Непослушный мальчик Икар - Яковлев Юрий Яковлевич - Страница 4

Азаренок и Толя пропали. Они, видимо, шли по другой тропе или же дожидались рассвета в надежном укрытии.

Глубокая тьма обступила разведчиков. Она скрыла от ребят горы, кусты, кремнистую тропу, и они шли на ощупь, прислушиваясь к шагам и дыханию впереди. В это время со стороны моря донесся ритмичный, приглушенный стук двигателя. Это под военно-морским флагом шел буксир. За ним, покачиваясь на волнах, двигалось странное судно – без надстроек, без мачт, без вооружения. Его корпус был окрашен ядовито-красным суриком. Местами на раскаленном борту чернел след огня.

Микоша узнал корабль. Это был бывший эсминец «Бдительный», который в дни войны ходил в Констанцу и дрался под Севастополем, а теперь был превращен в корабль-цель. Обгоревший, пробитый снарядами корабль напоминал Микоше о его боли. Сейчас корабль уплывал в ночной бой – в суровую военную игру, в которую играют взрослые и от которой содрогается море. В этой игре корабль-цель заменяет врага. Вернется ли он из этого боя?

Корабль плыл медленно и спокойно, и в его облике были неустрашимость, достоинство и готовность принять на себя удар. Микоша провожал его глазами и впервые испытал не жалость, а новое чувство, наполнявшее его силой и решимостью.

Микоша оторвал глаза от корабля-цели и оглянулся. На скалистом берегу, высоко над морем, на белом коне застыл темнобородый всадник в морской фуражке, надвинутой на глаза. Это лесничий Иван Васильевич, бывший командор эсминца «Бдительный», провожал свой корабль в ночной бой.

В темноте шпалеры виноградника кажутся застывшими волнами. И на широких листьях дрожит лунная дорожка. Микоша шел через виноградник. Он подныривал под шпалеры, шуршащие листья задевали плечи, проводили по лицу влажными тонкими ладонями.

Худая верткая фигура мальчика то появлялась на лунной дорожке, то сливалась с густой листвой и делалась невидимой. Он как бы уходил под воду и снова всплывал, и глаза его светились лунным светом – в каждом зрачке маленькая луна. Микоша спешил на выручку печальной рыбе-солнцу.

Когда Микоша очутился перед сараем, где был заперт разведотряд, часовой сидел, прислонясь к бревенчатой стене, уронив голову на плечо. Пилотка сползла на ухо. Он спал с полуоткрытым ртом, слегка посапывая.

Микоша замер перед воротами. Прислушался. Потом сделал несколько бесшумных пружинистых шагов и очутился рядом с часовым. Скрипнул тяжелый засов, тихо запели петли.

Часовой вздохнул во сне и снова засопел. Микоша зашел в темный сарай.

Никто не откликнулся.

– Шуренция!

Неожиданно лицо девочки выплыло из темноты. Оно было совсем близко, и широко расставленные глаза смотрели на него в упор.

Микоша растерялся и сказал невпопад:

– Я принес тебе марку с быком.

Никакой марки он не принес!.. Шуренция молчала.

– Скорей уходи в горы, пока часовой спит!

– Не нужна мне твоя марка, – сказала девочка.

– Я не виноват… я думал, он ваш… Он мне голову заморочил… Пошли, я провожу тебя в горы.

Девочка ничего не ответила. Ее лицо растворилось в темноте. Послышался шорох. Сдержанные голоса. Потом из сарая выбежал Азаренок. За ним Толя. Неуклюжий заспанный Степа чуть не споткнулся о часового.

– Бегите в кусты! – скомандовал Микоша.

Он закрыл ворота сарая. Степа и Шуренция ждали его, а Толя с Азаренком уже скрылись в непроглядных зарослях дроков. Часовой вздохнул во тьме и откинул голову к стене.

Откуда-то с моря донесся глубокий раскат артиллерийского выстрела.

Они медленно пробирались по узкой горной тропе, опасливо делая каждый шаг. Впереди – Микоша, за ним – Шуренция. Чуть поодаль, сопя и отдуваясь, шаркал ногами толстый Степа, съевший котелок каши, когда товарищи объявили голодовку. Он, может быть, вообще не пошел бы на горное седло, но страх остаться одному ночью заставил его идти, поторапливал.

Азаренок и Толя пропали. Они, видимо, шли по другой тропе или же дожидались рассвета в надежном укрытии.

