Могильный червь (ЛП) - Каррэн Тим - Страница 21

Она не была в комнате Лизы со вчерашнего звонка.

Она не могла войти туда сейчас.

Она пыталась несколько раз и несколько раз останавливалась в дверном проеме, как будто чья-то рука удерживала ее. Ее голова закружилась, внутренности побелели, желчь подступила к горлу и наполнила рот горькой кислой кислотой, которая угрожала растворить ее в жирном черном мозге. Каждый раз она опускалась на колени, дрожа, потея и испытывая тошноту от вкуса собственных внутренностей, задыхаясь от собственного затхлого воздуха, теряя сознание от ядовитой лихорадки.

Это было все, что она могла сделать.

Достаточно близко, чтобы почувствовать запах ее сестры там, призрачное воспоминание о Лизе... духи, гель для душа и лосьон для рук, прилипшие к простыням на ее кровати и одежде в шкафу. Аромат ее свечей и благовоний. Все эти мельчайшие химические запахи, которые делали Лизу Лизой.

И именно эти ароматы останавливали ее, заставляли страдать от чувства вины, раскаяния и боли – всего этого было так много, и все эти чувства были огромными и сокрушительными. Под их тяжестью она упала на колени, и все, что она могла сделать, это не закричать, потому что думала, что каким-то образом, каким-то образом она была виновата во всем этом. И это, помимо всего прочего, была кислота, которая съедала ее внутренности кусочек за кусочком.

Я хочу, чтобы ты делала именно то, что я тебе скажу.

(Я так и сделаю! Я так и сделаю! Просто скажи что!)

У твоей сестры осталось не так уж много времени.

Я похоронил твою сестру заживо.

(Пожалуйста, не трогайте ее, мистер Бугимен. Я буду лгать, грабить, обманывать и воровать для вас. Я буду хоронить тела, приносить кровь и предлагать вам сожженную плоть, если вы этого хотите.

Просто верните мне мою сестру.)

Боже правый, почему телефон не звонит? Почему он не позвонил, чтобы начать игру? Тара хотела играть в эту игру. Это была игра Бугимена, и только он знал правила, но внутри нее было что-то очень хитрое, что имело свои собственные идеи. Он очень сильно хотел играть. Были вещи, которые даже Бугимен не знал о своей собственной игре, и что-то внутри Тары хотело научить его всему этому. Но сначала он должен был позвонить. Он должен был сделать первый шаг.

Тара знала это и ждала с кривой усмешкой на лице, она грызла ногти прямо до кутикулы, грызя их, пока они не начали кровоточить, и она удивлялась тому, как сладка на вкус кровь.

И в ее голове заговорил голос разума. Тот самый, который постоянно говорил ей, как невероятно она все испортила, не обратившись в полицию. Но теперь он говорил о том, как она должна взять под контроль свои эмоции, свои закручивающиеся мысли, безумие и атавизм, которые медленно овладевали ею. Но рабство безумия было всепоглощающим, и она не могла мыслить ясно, разумно или даже логически.

Он позвонит, и игра начнется. Он позвонит, и мы все уладим.

Мы все исправим.

Мы все исправим.

Мы все исправим.

Мы собираемся сыграть в игру, Тара.

Часть 2

Погребенная

27

Когда Генри открыл глаза, было уже темно.

Конечно, там было темно, потому что он держал тяжелые фиолетовые шторы на окнах, чтобы ни один луч солнца не мог проникнуть внутрь. Именно это он и предпочитал.

Там было темно и тихо. Как в могиле. Как в гробнице. Тихое, угрюмое и интимное место. Ибо это был Генри Борден: нечто, что существовало ночью, вскормленное тенью, порожденное тысячью мертворожденных полуночников. Он был ночным по темпераменту, по желанию и по потребности. Бледный могильный червь, который зарылся в зловонные и жирные глубины его собственного мертвечинного существования.

- Ты должен проверить девочку, - сказал голос рядом с ним.

Элиза.

Она спала рядом с ним, как всегда, щека к щеке, бедро к бедру. Он мог чувствовать прохладное легкое давление ее так призывно близко, и если не было ничего другого в этой ужасной жизни, то была Элиза. Элиза, которая была такой умной, такой терпеливой, всегда внимательной и заботливой о Генри. Элиза всегда давала советы, и большинство из них были очень хорошими.

