Девушка из песни - Скотт Эмма - Страница 6

– Наркотики здесь ни при чем, если ты об этом подумала, – мрачно заявил Миллер. – Отец ушел и забрал все деньги.

– Ты говорил, что он умер.

– Потому что я хочу, чтобы он умер. Но он уехал, а нас выселили из нашей квартиры в Лос-Баньосе. Мама решила, что здесь мы начнем новую жизнь. Тут много работы. Но все так дорого, и чертова машина сломалась, мы не можем уехать. Но мама устроилась работать в кафе, а по ночам…

Он покачал головой, его голубые глаза блеснули в темноте. Я ждала, затаив дыхание.

– Иногда она делает всякие штуки с мужчинами за деньги. Ну как? Достаточно наслушалась? Хочешь знать, каково это – мыть голову в туалете гипермаркета? Или слушать, как мама возвращается в эту чертову колымагу, пахнущая незнакомыми мужчинами, помада размазана, а она улыбается и говорит тебе, что все будет хорошо?

Я судорожно втянула воздух.

– Где она сейчас?

– А ты как думаешь?

– Она вернется сегодня ночью?

– Не знаю. Иногда ей разрешают остаться в мотеле, чтобы помыться и все такое. В таких случаях она спит на настоящей кровати. Я ее не виню. А утром она отправляется на работу в кафе.

Я вытерла нос.

– Оставь ей записку и забери свои вещи.

– Куда же я пойду?

– Со мной, Миллер. Ты пойдешь со мной.

Он выглядел слишком усталым, слишком разбитым, чтобы спорить. Он убрал холодильник и схватил свой потрепанный старый рюкзак.

– У тебя есть грязная одежда?

Он кивнул.

– Возьми с собой.

Я подождала на почтительном расстоянии, пока он вылез из машины с наполовину полным мешком для мусора. Мы молча двинулись обратно к моему дому. Миллер шел впереди, так как лучше знал дорогу. Вместо того чтобы обойти дом сзади и подняться по решетке, я провела Миллера через боковую дверь в гараж и прямиком в прачечную.

– А твои родители?

– Если они нас увидят, скажу, что ты измазался травой, пока работал в саду. Ты здесь, потому что твоя мама работает допоздна, и ты остался без ключей от… дома. – Горло сдавило. – Ты должен остаться на ночь.

Миллер вяло кивнул.

Я открыла огромную стиральную машинку, и он высыпал туда свою одежду и несколько маминых вещей. Потом я взяла его за руку и повела через весь дом наверх, в свою спальню, по пути остановившись у бельевого шкафа. Схватила полотенце и, войдя в свою комнату, указала ему на ванную.

– Прими душ, если хочешь. Или ванну. Мойся, сколько захочешь, но оставь у входа свою одежду, я ее тоже брошу в стирку.

– Хочешь, чтобы я отдал тебе свои трусы?

– Заверни их в джинсы. Мне все равно. Я не буду смотреть.

Миллер сделал, как ему было велено, и я отнесла сверток с его одеждой вниз. Она не так уж и плохо пахла. Лесом, кожаным салоном автомобиля и им.

Включив стиральную машинку, я направилась на кухню и схватила хозяйственную сумку. Бросила в нее две бутылки маминой любимой воды.

«Ни водопровода. Ни туалета. Ни раковины. Ни душа».

На глаза вновь навернулись слезы, но я сморгнула их и схватила еще две бутылки с водой. Я была полна решимости каким-то образом изменить жизнь Миллера, но в груди острым лезвием проворачивалось чувство вины за то, что я не последовала за ним раньше.

Должно быть, мама в тот день ездила в магазин: холодильник и кладовка были забиты. Я сделала два бутерброда с ветчиной и сыром и завернула их в фольгу, затем взяла пакетик чипсов «Доритос», упаковку шоколадного печенья и направилась наверх.

Миллер как раз выключал воду, когда я вернулась в свою комнату. Я поставила сумку и порылась в ящиках в поисках своих наименее девчачьих вещей: черно-белые клетчатые фланелевые штаны и белая толстовка с желтым банановым слизняком – символом Калифорнийского университета.

Дверь в ванную приоткрылась, и оттуда повалил пар.

– Эм, Ви?..

– Держи. – Я сунула одежду ему в руку.

Через несколько минут он вышел. Штаны были ему слишком короткие, но хорошо облегали талию. Он посмотрел на сумку с продуктами.

– Можешь поесть сейчас или взять с собой, – сказала я.

– Я устал.

