буду. Так вы проследите, пожалуйста, за всем этим делом, а то я с ученым говорю, а он вон там где-то с воробышками… – Он махнул рукой на окно и снова развеселился и подобрел. – Ну как, состоялся ваш разговор с Аюповой?

Я кивнул головой.

– Ну и что?

– Да ничего…

Директор слегка ударил ладонью по столу и расхохотался.

– То-то, что ничего! Вояка! «Эти проклятые чистые руки!» Она тебе покажет, какие у нее руки! – Он опять вдруг стал совершенно серьезным. – Так вот, пусть Корнилов немедленно берет приказ и едет. Если что, рабочих выделит бригадир Потапов. Я с ним уже сговорился. Он и квартиру отведет. Кларочка, надо будет дать ему под отчет эдак рублей двести пятьдесят, что ли. Так я дал команду бухгалтеру, а вы, дорогая, проследите. Не забудете, хорошо? Дед к четырем часам должен подойти, я к нему человека посылал. А что это ты вертишь?

– Кастанье, – сказал я и положил портрет директору на стол. – Вот посмотрите.

– Ну, смотрю. – Директор осмотрел портрет со всех сторон и положил его опять. – Ну, так что в нем такого особенного? Какой-то гробокопатель, то есть археолог! – Директор с великим удовольствием выговорил это слово. – Интересный этот ученый мир. Вот он череп взял – зачем взял? Кларочка, вы не видели в кино «Человек в футляре»? Народный артист Хмелев играет. Ну, точь-в-точь такой же тип: и бородка и мундир. Только вот черепа нет. Ну, зачем же ты мне его принес? Тащи его к себе и вешай на стенке, пусть люди смотрят, удивляются.

– Он у меня и висел, а массовичка сняла, сказала, что вы ей приказали, – ответил я.

– Я приказал? Вот этого? – директор снова поглядел на портрет. – Ничего я не приказывал. А как ты его назвал? Кас… Квас… француз, что ли?

– Преподаватель французского языка Оренбургской гимназии Кастанье.

– Я же говорю – Беликов, – засмеялся директор. – Тот хотя латынь преподавал. Нет, я ничего не приказывал. Это вы уж с ней разбирайтесь сами.

– Так вы же директор. Она на вас ссылается, – сказал я резко. – «Директор, мол, приказал…» Вы посмотрите, что она в музее-то наделала! Все стены ободраны, вот при мне Чапаева стаскивала, уж не знаю, за кого еще она примется.

Директор нахмурился и сел в кресло.

– А если не знаешь, так и не говори, – сказал он резко. – Это не Чапаева снимают, а тех, кто с ним сняты. Советский музей не должен превращаться в галерею врагов народа, а на этой фотографии враги есть. Чапаев не мог их знать, а мы знаем. И ты, вместо того чтоб кричать да размахивать, подошел бы ко мне и все сразу узнал.

Я взглянул на Клару, она делала мне знак глазами. Но я сейчас же отвернулся.

– Ладно, – сказал я, – пускай вместе с Чапаевым сидели враги, но чабаны-то при чем? Их-то зачем срывать со стены? Мы вот пишем о наших лучших людях, что они строители социализма, так за что же их так с гвоздя да об пол? Строителей-то?

– Ну, ты говори, да не заговаривайся, – грозно поднялся директор и так стиснул пресс-папье, что у него позеленели пальцы. – Ты отдаешь себе отчет, что говоришь?

– Я-то отдаю, – сказал я, тоже зажигаясь, – а вот те, кто по вашему приказанию обдирает стены, вот те-то… Вот Клара знает, что она там науродовала. Клара, ну…

– Бога ради, – быстро сказала Клара своим мягким, певучим голосом. – Бога ради…

Директор секунду гневно смотрел на меня, потом снял телефонную трубку, вызвал дежурного и приказал ему немедленно разыскать и послать к нему Зою Михайловну. Потом снова опустился в кресло и принялся читать какую-то бумагу. На меня он уже не смотрел. В кабинете наступило неловкое молчание. Я подошел к дивану и сел рядом с Кларой. Она взглянула на меня и чуть укоризненно качнула головой. И тут вошла массовичка. Она была красная, распаренная, пыльная. Белая узкая блузка (она всегда носила такие, что у нее все выпирало) потемнела под мышками.

– А я только что собиралась идти к вам, – сказала она. – Ну, в основном наверху, кончили. Сейчас звонили из двенадцатой школы. Заведующий учебной частью просит нас…

– Постойте. – Директор взял со стола портрет Кастанье. – Кто это такой?

– Царский чиновник, – ответила массовичка.

– А какой именно?

Она замешкалась.

– Не знаете?

– Нет, но…

– Так зачем же вы его сняли? – Директор положил портрет на стол. – Надо будет сейчас же повесить на прежнее место.

Массовичка быстро взглянула на меня. Я молчал и глядел на пол. Клара за моей спиной протянула тонкую сильную руку и сильно сжала мне запястье.

– Товарищ директор, – вдруг горячо взмолилась массовичка, – ведь я отвечаю за идеологическую работу в музее. Так?

– Ну?

– И вы меня сами рекомендовали в ряды сочувствующих, так? Так как же я могу допустить, чтоб в музее, где я провожу экскурсии, на видном месте торчал царский сатрап во всех своих регалиях? Ведь это реакционный ученый, шовинист, черносотенец. Его не знает никто, кроме нашего ученого сотрудника, он откопал его неизвестно у кого и где и взял в экспозицию. Вот спрашивают меня школьники: что это за генерал? Зачем он здесь? Что я должна отвечать?