Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма" - Страница 39

— Надо бы убедиться… — промурлыкал он, сделав один шаг ближе ко мне, а потом слегка наклонился и прижался губами к моему лбу. В моём представлении, именно так должна ощущаться клиническая смерть: ни одного хоть самого слабого удара в груди, никакой привычной пульсации в висках, всегда возникавшей в моменты особенного эмоционального напряжения; лёгкие словно склеились, стало резко не хватать воздуха, а кончики пальцев онемели, только чудом не отпустив листы.

Но вместе с тем как он отстранился, позволив уставиться на себя широко распахнутыми от изумления и немного испуганными глазами, я почувствовала, как клокочет моё бедное сердечко, сбиваясь с ритма, захлёбываясь резко хлынувшей в него кровью, а от маленького участка кожи на лбу начинает медленно разливаться вниз по телу приятное тягучее тепло.

— Нет температуры. Так ведь достаточно достоверно? — несмотря на появившееся на лице выражение воистину ангельской невинности, в его глазах вовсю плясали и резвились черти, уже подготовившие для меня личный бурлящий котёл.

— Да, так… достаточно, — ничего не соображая от волнения и шока прошептала я, как зачарованная глядя на появляющуюся широкую улыбку с очаровательными ямочками на щеках. Прозвенел звонок и я, опомнившись, на подгибающихся от слабости ногах поспешила в кабинет, клятвенно обещая себе не думать о том, что всё это значит.

Здесь и думать было нечего. Просто Иванов меня поцеловал.

========== Глава 15. Про тяжесть принятия правды. ==========

В принципе, меня совсем не удивила чрезмерно спокойная реакция Наташи, когда я вернула ей листы без единого решённого тестового задания, зато изрядно смятые, порванные и каким-то волшебным образом даже заляпанные в одном углу. Судя по задумчивому, остекленевшему взгляду, потенциальный неуд по английскому беспокоил её ровно столько же, сколько и меня после всех событий, успевших произойти за каких-то пятнадцать минут перемены. Колесовой снова приходили одно за другим сообщения, читая которые она хмурилась и кусала губы, а потом так остервенело печатала ответ, что монотонные постукивания подушечек пальцев по экрану слышны были по меньшей мере в нашей половине кабинета.

Я тоже достала телефон и даже специально включила вибрацию, чтобы наверняка не пропустить, если мне вдруг придёт какое-нибудь сообщение. Не знаю, что я рассчитывала получить: любые объяснения, которые помогли бы внести хоть каплю ясности в творящуюся в мыслях сумятицу, или едкое издевательство, окончательно бы уверившее в том, что Иванов пытался попросту пошутить и вдоволь насладиться выражением неописуемого шока на моём лице.

Ближе к середине урока я психанула, поймав себя на очередной попытке логически обосновать его слова и действия, хотя успела раз десять грубо обрубить идущие в том направлении мысли и категорически запретить себе вспоминать о нём. Телефон мигом полетел в сумку, на языке крутились ругательства настолько изощрённые, словно последние пару лет круг моего общения ограничивался портовыми шлюхами и бомжами. Осознав, что большую часть этих фразочек запомнила из мимолётом подслушанных разговоров Чанухина и Иванова, не стеснявшихся в выражениях, когда нужно было срочно выплеснуть друг на друга негодование от очередной жизненной неурядицы, я психанула ещё раз, но телефон всё же достала обратно. На экране вовсю расцветали белые пионы, вверху светились дата и время. Ни одного оповещения.

Да и что такого особенного произошло, на самом-то деле? Буквально за минуту до его странного поступка на меня снизошло озарение: мы почти стали друзьями (хотя друзья — это очень уж серьёзно, а нас связывали скорее слабые приятельские отношения и с недавних пор общая компания). Подумаешь, этот придурок решил снова поддеть меня и очень невинно чмокнул в лоб. Любая нормальная девушка и внимания бы не обратила на этот пуританский жест, и только мне, имеющей ровно нулевой опыт общения с противоположным полом, могло прийти в голову искать какой-то скрытый смысл.

