Олигарх (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 31

Научили молчать, да…прадед был слишком языкастым и за то жестоко поплатился. Агитатор, понимаешь ли…мда.

Нет, не расскажет. Прищурит глаза, и…пошлет в эротическое путешествие. Это он может — матерщинник знатный! Я как-то в юности ему высказал — мол, зачем ты так материшься? Он пожал могучими плечами и усмехнулся: «Я портовый грузчик!» — как будто это все объясняло. Впрочем — возможно, что и объясняло. Попробуй, потаскай тяжеленные тюки и ящики в любую погоду, в холод и зной — без крепкого русского мата. «Нам мат строить и жить помогает!»

Я положил двадцать копеек на деревянную крышку, закрывающую моторный отсек и с наслаждением вдохнул поднимающийся от мотора запах машинного масла, бензина, краски и еще чего-то неуловимого, что составляло букет ароматов моего детства. Сколько раз я вот так ездил на дедовской лодке с острова на берег и обратно! Сколько раз я спал в кабинке, накрывшись лоскутным одеялом, слушая плеск и хлопки волн, ударяющихся в железные бока «гулянки»! Лодка покачивается, волны плещут…пахнет рекой и краской вперемешку с запахом бензина и масла. Хорошо!

Воспоминания захлестнули меня, и я замер, вдруг почувствовав себя ТЕМ Мишкой, маленьким шпингалетом который так любил рыбачить с мостков и лазить по переходам и палубам старого колесного парохода, который сейчас еще на плаву и поражает красотой своей отделки. Пароход стоит у берега и служит лодочной базой спортивного общества «Буревестник». Он теперь на приколе и никогда больше не станет ходить по Волге. Но его паровая машина в смазке, и если бы кто-то захотел реанимировать этот трехпалубный огромный корабль — это можно было бы сделать за не очень большие деньги. Убери смазку, разогрей котлы, и…

Нет, ничего этого не будет. Лодочная база «Буревестник» станет «Нептуном», а старый пароход, из которого перестанут откачивать воду — сядет на дно и в скором времени обветшает, развалится и от него останется только стальной корпус, пытающийся сопротивляться коррозии. А дед умрет — совсем скоро после того, как уйдет с лодочной базы на заслуженный отдых. И проживет он всего семьдесят пять лет.

А пока — вот он, красивый мужчина можно сказать в расцвете сил — обветренное, загорелое лицо, которое больше подходит какому-нибудь киногерою, крутые плечи и сильные руки, уверенно держащие руль стальной лодки. Ровно рокочет-ревет мотор, плещут и яростно шипят волны, разрезаемые острым носом суденышка, дует ветерок, и на душе у меня сладко и грустно одновременно. Все-таки наверное не стоило сюда возвращаться. Но я не мог не вернуться.

Лодка ткнулась в берег, проскрежетав днищем по белой крупной щебенке, которой застелен берег (он насыпной), и пассажиры начали аккуратно выбираться из лодки, цепляясь за поручни наверху лодочной кабины. Кто-то спрыгивал с носа лодки, а кто-то спускался по трапу, который дед заранее спустил на берег — высоко. Пассажиры с рюкзаками на плечах, с сумками, спиннингами и удочками — что делать на Волге без снастей? Если только бухать…но и бухать лучше после того, как помочишь крючки или блесны в набежавшей волне.

Мы с Аносовым спрыгнули на берег, и он обернулся ко мне, взглядом спрашивая: «А что дальше?». Я кивнул, и мы пошли к видневшемуся на берегу бревенчатому домику. Там сейчас хозяйничает бабушка, вот на нее и посмотрю. Ну а потом…потом будет видно.

Навстречу нам выбежали две собачонки — черный кобелек, и сучка — коротконогая и низенькая. Найда и Цыган. Они загавкали, визгливо так, заливисто — собаки служили охранной сигнализацией, укусить не укусят, но предупредить предупредят — чужие идут! Ограды нет, а тут ведь материальные ценности, те же лодки стоят больших денег. На иных стоят сразу по два «Вихря», а моторы всегда были очень дороги. Да и само «корыто» стоит очень даже немалых денег. Кроме того — в лодках всегда имеется ценное барахло — по крайней мере летом. Удочки, спиннинги, другие снасти.

Собачонки заливались лаем, и вдруг…обе остановились как вкопанные, и замерли, принюхиваясь, шевеля носами. А потом Цыган подошел и виляя хвостом ткнулся мне в ноги. Неужели признал?! Как?! Как это могло случиться?!