– Тогда спи.

«В настоящей постели».

Я откинула одеяло и забралась в постель. Миллер замешкался и залез ко мне. Мы лежали на боку, лицом друг к другу. Он зарылся головой в подушку и вздохнул с таким облегчением, что я чуть не заплакала.

– Как долго? – спросила я.

– Одиннадцать недель, три дня, двадцать один час.

Я прикусила щеку изнутри.

– Ты больше не можешь там оставаться.

– Знаю. Когда начнется школа… Я не представляю, что делать, черт побери. Они меня заклюют.

– Им не нужно знать. Но ты должен оттуда выбраться. Хотя бы в приют для бедных.

Миллер покачал головой, уткнувшись в подушку.

– Мама отказывается. Она говорит, что тогда меня у нее заберут. Говорит, что, по крайней мере, машина по-прежнему наша. Да и не факт, что все обязательно узнают. Никто не видит, как я прячусь в лесу. У меня есть шанс.

– А если вас выгонит лесничий?

– Мама собирает деньги на депозит, а я помогаю.

– Сколько времени это займет? Вы оба должны переехать сюда. У нас комнат более чем достаточно.

– Нет, Ви.

– Почему нет? Тебе не кажется, что твоя мама хотела бы… не делать того, чем занимается?

– Да, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Но она никому не доверяет. И я тоже.

– Ты можешь мне доверять, Миллер.

Жесткое выражение его лица смягчилось. Он хотел было ответить, но на моем телефоне сработал таймер.

– Стирка. Сейчас вернусь.

Я поспешила вниз, мимо кабинета, где бубнил телевизор и из-под двери лился голубоватый свет. Папа все еще был изгнан из спальни на раскладной диван, в то время как мама уютно устроилась в их огромной кровати.

Я остановилась у двери кабинета. Можно попросить помощи у отца. Совета.

Потом подумала, что он разбудит маму, потому что Миллер в моей комнате – в моей кровати. Они будут в бешенстве, начнут читать нам нотации.

Значит, утром.

В прачечной я переложила одежду в сушилку, а когда вернулась, Миллер, похоже, спал.

Я подвинула стул под дверную ручку на случай, если родители вспомнят о моем существовании, и выключила свет. Легла рядом с Миллером и натянула на нас одеяло. Уютно устроилась на подушке, но Миллер открыл глаза.

– Ви… – прошептал он.

– Я здесь.

– Что же мне теперь делать? – Его голос был хриплым, и мое сердце сжалось.

Как будто вот-вот расколется на тысячи кусочков.

– Спать, – ответила я, стараясь казаться храброй. Какой я и была, по его словам. – Мы что-нибудь придумаем.

Он покачал головой.

– Не знаю. Мы живем в автомобиле всего несколько недель, но мне кажется, что я там родился. Временами мне просто хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.

– Я этого не допущу. Ты мне нужен.

– Ты не можешь никому рассказывать. Поклянись, что не будешь.

– Миллер…

– Поклянись, или я уйду прямо сейчас и никогда не вернусь.

Он казался слишком измученным, чтобы двигаться, но я знала, что он поднимется и выползет из окна, если не пообещаю. Я зажмурилась, из глаз брызнули горячие слезы.

– Клянусь.

– Спасибо, Ви.

Я подавила рыдания, прижалась к нему и обняла. От него пахло чистотой, такой теплый, но худой. Слишком худой.

«Он похудел со времени нашего знакомства. Жизнь в машине его убивает».

Миллер на секунду напрягся, а потом притянул меня к себе, и я положила голову ему под подбородок. Мы идеально подходили друг другу, как кусочки мозаики.

Он глубоко вздохнул, и его грудь прижалась к моей щеке. Я слушала его сердцебиение, слишком быстрое, как мне показалось. Если бы я уже была врачом, то смогла бы помочь ему и не чувствовала себя такой беспомощной. Удары, казалось, отсчитывали секунды. Но до чего – я не знала. Может быть, чего-то плохого. Я погрузилась в сон, и страх последовал за мной.

III

На следующий день мы шли по обсаженным деревьями тротуарам в центре Санта-Круза, мимо симпатичных магазинчиков, ресторанов и художественных галерей. Мы направлялись в кафе «Брэвери», чтобы встретиться с Шайло. Я внимательно наблюдала за Миллером, отмечая бледность его лица. Проснувшись, я обнаружила в мусорном ведре моей спальни две бутылки из-под воды, и Миллер пожаловался на усталость, даже после того, как спал в моей постели.