Маги и мошенники - Долгова Елена - Страница 46

– Еще бы не поверили, у них не было выбора. Впрочем, я не собираюсь расправляться с беззащитными, печальное исключение сделано только для тебя.

Арно стоял рядом, устало опустив голову. Клаус Бретон заметил, что помощник готов свалиться с ног.

– Ты серьезно ранен?

– Нет, брат. Немного рассечен лоб.

– Тогда почему ты такой бледный?

– Я не вижу, какого цвета у меня лицо.

– Ты выглядишь больным.

– У меня все время болит вот тут – за грудинной костью…

– Если верить Нострацельсу, в этом месте живет душа. Ступай, отдохни как следует, и гони прочь мрачные мысли.

– Я уйду только тогда, когда не буду тебе нужен.

Подвели еще десяток пленных – из тех, кто попытался укрыться в укромных уголках. Ересиарх прошелся вдоль вереницы побитых, перепуганных людей.

– Восьмерых заприте вместе с остальными. Меня интересуют вот эти двое – тот и вон этот, их пока оставьте.

Один из оставленных – высокий русоволосый человек с чернильницей на шее растерянно и тоскливо смотрел на тела, кровь, изрубленные доспехи. Бретон присмотрелся к пленнику.

– Слава Господу! Рад видеть вас, Хронист Адальберт Россенхель.

Второй пленник – пониже ростом, постарше, оказался перемазан землей, словно кто-то специально растер по его лбу и щекам горсть влажной глины. С покрытого подсохшей коркой лица холодно смотрели настороженные глаза.

Ересиарх пригляделся повнимательнее и почти беззлобно рассмеялся:

– Вот это маскировка! Смойте с него грязь.

Заскрипела ворот, бадья упала в прозрачную темноту колодца, разбила гладь воды и вернулась полной. Пикинер, размахнувшись, окатил Людвига из ведра. Советник вытер с лица остатки размазанной жидкой глины, Бретон одобрительно кивнул, осмотрев результат.

– Приветствую тебя, фон Фирхоф, плут из плутов, верный пес императора-беса.

– Здравствуй, Клаус.

– Обыщите его, братья.

Пикинер тщательно обшарил одежду советника.

– У него нет гримуаров, только стилет.

– А теперь поднимите их вон на ту площадку, и капитана Морица тоже. Я поднимусь следом. Солнце взошло, ночь кончилась, пора и нам кончать затянувшееся действо…

Оказавшись наверху, у самого гребня стены, Бретон посмотрел вдаль, на нежно-муаровую морскую дымку, потом перевел взгляд на берег залива; в лагере императорских войск курились костры. Черные точки – солдаты в броне, словно термиты, усеивали склоны холма.

– Тебя, Фирхоф, как пойманного лазутчика, следовало бы немедленно повесить на самом видном месте – повыше, в назидание остальным. Твое счастье, что ты мне нужен, надеюсь проверить, насколько ценит жизнь собственного друга император-бес. Судьба оборачивается по-всякому, наверное, этого хочет Бог. Свяжите ему руки, братья – я не хочу, чтобы он после боя затеял драку.

– Как поступить с Хронистом?

– Держите под охраной в бывшем доме капитана.

– А этого – тоже запереть? – указал кто-то на Людвига.

– Нет, пусть пока останется, у меня есть для него полезное и поучительное зрелище.

Мятежники увели Адальберта и подтащили поближе Морица Беро – при свете солнца стало заметно, что блестящая кольчуга капитана разрублена в нескольких местах; шлем потерялся, смертельно уставший комендант форта нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась на плечо, из раненой руки и разбитого носа сочилась кровь.

Бретон задумался, потом почти вежливо обратился к пленнику:

– Я не хочу продлять расправу. Хотите оставить тьму заблуждения, капитан? У вас есть возможность раскаяться перед Богом и присоединиться к нам. Вы хороший солдат – замените мне мертвого Штокмана.

Беро только покачал полуопущенной головой – темная струйка медленно стекала по подбородку. Несколько вишневых капель упало на сапоги ересиарха.

– Это ваше последнее слово?

Беро кивнул и, с трудом выпрямившись, плюнул, стараясь попасть в точеное, правильное, как у статуи, лицо мятежника. Окрашенный кровью плевок лег на воротник Бретона. Тот вытер куртку скомканной перчаткой, отбросил ее в сторону и равнодушно пожал плечами:

– Ну что ж, вы выбрали сами. Вершите справедливость, братья.