И тут же загадка разрешилась: я услышал топот и радостный детский смех — по деревянному настилу бежал ребенок — года полтора на вид, неуклюжий, едва передвигающий ноги ковыляка, он радостно хохотал спасаясь от преследующей его молодой женщины.

У меня застучало в висках, внезапно померкло в глазах. Наверное, я изменился в лице, потому что Аносов тревожно спросил:

— Ты чего?! Все в порядке?! Что случилось?!

Но я ничего не ответил. Я смотрел на свою маму, и на себя, и в горле у меня встал комок. Я так хотел ее обнять! Так хотел уткнуться ей в плечо и рассказать — все рассказать, что со мной было за эти годы! Совсем молодая, не похожая на свою фотографию в овале на облупленном, крашеном голубой краской памятнике…

Ребенок бросился в сторону, побежал к нам, продолжая хохотать, и тут же едва не упал. Я бросился вперед и подхватил его, поддержал. А потом сел перед ним на корточки и заглянул в его темные глаза. В свои глаза. Такие знакомые, и такие незнакомые.

— Ну что, привет, что ли? — спросил я с усмешкой — Как живешь, Мишка?

А жил он видать очень даже хорошо — довольный, веселый, пухленький…а что ему? Мама рядом, Волга, собачки, лодки — счастье! Это Счастье!

— Ох, спасибо! Чуть не разбился! — услышал я такой знакомый, такой родной голос — Как научился ходить — спасу с ним нет! Носится как угорелый, того и гляди башку расшибет! Вот же засранец!

Расшибет. Вот тут, шрам под волосами надо лбом. Незаметно, но прощупать можно. О лодку жахнулся с разбегу. Кровищи было! А уж орал-то я…зашивали, возили в больничку. И вот тут шрам на щиколотке — у тебя, Мишка, еще нет его, но будет. Ты порезал ногу бутылочным донышком — какая-то сволочь разбила бутылку, а ты напоролся на острый ее край. Вену рассек Кровь хлестала метра на полтора. Отец был рядом, зажал рану пальцем и бежал со мной на руках до больницы как марафонец. Зашили.

— А что вы хотели? — спросила мама, хватая «меня-маленького» на руки — Кого-то ищете?

— Хотели посмотреть на базу — стал сходу придумывать я — Думаю вот лодку купить, да придется ее где-то ставить. Вот и решил зайти. Можно?

— Это к маме — мама махнула рукой в сторону домика — Пойдемте, я вас провожу, а то тут собаки… Хмм…а они на вас почему-то и не лают. Ишь ты, хвостами машут!

А чего им лаять? На хозяйского сына. А если сын раздвоился и одна его половинка вдруг подросла — так над этим собачий разум особенно и не заморачивается. Просто принимает ситуацию так, как она есть. Пахнет хозяином? Значит — хозяин. А то что их вдруг стало двое, эти хозяев-Мишек, значит, так тому и быть.

Баушка — крепкая, ширококостная, еще достаточно молодая — невеликого ума и слишком шустрого языка женщина. За язык все время и страдала. Рассказывала со смехом: «Дедушка меня никогда не бил! Мы как-то идем из гостей зимой, а я ему что-то такое сказала, что не по ндраву, а он взял, и перевернул меня вверх тормашками, и воткнул головой в сугроб! А так никогда не бил!» Чтобы вот так морковкой воткнуть бабушку в сугроб, надо было обладать недюжинной силой. Но дед мог. Особенно в ярости. Он был сильным и бесстрашным человеком. Впрочем — почему был? Он пока что жив и здоров! И надеюсь проживет подольше. Я об этом позабочусь…

Глава 7

Пахло пылью, ружейным маслом и сгоревшим порохом. Обожаю запах сгоревшего пороха! Сам не знаю — почему. Вот вроде бы уже нанюхался в своей жизни досыта — и все равно, как только вошел в тир, втянул ноздрями этот запах, и сердце застучало часто-часто!

Люблю оружие. Огнестрельное, холодное — люблю. Оно для меня не оружие убийства, а неотъемлемая часть мужчины. Без оружия трудно защитить свою жизнь, свою семью, а то и невозможно.

Я всегда был за то, чтобы в моей родной стране были разрешены хранение и ношение короткостволов, то есть — револьверов и пистолетов. К примеру — как вШтатах. Вот чтотам сказано во Второй поправке к Конституции: