Круглые грани земли - Долинго Борис - Страница 86

Лис двинулся по тропе, которая всё дальше углублялась в лес. Инглемаз плёлся следом. Естественно, двигаться со скорость, которую даже в такой местности поддерживали люди на верховых животных, они не могли. Лис видел, что местами, где тропа позволяла, всадники переходили на лёгкую рысь, так что расстояние между ними всё увеличивалось. Это вызывало у него всё большую тревогу за судьбу друзей, однако Лис успокаивал себя, что даже если племя, захватившее в плен Монру и Терпа, является каннибалами, явно необычная для данного мира внешность не будет способствовать немедленному использованию их в качестве провианта. Вряд ли здесь такие проблемы с питанием, особенно, если в лесу растут дедае.

Однако осматриваясь, Лис заметил, что живности попадалось на удивление мало, хотя, вполне возможно, что движение крупного отряда просто распугало её. Если считать, что лес был населён достаточно густо, то это могло свидетельствовать, что люди заставили большинство обитателей животного мира опасаться себя. В какой-то степени такое предположение подтвердилось километров через пять. К ветке мощного дуба было подвешено странное тело, и Лис впервые увидел коброкентавра. Естественно он остановился и рассмотрел его получше.

Существо очень походило на свой мифологический прототип, если не считать, что вместо человеческой головы этот кентавр имел голову схожую по виду с головой змеи с одного из альбомов группы «White Snake», который Лис когда-то видел. Средний по размерам человеческий торс и четвероногое туловище, напоминавшее туловище довольно крупного осла, покрывала тёмно-зелёная змеиная кожа. К ветке коброкентавр был подвешен за связанные попарно ноги. Сильные мускулистые руки свешивались, немного не доставая до земли. Лис увидел, что кисти рук напоминали кошачьи лапы с острыми выпускными когтями. Они представляли страшное оружие, но как орган труда вряд ли могли хорошо служить своему владельцу. Из раскрытого змеиного рта вывешивался длинный, раздвоенный язык. Лис заглянул в пасть и обратил внимание, что ядовитый зуб, который явно имелся на нёбе, вырезан. Раскрытые мёртвые глаза смотрели в пространство со злобой, которая, казалось, не покинула их вместе с жизнью, уцепившись на бренную оболочку. В целом существо производило очень неприятное и даже страшное впечатление. Такое ночью увидеть — долго не уснёшь.

— Твоё произведение? — спросил Лис своего подконвойного, кивнув на коброкентавра. — Они разумные?

— Я бы сказал: ограниченно разумные. Живут и охотятся поодиночке, в брачные периоды сходятся с самкой, откладывают яйцо, а после того, как вылупится и подрастёт детёныш, расходятся. Во всяком случае, так я планировал. Нравится?

Лис хотел уже высказаться по поводу сего творения, но вспомнил, что, объективности ради, следовало признать, что и Терпом были выведены твари ничем не лучше. Уровень развития молекулярной биологии и генной инженерии Творцов позволял им творить не только чудеса, но и ужасы. Может быть, цивилизация, достигшая таких высот естественным путём и сохранившая какие-то общественные институты, могла бы как-то контролировать работы в данной области, но Творцы, распавшиеся на отдельных индивидуумов, обладавших зачастую возможностями, кои не снились человечеству Земли в целом, могли реализовывать самые гнусные фантазии. Впрочем, Лис не был так уверен, что попади сейчас подобные знания на Землю, человечество распорядилось бы ими с большей ответственностью. Возможно, было бы ещё похлеще, и поэтому он ничего не ответил Инглемазу.

Вообще, особенно после его хоть, безусловно, и поверхностного, но всё же достаточно объёмного знакомства с нынешней ситуацией на собственной Родине и в целом на Земле, Лису всё больше начинало казаться, что коллективный разум тоже далеко не всегда находит идеальные решения. К чему привела вся эта демократия, исповедующая, казалось бы, коллегиальность в создании законов и выработке решений? В мире не стало лучше, в России не стало лучше, наоборот, процветают кучи партий, кланов, можно сказать, минисообществ, которые на деле воюют друг с другом за право управлять миром. Они яростно соперничают между собой, но и внутри каждого практически всегда идёт более или менее сильное брожение, поскольку любой коллектив, особенно замкнутого типа, уже содержит в себе запал взрывного устройства в виде противоречия личных интересов и амбиций отдельных его членов и коллегиальных целей, стоящих перед данным сообществом. А движет всем личная жадность и желание попрать другого. Народ, серая масса, если называть вещи своими именами, рассматривается как большой ограниченно разумный инструмент для решения своих проблем.