Кто-то из еретиков принес веревку, свободный ее конец прикрепили к остову разрушенной катапульты, верный Арно сам накинул на шею Беро наскоро завязанную петлю, подтянул ее потуже и отошел в сторону.

– Вы не передумали?

Комендант молчал, глаза его опустели, оцепеневшему в напряженном ожидании Людвигу показалось, что в прозрачных радужках Морица отражаются мечущиеся над фортом чайки.

– …вы не передумали. Ну что ж, я так и знал. Столкните его со стены.

– Погодите!

– Ты что-то сказал, Фирхоф?

– Не делай этого, Клаус, не вымещай на случайном человеке злость, это плохо кончится.

– Не думаю. Впрочем, если капитан искренне оставит свои заблуждения, я готов…

– Ты ничего не понял, ты все равно будешь разбит и погибнешь.

Ересиарх равнодушно отвернулся.

– Это пустая болтовня. Кончайте его.

Морица Беро подтащили к краю парапета, тело капитана рухнуло со стены и, ярко освещенное солнцем, закачалось на веревке в пяти локтях пониже карниза. Фирхоф закрыл глаза.

– Если бы Господь остудил твой разгоряченный разум, Клаус…

– Не смей лицемерить. Обращаться к Богу надо было раньше – когда рубили руки восставшим крестьянам Риоса или жгли на медленном огне шестерых братьев в Аббевиле. Мерой за меру, по делам и возмездие.

– Ты берешь на себя право Бога. Не тебе отмерять воздаяние.

– Да ладно… Тебе не ослабить мой разум, инквизитор. Запрет на воздаяние ты и твой император относят ко всем, только не к себе. Впрочем, если ты так смел, можешь составить компанию капитану. – Бретон махнул рукой в сторону натянутой веревки, свисавшей с парапета. – Тебя повесить немедленно? Хочешь?

– Нет.

– Тогда пошли.

Клаус взял связанного фон Фирхофа за локоть и слегка подтолкнул вперед.

– Мы поговорим в другом месте.

Людвиг вернулся в разгромленный форт. Раненых убрали, но убитые все еще лежали на запятнанном булыжнике двора. Бретон провел советника в опустевшие апартаменты капитана, сел за деревянный стол и налил себе воды из кувшина.

– Есть будешь, Фирхоф? Если будешь есть и не попытаешься геройствовать, я тебя развяжу. Рад видеть старого знакомого.

– Твои злодеяния вполне способны лишить аппетита.

– Не лги мне в лицо, ты видел и не такое. Не смей изображать ягненка – кто тебе поверит?

Освобожденный от веревки советник без особого желания откусил край черствого пирога. Сухая корка горчила и отдавала плесенью.

– Я служил Империи.

– Ты служил императору-бесу.

– Ты опять ничего не понял. Абстрактной справедливости, которую ты так упорно провозглашаешь, не существует нигде. Малые не могут жить сами по себе – кролики обречены страдать в зубах волков. Империя, справедлива она или нет, дает им защиту.

– Я не против Империи, я против дурного правления, против псов, которые стяжают и жгут, прикрываясь верой. Бог дает людям равные души, они равны от рождения.

– Ты сумасшедший, Клаус, ты увяз в ненависти. Ты ищешь мести и удовлетворения собственным амбициям, не думая о людях, которых толкнул на гибель. Легко манить малых и беззащитных призраком священного равенства, но веришь ли в него сам? Ремесла и искусство, знание, науки, песни и поэзия, прекрасные здания и статуи – все это Империя, Церковь, власть императора. Если ты разобьешь прекрасное целое, разобьешь на тысячу тысяч равноправных кусков, оно исчезнет, и не будет ни целого, ни прекрасного, ни силы Церена. Справедливости, кстати, не будет тоже.

– Вы все погрязли в стяжании. Если бы я не знал, что ты инквизитор, пусть и бывший, решил бы, что ты безбожник.

– А я удивляюсь, что ты до сих пор надеешься достигнуть своей утопии.

– Если не веришь, не имеет смысла и начинать.

Людвиг налил себе пива – оно оказалось вполне ничего.

– Ты начал в разочаровании и ненависти, продолжил из упрямства. Настанет день, и ты горько пожалеешь о том, что сегодня сотворил.