Ангелы, демоны и человеческий фактор (СИ) - "Need_to_smile" - Страница 8

Свечи погасли. Проскрипела на ржавых петлях, открываясь, дверь в спальню.

И уже другой голосок, тонкий, детский, прозвенел серьёзно:

— Ба Беа, ты не видела котика?

***

Честно говоря, ночные гости Карле были страсть как интересны. Минут с десять она караулила под дверью, прижимаясь к древесине ухом, но, так ничего не услышав и порядком подустав, вернулась с куколкой на кровать.

Дождь за закрытыми ставнями шумел так уютно, а тьма была такой мягкой, что Карла и не заметила, как её сморил сон.

Вещи ей снились чудесные: к ним-де, пожаловала испанская принцесса, ещё более красивая, чем богатая тётушка Лючия, что иногда приходила к ним за приворотом. Но принцессе не приворот был нужен: за нею гнался дракон! Дракон был огромный, страшно сильный, да ещё и молниям плевался! Принцесса, прознав о славе бабы Беа, решила, будто она великая ведьма, и просила помощи, но так как ба Беа не ведьма, святая, а святые с драконами почти не бьются — дракон поднял их домик и бросил их прямо в Адриатику, где было много-много ярких рыб и даже эти… как их?.. склизкие, с щуплами!

Проснулась Карла от мерзких запахов и какой-то странной, давящей тишины.

Бабы Беа в комнате не было, но Карла отчётливо слышала за стеной её шаги, потому не беспокоилась. Единственная свеча прогорела, из-за ставен бледной полосой падал свет, и страшно захотелось посмотреть, как там сейчас, на улице. И на улице оказалась красиво и мокро.

Дождь почти перестал, а последние серебристые капли казались не водой, а сочащимся с небес лунным светом. Карла забралась на подоконник и выставила на улицу сложенные неровной чашей ладони. Задрала голову. Тяжёлая капля, разбившись, намочила нос.

Всё-таки вода. Не интересно.

Карла, мигом вспомнив, что она уже большая, принялась строго сводить брови и внимательно осматривать их небольшое хозяйство: старый сад с олеандрами и магнолиями, некоторые из которых утыкались толстыми кривыми ветками прямо в стены, небольшой курятник, огороженный сарай, где ютилась парочка серых свинок…

Когда очередь дошла до изгороди, Карла сбросила с себя взрослую мину и даже чуть подпрыгнула на месте: там расположился красивейший чёрный кот.

Большой, стройный, гибкий, он не прятался от последних капель дождя, наоборот: лениво потягивался, довольно щурился и подставлял тому изящную спинку. Кот не был ни жалким, ни грязным, и даже мокрым не был, как любой другой уличный кот в непогоду — тяжёлые капли не портили гладкую блестящую шерсть, а, собираясь в проворные серебристые змейки, бежали прочь. И глаза котяра имел тоже серебристые, большие, внимательные.

«Не как рыжая. Рыжая — старая, толстая… и глупая какая! Пугается то и дело, пачкает всё и играть не хочет. Этот хороший. И мягкий, наверное», — справедливо решила Карла, вновь высовывая голову.

— Поди ко мне, хороший. Поди ко мне! Мичу-мичу-мичу! — залепетала она, протягивая ладонь.

Кот горделиво прошёлся по изгороди, в изящном прыжке перебрался на толстую ветку магнолии, одну из тех, что подобрались прямо к стенам, и замер. Карла тянулась изо всех сил, ещё чуть-чуть, и кажется, она бы вовсе выпала из окна и приземлилась в грязь, но до гладкой кошачьей морды всё равно оставалось где-то с пол-ладони.

Кот же даже не двигался. Сидел, склонив набок хорошенькую голову, и глядел на Карлу пристально волшебными серебристыми глазищами.

«Будто разрешения войти просит, — восхищённо подумала Карла. — А рыжая не просит. Рыжая просто — прыг! — и всё пачкает».

— Хороший! Лапки чистые, и глазки умные… — приговаривала она ласково. — Проходи, котик. Мичу-мичу-мичу!

Кот, раскатисто мурча, приземлился на подоконник. И Карла обрадовалась было, но тот лишь благодарно потёрся шелковистым лбом о детскую ладонь и растворился во мраке комнаты прежде, чем она успела его поймать. Лишь тень какого-то отстранённого, неживого тепла осталась на ладони.

Карла быстро сообразила, что без света кота не найдёт, да и свечу найти не сможет, потому спрыгнула на пол и поспешила просить помощи бабы Беа.

