Маги и мошенники - Долгова Елена - Страница 20

Я опомнился и вернулся за стол. Моим спасителем оказался румиец, назвавшийся киром Антисфеном. «Кир» – «господин» на языке восточного Рума. Я представился Вольфом из Россенхеля, мы вышли во двор, под крупные южные звезды и разговорились подальше от шума и навязчивых шулеров. Он и вправду оказался странствующим ученым.

– Одни собирают люди драгоценности, другие – земли, а я пытаюсь собирать знание, – рассмеялся он.

Оказывается, кир Антисфен коллекционировал описания редкостных ересей. Не знаю, что за мотивы двигали этим хитроумным киром. Империя, придавленная покойным Гизельгером и его ныне здравствующим сыном, освещаемая кострами инквизиции, ересями не особенно кишела, но румийца, кажется, не смущали трудности. Я узнал, что он торопится в недавно восставшую Толоссу.

– Удивлен, зачем это опасное путешествие такому осмотрительному человеку, как вы? – осторожно намекнул я.

– Удивлены? Отчего же, я фаталист. Нельзя разбрасываться диковинками, – добавил он. – Вы знаете, что вершится в Толоссе?

– Лишь в общих чертах. Говорят, там повесили императорского наместника.

– Если бы только это. Я безотчетно доверяю вам, хотя, наверное, и не стоило бы. Поэтому скажу больше. Год назад я случайно познакомился с Клаусом Бретоном, их вожаком. Это фанатик милосердия, история жизни которого отлично иллюстрирует поговорку: «противоположности смыкаются».

– Каким образом?

– «Дорогой любви он пришел к жестокости». Ради милосердия к одному обездоленному судьбой Клаус готов насадить на пику десяток немилосердных. Он любит ближнего своего, но несколько более интенсивно, чем это может понравиться здравомыслящему ближнему. Поскольку уравнять людей в достатке не удавалось еще никому, а справедливость – истинное божество нашего свихнувшегося ересиарха, он мечтает о равенстве для всех и первенстве для себя, готов сражаться за эту идею и подталкивал на бойню собственных прихожан. Впрочем, в священниках он пробыл не долго… Таким людям больше подходит роль солдата.

– Это сумасшедший, – ответил я из вежливости, хотя в известной мере мне импонировали бунтари.

Кир Антисфен печально покачал головой.

– Такие люди подчас рушат империи.

– И это говорите вы, румиец, чья родина была предана южным варварам империей Гизельгера?

– И это говорите вы, подданный его наследника? – отпарировал мой ученый собеседник. – На самом деле мне дорога сама идея империи и ее величия. Миллион блох не может стать одним верблюдом, легион легионов голодранцев не делает великого государства.

«Величие империи не предполагает непременного счастья ее подданных». Мне не хотелось огорчать доброго кира Антисфена и я уклонился от спора. Мы поговорили еще немного, на этот раз тщательно избегая острых тем, и разошлись на ночлег, сговорившись утром вместе ехать в Толоссу. У меня в восставшем городе был, свой собственный интерес, о котором я благоразумно умалчивал до поры до времени.

Перед самым нашим расставанием я заметил, как три силуэта прошмыгнули через опустевший двор таверны. В одном из подозрительных типов можно было опознать здоровяка-вышибалу, вторым оказался знакомый шулер-альвис, а третий, тощий и сердитый, чрезвычайно походил на захудалого наемного колдуна.

– Фраера здесь жирные, не пуганные. – заявил друзьям чрезвычайно довольный катала.

– Сатурн в Стрельце внушает опасенье, и не годится нам испытывать терпение небес, – скептическим полустихом отозвался волшебник.

– Короче, взяли куш и мотаем от легавых, – поставил точку в споре вышибала, он же беглый разбойник Шенкенбах…

– Вы видели? Вы слышали? – хмыкнул ученый румиец. – Вот те три блохи, которые никогда не составят и ресницы верблюда.

Мы приглушенно расхохотались и разошлись по комнатам, не подозревая, что и паразиты порой способны кардинально влиять на события. В этом мне, к несчастью, предстояло убедиться.