Как же было стыдно! Я повела себя, как овечка, проблеяв в ответ что-то невразумительное и таращась на него округлившимися глазами, когда стоило рассмеяться или отшутиться.

Меня начинали всерьёз посещать мысли о том, чтобы перевестись куда-нибудь в обычную школу, подальше от Димы, с этого дня получившего новый статус — Мистер Кобель, а ещё очень и очень далеко от Иванова, однажды прицепившегося ко мне и никак не желающего окончательно отлипать. Он был совсем как впившийся в кожу энцефалитный клещ: вроде не мешает, не болит, и можно совсем забыть о нём, пока не начнётся лихорадка и тело полностью не парализует.

Я бы и правда ушла из гимназии, вот только насмешки или издевательства в обычной школе, под которые наверняка получится попасть с моей бесхребетностью, покажутся настоящим адом по сравнению с ленивыми придирками Марины и всех ей подобных.

— Поля, ты должна меня спасти! — заламывая руки, с неподдельным отчаянием в голосе воскликнула Наташа, стоило лишь прозвенеть звонку об окончании урока.

Я так удивилась, кажется, впервые за последние дни услышав от неё эмоционально окрашенную речь. Моего раздражённо-подавленного состояния она не заметила, как и не задала ни одного вопроса ни про тест, ни про Риту, ни про то, почему я ворвалась в класс с побледневшим лицом и болезненно горящими глазами. Мне так не хватало её участия, совета, мнения обо всём происходящем со стороны; не хватало даже обычной пустой болтовни или очередного нелепого, но решительного плана действий, которые Колесова придумывала с завидной частотой.

— Давай выйдем в коридор, мне нужно тебе кое-что рассказать. И попросить об одолжении. Это так важно для меня, Полина, я знаю, что ты единственная сможешь меня понять, — мольба, звучавшая в её подрагивающем от волнения голосе меня всерьёз пугала. Вот только выходить сейчас в коридор, где было так много шансов столкнуться с Максимом, я оказалась морально не готова.

Рука по инерции опустилась в сумку, быстро нашарила между сваленными в кучу карандашами, тетрадями и учебниками хвостик фольги и ловко вытянула очередную конфету. Вообще-то я давно собиралась выразить маме категорическое недовольство этими сладкими подачками, но постоянно забывала, а шоколад оказывался так кстати в свете последних событий, что порой, не находя конфету после очередного стресса, я не могла скрыть своего разочарования.

Вот и сейчас пальцы яростно сорвали золотистую обёртку и отправили в рот маленький шарик, ядро из фундука в шоколадной нуге, щедро присыпанной вафлей. Сладость растекалась по рту, совсем не успокаивая нервы, как раньше. Более того, даже такое количество сахара не могло перебить стойкое ощущение горечи разочарования.

— Давай лучше поговорим здесь, — предложила я, оглянувшись по сторонам и убедившись, что все непосредственно прилегающие к нашему месту столы опустели. И какого чёрта на прошлой перемене коридор был девственно пуст, потакая импульсивным порывам одного самовлюблённого засранца?

— Слушай, я… Я даже не знаю, с чего начать. Это так волнительно, — призналась Натка, нещадно сминая и разрывая попавшийся под руку ластик. Её взгляд воровато бегал из стороны в сторону, избегая именно моего лица, что указывало то ли на охватившее её чувство стыда, то ли на попытку соврать. — Ты сможешь сходить со мной в гости к одним ребятам сегодня, после уроков? Мать не отпустила бы меня одну, и я сказала ей, что ты со мной.

— К каким ребятам? — осторожно уточнила я, пытаясь припомнить, чтобы хоть раз до этого слышала о каких-то запретах со стороны родителей Наташи. Это каждый мой шаг сопровождался пристальным контролем, пока все знакомые мне сверстники беспрепятственно отдыхали, веселились и строили личную жизнь.

— Там будет мой парень. Я вас познакомлю. Он очень… крутой, — мечтательно вздохнула Колесова, а на её щеках появился лёгкий румянец. Я же, кажется, даже рот открыла от удивления, чуть не подавившись обильной слюной с привкусом шоколада.

— Ты не говорила, что с кем-то встречаешься.