Чем же это, по большому счёту, лучше, концепции Инглемаза? Может быть, действительно, лучше, если миром правит одна личность? Конечно, тут есть один чрезвычайно тонкий момент: хочется почему-то, чтобы личность эта не была сволочью. Хотя, опять же, и это понятие очень относительно в плане абсолютности утверждения: ведь сам Инглемаз, например, сволочью себя не считает. Нету в жизни счастья, одним словом, в смысле — идеала строения общественного бытия.

«Интересно», — подумал Лис, — «а хотелось бы мне самому, например, править миром, ну, скажем так, как это пытается делать Сварог?» Ведь если не становиться на позицию Инглемаза и не считать всех, вообще всех человеческих существ ванвирами, а себя «центром мира», то это колоссальная ответственность, прежде всего перед самим собой. Да и не очень хорошо у Сварога получилось всё, хотя, как он сам говорит, ему сильно помешали. Но встаёт вопрос: если можно так легко помешать, то хорош ли план в целом?

М-да, трудно быть богом, вообще, наверное, невозможно выступать в такой роли, но, начинает казаться, что иной раз очень трудно не попытаться богом не быть, особенно, когда полагаешь, что у тебя истинно благие намерения. А теми же благими намерениями создано дорожное покрытие для очень известной дороги. Некоторые представители земного человечества ещё очень давно подметили, что получается, когда кто-то кого-то пытался силой привести к счастью.

Отвлекаясь от слишком глобальных мыслей, Лис попытался понять, как был убит коброкентавр. Сейчас эта задача являлась более актуальной, чем философские спекуляции на тему о путях достижения вселенской гармонии.

На человеческом торсе трупа виднелись две сквозные раны, обе на груди, то ли следы от ударов копьём, то ли от извлечённых стрел. Голова, говоря языком протокола, имела свидетельства ударов «тяжёлым тупым предметом», очевидно, дубинкой, которой монстра добивали. Если раны оставили прошедшие навылет стрелы, то люди, убившие кентавра, располагали довольно эффективным метательным оружием. Но вот, что было странно: эти сквозные раны были замазаны глиной с обеих сторон, словно для того, чтобы предотвратить вытекание крови. Кроме того, на теле в нескольких местах, как на торсе, так и на лошадиной части были дырки диаметром примерно миллиметров пять-шесть, оставленные каким-то очень ровным и круглым орудием.

Лис спросил об этом Инглемаза, но тот только плечами пожал, вновь заявив, что не может знать всего, что тут происходило в течение двух тысяч лет. На вопрос о том, догадывается ли он, почему аборигены не забрали труп в качестве пищи, Творец ответил, что мясо взрослого коброкентавра ядовитое, и есть его нельзя.

— А эти не замазанные дырки, они не могут быть оставлены твоим слоном-кровопийцей? — допытывался Лис.

— У него игла должна быть потолще, как мне кажется, — покачал головой Инглемаз.

— А гидры?

Инглемаз посмотрел вверх на густые кроны деревьев:

— Они не могли бы спуститься здесь к земле. Гидры наверняка не рискуют соваться в леса, потому что так им очень легко пробить свои летательные мешки о ветки и сучья.

Лиса очень удивляло, что возле тропы попадалось мало живности. Это, конечно, нисколько не огорчало, поскольку ему совершенно не хотелось тратить время на столкновения с крупными представителями местной фауны, но давало пищу для размышлений. Видимо, за время отсутствия Инглемаза в этом мире произошли некоторые изменения, и он стал не таким уж смертельно опасным, если, конечно, не считать природные катаклизмы в виде перетекающих с места на место водных масс и ливней. Хотя, судя по всему, движение воды, вызванное приливными силами, вряд ли чем-то грозило находившимся на поверхности плато.