Глубокая тьма обступила разведчиков. Она скрыла от ребят горы, кусты, кремнистую тропу, и они шли на ощупь, прислушиваясь к шагам и дыханию впереди идущего. Труднее всех было Микоше. Перед ним никого не было. Он мог оступиться и упасть с отвесного склона. Микоша весь сжался. Его глаза болели от напряжения, а нога неторопливо нащупывала дорогу. Вероятно, Шуренция и этот бурдюк Степа думают, что ему легко, потому что он «пещерный житель» и ему знаком каждый изгиб дороги, каждая выбоинка. Ничего подобного! Микоша с радостью бы остановился, закрыл глаза и сел на придорожный камень. Но он шел. Он боялся, что Шуренция заговорит о сухом дубе.

Иногда, споткнувшись о ребристый корень, Степа тихо бормотал:

– Ничего себе игра! Ничего себе игра…

– Не хнычь! – тихо прикрикивала на него Шуренция.

Рядом скрипел» древесные лягушки. Шуршали крыльями ночные птицы. А издалека, со стороны моря, доносились глухие орудийные раскаты и короткие вспышки обжигали край неба. Там шла своя военная игра. Микоша остановился, прислушался и через плечо сказал Шуренции:

– Артиллерия бьет по «Бдительному»… Иван Васильевич не спит.

– Почему бьет? – спросила Шуренция, в темноте натыкаясь на Микошино плечо.

– Так надо, – ответил Микоша и зашагал дальше. Они шли бесконечно долго. Делали привал и шли дальше. На каждом привале Степа заваливался на бок, засыпал, и его приходилось расталкивать…

Постепенно темнота ослабла. В ней появились невидимые трещинки, в которые просачивался мутный молочный свет. Кромка неба посветлела. И постепенно, как на фотографической бумаге, положенной в проявитель, стали вырисовываться горы, дорога, фигуры идущих ребят.

– Я сбил себе ноги, – тихо пожаловался Степа. – Я посижу.

– Пусть сидит, – пробасил Микоша. – Мы будем возвращаться по этой дороге.

– Сиди! – скомандовала Шуренция.

Степа сел и стал разуваться. Его узкие глазки воспаленно блестели.

– Ничего себе игра! – бормотал он вслед уходящим ребятам. – Но азбуку Морзе я знаю назубок…

Микоша и Шуренция двинулись дальше. Теперь дорога была хорошо видна, и впереди на фоне синеющего неба четко вырисовывался плавный изгиб седла. Микоша оглянулся на Шуренцию. Лицо его спутницы оставалось по-прежнему розовым, и комочки бровей придавали ему непроходящее смешное выражение.

Наконец они очутились на седле. И сразу перед их глазами открылась ослепительная панорама гор – серых, зеленых, бурых, заросших – лесом и по-зимнему покрытых снегом. По левую руку горы золотились в лучах солнца, словно были политы желтоватым подсолнечным маслом. В пространстве между вершинами плыли сизые прозрачные облака.

– Ой! – воскликнула Шуренция и сжала губы узелком. – У нас в Колодулихе нет таких… гор.

Но Микоше не передавался ее восторг. Он внимательно всматривался в склоны гор, его глаза что-то искали. Наконец он повернулся к Шуренции и схватил ее за руку:

– Смотри!

– Где смотри?!

– Прямо… на склон зеленой горы. Видишь, идут.

По узкой, едва заметной тропе медленно двигалась нескончаемая цепочка ребят в черных пилотках с белой стрелой. Каждый «боец», как щитом, прикрывался зеленой веткой. Это делало «противника» почти невидимым. Но никакая маскировка не могла скрыть от Микоши идущую колонну. Он был рожден с глазами разведчика.

Микоша криво улыбнулся и, глядя на идущих ребят, тихо сказал:

– Держите свои веточки. Идите с заткнутыми ртами. Ваша песенка спета.

И он сделал несколько отчаянных прыжков, забыв про усталость и ноющие ранки. Наверное, так после удачной охоты плясали настоящие жители пещер.

Шуренция не выражала радости. Ее лицо вытянулось и стало печальным. Печальная рыба-солнце!

– Все пропало! – сказала девочка. – Мы теперь не успеем сообщить в штаб о «противнике». Они придут раньше.

Микоша почесал одной ногой другую и возразил своей спутнице:

– Ничего не пропало! Надо совершить прыжок через горы.

– Как ты прыгнешь через горы? Это сказки.