Она научила его первым играм на кладбище, а позже он научил ее другим, которые, как они оба знали, были неправильными, но в их неправильности было их обольщение.

В бледном свете луны были видны темные сучковатые деревья, сверкающие мраморные надгробия и одинокая фигура, стоящая на четвереньках и копающаяся в земле. Это мужчина в длинном бордовом плаще и шляпе с высоким отворотом. Он похож на кого-то из черно-белых персонажей старого фильма ужасов: тощий, как тростинка, в тени его бледное лицо расплылось в улыбке чистого восторга или в гримасе абсолютного ужаса.

Дерн откинулся назад, он копал.

Как собака, копающая все глубже и глубже, ищущая мясистую кость, чтобы обглодать ее и похоронить в каком-нибудь тайном уединенном месте.

Почва черная, богатая и влажная. У него захватывает дух, сердце начинает биться в новом восхитительном ритме, мозг наполняется все возрастающим подсознательным эротическим трепетом. В глубине его сознания звучат голоса – одни старые, другие новые, но все они заглушены другим, доминирующим, громким, подавляющим.

(выкопай ее, выкопай эту маленькую шлюшку)

(если ты выкопаешь ее, то сможешь забрать себе)

Дрожащими пальцами он царапал полированное дерево гроба, смахивал грязь, открывал защелки и открывал крышку. А внутри, в шелковых, похожих на лоно глубинах... девушка в белых погребальных кружевах, с огненно-рыжими волосами, с полной грудью, вздымающейся от желания. Ее белые тонкие пальцы сложены на ней. Она едва дышит. Но дыхание глубокое и страстное. Когда Генри нависает над ней, наблюдая, вдыхая зловоние кладбища, ее глаза открываются и ловят сияющий лунный свет. Она улыбается и показывает ровные белые зубы.

- Возьми меня, Генри, - говорит она. - Прямо здесь.

Она убирает руки от груди, и его грязные пальцы разрывают ее платье, пока ее груди не освобождаются, пока эти мраморно-белые шары не оказываются под его ладонями, и он работает ими.

- Сейчас, Генри, сейчас, - она раздвигает свои длинные ноги, и он входит в нее без колебаний.

Она задыхается от холода его члена, обхватывает его ногами, качается вместе с ним, заставляя его входить глубже и быстрее, пока они оба не вскрикивают в кладбищенской тишине, когда ветви деревьев скрипят высоко над головой, а летучие мыши летят в темноте.

- Ребенок, - говорит она ему, задыхаясь в гробу. - У нас будет ребенок...

Hо это было воспоминание. А сейчас...

- Ты должен быть внимателен, Генри. Это очень важно, - сказала Элиза.

Снова грезы наяву. Иногда ему не хотелось делать ничего другого.

- Если девушка сбежит, - сказала Элиза, - будут неприятности. Беда для всех нас.

Генри потер глаза.

- Она не может уйти.

- Червь там, внизу.

- Червь ее не отпустит.

- Ты не можешь доверять Червю. Она не в себе. И ты это знаешь.

(твоя шлюха права, Генри, ты знал, что ползучий маленький червяк не в себе, когда впервые держал ее в своих объятиях, но ты действительно удивлен? зачатая в открытой могиле... с твоей сестрой)

- Заткнись, - сказал он.

- Она опять тебя дразнит? - cпросила Элиза.

- Да.

- Не обращай на нее внимания.

(ты не можешь игнорировать меня, Генри, ты не можешь, ты не можешь)

- Уходи.

(но я не уйду, я не уйду)

- Пожалуйста...

(пожалуйста, говорит он, глупый маленький мальчик, я заставлю тебя умолять, умолять...)

Червь никогда не была обычным человеком, и бог знает, как он пытался заставить ее быть похожей на других детей. Все эти строгие правила и наказания только ухудшили ее каким-то образом. Это было что-то врожденное в ней. Что-то, почти не поддающееся контролю. У нее были свои куклы, воображаемые друзья и сказочная страна Неверленд в ее собственном воображении, но не более того. Ей нравилось помогать ему, очень нравилось. Но иногда Генри задавался вопросом, не следует ли ему запереть ее на чердаке, как он делал раньше. Если она когда-нибудь нарушит правила и выйдет на улицу, попробует поиграть с другими детьми или приведет их сюда... Что ж, это будет серьезной проблемой.