Но в комнате творилось странное. Ба Беа помочь больше не могла: царапая горло, истошно вопя, исторгая кровавую пену, она корчилась на полу, а к ней из свечного круга тянуло алые щупла пролитое из серебряной чаши вино.

В кругу стояли двое незнакомцев: синьор и синьорина, но помогать старухе они не спешили, а сама Карла уже не успевала. Два удара сердца — и дух из Беатрис изошёл, оставив лишь глупое, почти детское, выражение на испещрённом морщинами лице.

Странно, так странно… Может, Карла всё ещё спит и ей снится новый сон?

Синьор был величаво равнодушен, словно король, и одет в чёрное, от носов башмаков до свода капюшона над такой же чёрной гривой волос. Синьорина была красива, как в старых песнях, что пела мама: тёмные кудри, тонкие черты, сияющие самоцветами глаза… но была при том и бледна, будто мёртвая, даже в тёплом свете очага. Лишь разбитые, дрожащие губы выделялись на белом лице ярким цветком.

— И будь проклят всякий, кто по грешной земле уже ходит плотью от моей плоти, кровью от моей крови — святой крови аггела*. И дух из него изойди, — произнёс мужчина нараспев, не отрывая взгляда от тела старухи, и поцеловал синьорину в висок. Та вздрогнула, губы её задрожали, и Карла вдруг поняла, что глаза синьорины блестят лишь от невыплаканных слёз. — Пойдём, Анна, — велел он. — Радуйся. Только ты у меня осталась.

— Куда ты хочешь меня отвести? — спросила та пронзительно тихо.

— Ты знаешь.

И Анна правда знала. Из глаз её беззвучно хлынула влага, делая и их мёртвыми, стеклянными. Ладонь упокоилась на груди, пытаясь унять грохот пока живого сердца, ногти впились в протянутую для опоры руку.

Синьор приобнял её за талию, вытягивая вон из круга, но Анна вдруг упала перед ним ниц, обвивая колени и бестолково мотая головой. Она причитала, и молила, и кричала, и осыпала проклятьями, но господина в чёрном ничто не трогало. Тогда Анна просила не забирать с собой, а оставить здесь какую-то Перлу. Затем принялась убеждать, что нужна отцу, и матери, и братьям с сёстрами, дойдя в конце концов даже до Карлы, сиротливо застывшей у двери в спальню.

— Девочка-маленькая-девочка-пощади-девочку-сгинет-маленькая слишком-одна-сгинет-слышишь-сгинет-с-ней-останусь-должна-остаться! — чеканила Анна монотонно и жутко, указывая на неё тонким пальцем. Бросила она и взгляд: тусклый, мглистый, пустой и щемяще тоскливый, будто с той стороны бездны. Губы всё двигались, руки взметались в широких жестах…

Да вот душа уже ни во что не верила.

Анна вновь кричала, и вгрызалась в скрытую дорогими тканями плоть ногтями, и била господина кулаками по спине. Потом рыдала: страстно, с завываниями и сбитыми о дощатый пол костяшками. А в конце просто обмякла в крепко держащих её руках, прерывисто дыша.

Господин тоже подарил Карле взгляд перед тем, как уйти со своей драгоценной ношей.

Тяжёлый, внимательный, пронзительный взгляд серых глаз.

— Знаешь, кто я? — спросил, склонив голову набок.

Карле казалось, будто знает, и оттого становилось стыдно, обидно и горько. Она покосилась на бездыханную старуху, но вместо той на полу теперь лежала лишь горка пепла и змеиная кожа.

Карла робко повела плечами.

— Ты тот, кого я впустила, — сказала она.

Господин прищурился и улыбнулся, довольный ответом. Затем едва шевельнул увешанными перстнями пальцами и объявил со странным весельем:

— Знатный синьор, что зайдёт утром — теперь твой отец.

Миг, щелчок длинных пальцев — и всё исчезло. Ни господина с красивой синьориной, ни горки пепла, где прежде лежала старая Беа, ни свечей и ритуальной посуды, ни даже мерзкого запаха жженых трав и масла не осталось. Зато осталась маленькая Карла — одна в приметном доме с двумя комнатками и щербатой черепицей.

Тёмное неудобное платье на испанский манер, башмачки из мягкой кожи. Вроде бы даже локоны завиты! И этот сундук у входа… Кажется, все наряды ей как раз впору! И те подушки, расшитые золотой нитью… Они ведь тоже её?!