Рано утром мы двинулись в Толоссу, я скакал верхом на муле Бенедикте, а кир Антисфен на жеребце румийской породы по кличке Хронос. Цель путешествия показалась на горизонте уже под вечер. Стоял штиль. Гладь моря блестела под косыми лучами. В этот момент я впервые увидел Толоссу и утихшие было неопределенные мрачные предчувствия вернулись опять.

Впрочем, крепость, если смотреть с отдаления, была красива. Толоссу некогда возвели на острове, береговые скалы словно бы намертво срослись с ее внешними стенами. Остров и материк соединяла узкая насыпь и проложенная по насыпи дорога. Террасы крыш громоздились на крутых склонах холма, заключенного внутри стен. На его скалистой вершине, в самом центре города вознесся форт, огороженный еще одной каменной стеной, высота ее, пожалуй, доходила до ста-ста пятидесяти локтей. Вместо пика блестел шпиль замковой колокольни.

Мы приблизились к берегу. Насыпь пустовала, повстанцы накрепко затворили ворота, насыпь наверняка простреливалась лучниками. Кое-где над городом поднимались ленивые, полупрозрачные хвосты дыма, однако пожар, по-видимому, уже потушили. Мы с киром Антисфеном остановились в нерешительности на пустом и голом каменистом берегу. Я расседлал и отпустил верного Бенедикта, он вместе с Хроносом румийца ушел в темноту поискать травы. Смеркалось, пришлось запалить походный костер. Неподалеку нашлись брошенные рыбачьи лодки, и мы без зазрения совести раскатали одну из них на дрова.

После полуночи костер совершенно погас, я не спал, в темноте трещали надоедливые цикады юга. Наверное, можно было бы воспользоваться своим гримуаром и ворота крепости распахнулись бы перед нами без труда. Меня останавливали целых две причины, хотя хватило бы и одной. Во-первых, я не хотел посвящать кира Антисфена в свои не вполне законные с точки зрения церенского закона дела. Во-вторых, реализация моих планов требовала минимального, а не грубого вмешательства в реальность Империи. Я лежал в бессонной темноте и ломал голову, пока не услышал чей-то немного приглушенный разговор. Голоса показались знакомыми. Один из них, несомненно, принадлежал все тому же «беглому разбойнику Шенкенбаху».

– Рвем нитку. Цыйк не забыл?[6]

– Три раза в калитку загвоздить, – отозвался альвис. – И вякнуть «ты мене такел, такел и фарес».

Укрывшийся в непроглядной ночи колдун возмущенно застонал.

– О, если бы знали вы, беспутные товарищи мои в бесчисленных преступлениях, что за великие слова вы произносите, искажая всуе! Горе злосчастному, ибо корысти ради терплю я общество невеж. De lingua slulta incommoda multa![7]

– Следи за своей поганой метлой, – зашипел обидевшийся альвис. – Выбирай выражения.

Опасная троица подобралась к самой воде, щелкнул кремень, полыхнул огонь фонаря. Бандиты не полезли на насыпь, они выбрали лодку поцелее, спустили ее на воду и принялись грести каким-то хламом, направляясь к острову через залив.

Я тихо лежал в темноте, таращился на звезды и радовался, что суровый Шенкенбах не споткнулся о мои ноги. Терпеливо выждав сколько положено, разбудил кира Антисфена.

– Вставайте, друг мой, если вы хотите все-таки попасть в город и зафиксировать там новую редкостную ересь!

Румиец, наверное, был очень удивлен, но спорить не стал. Мы последовав примеру головорезов, выбрали себе уцелевшую посудину. Искра фонаря на корме разбойничьей лодки мерцала далеко впереди, я греб обломком доски, ориентируясь на ее свет.

Налетчики тем временем подгребли к стене крепости и замешкались. Я приблизился и бросил грести, выжидая. Спустя минуты в стене открылась дверца и троица исчезла, втащив за собою лодку.

Тьма постепенно редела. Кир Антисфен, который до последнего момента помогал мне управляться с суденышком, теперь стоял на носу, и как завороженный смотрел на медленно выступавшие из предутренней мглы бастионы Толоссы. Вылизанный морем камень стен темнел, словно бок гигантского чудовища. Укрепления вознеслись на головокружительную высоту, румиец запрокинув голову, посмотрел на шпиль форта, словно стилет, прорезавший легкий морской туман.