И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович - Страница 35

Между фрау и генералом шёл оживлённый обмен телеграммами, и, возможно, не сегодня-завтра сам Бертгольд прибудет в Мюнхен. Итак, надо остаться, надо разыгрывать роль влюблённого. Отвратительно, бесконечно отвратительно, но нужно. Несколько дней фрау Эльза с несвойственным ей героизмом сопровождала молодёжь на все прогулки, принимала участие в их развлечениях, выполняла роль тапёра во время танцев.

И Бертгольд отметил этот героизм, когда поздно ночью, накануне отъезда Генриха, прибыл в Мюнхен. Выслушав подробный отчёт жены о поведении молодых, о мерах, которые она принимала, чтобы охранить интересы дочери от посягательств красивой кузины, Вильгельм Бертгольд ласково дотронулся пальцем до её круглой щеки:

— О, майне катцхен!

И «кошечка» чуть не растаяла от такого необычного проявления супружеской ласки.

Утром, как только Генрих успел побриться и одеться, к нему в комнату вошёл весёлый, возбуждённый Бертгольд. Встреча на названного отца с сыном была искренней, тёплой.

— Всё идёт хорошо, всё идёт хорошо! — потирая руки, повторял свою любимую фразу генерал.

— А вам очень к лицу генеральские погоны, герр Бертгольд.

— Всё идёт хорошо, мой мальчик. Наше наступление в России развивается прекрасно. Ещё одно — два усилия, и восточный гигант рухнет на колени перед фатерландом. Конец войне! И сегодня мы уже не будем мечтателями, если задумаемся, а что же мы будем с тобой делать, как строить жизнь после победы?

— И эта победа придёт без моего непосредственного участия! — вздохнул Генрих.

— Не жалей об этом, не жалей, мой милый. Русские дерутся с отчаянием приговорённых к смерти. Поезда с тяжелоранеными сплошным потоком идут с востока на запад. О да, потери наши огромны. Но всё будет, как надо. И я хотел знать, мой мальчик, что ты думаешь о своём будущем?

— Моя карьера целиком зависит от вашей благосклонности и ваших отцовских советов.

— На это ты можешь всегда рассчитывать. А как твои личные дела? Надеюсь, не одна француженка с нетерпением ждёт твоего возвращения в Сен-Реми? Ведь так?

— Я держу слово, данное Лоре, — не знакомиться с другими девушками, только с её подругами.

— А эта, как её… Ну, дочка хозяйки гостиницы, где ты живёшь? Ведь я обо всём проинформирован. «Неужели Миллер доносит ему об этом?» — промелькнуло в голове Генриха.

— О герр генерал, уверяю вас, что, кроме уроков французского языка…

— Послушай, Генрих, я солдат и мужчина, такой же, как и ты. И понимаю, что у нас могут быть развлечения, знакомства, обусловленные, ну, как бы тебе сказать, физиологическими потребностями… Не красней, я отец, и могу разговаривать с тобой откровенно и прямо. Я не против всяких там учительниц языка, но я говорю о другом. Я хочу знать о твоих планах на будущее, о планах серьёзных. В твои годы уже следует об этом подумать.

— Я думал.

— Если не секрет, скажи и мне.

— У меня нет от вас тайн. Моё будущее может быть связано лишь с вашей семьёй. С будущим Лоры.

Бертгольд вскочил с кресла и зашагал по комнате, как делал он всегда в минуту волнения.

— Ты ей говорил об этом?

— Нет.

— Почему?

— Лора ещё ребёнок, наивный ребёнок. Она может не отличить обычней влюблённости от подлинной любви…

— Ты прав… Как же ты решил поступить?

— Теперь мы уже знакомы. Она немного узнала мой характер, я буду переписываться с нею чаще, чем до сих пор. А зимой, когда мне будет положен очередной отпуск, снова приеду в Мюнхен, чтобы поговорить с ней серьёзно.

С минуту Бертгольд колебался. Может, поднажать, ускорить события? Но это будет невежливо, неумно, и генерал согласился с Генрихом.

— Правильно, Генрих, разумно! Хвалю и совершенно согласен с тобой… Давай условимся: четвёртого февраля день рождения Лоры, в этот день…

— Вы думаете, что мой разговор о будущем будет подарком для Лоры?

— О, безусловно!.. По крайней мере я ей докажу, что это так, — поправил себя генерал. — А теперь идём завтракать.

Бертгольд обнял Генриха за талию и повёл его в столовую, где их уже ожидали Лора и фрау Эльза. Бертины не было, хотя она накануне и шепнула Генриху, что непременно придёт позавтракать с ним — на прощанье.

Беззаботно и весело прошёл в семье Бертгольда последний день отпуска Генриха. Все были веселы и возбуждены. И во время прогулки, и в бильярдной, где дочка ставила ставку на Генриха, а мать на своего Вилли, и за обедом генерал иначе не называл Генриха, как своим сыном, весело подмигивая фрау. Он чувствовал себя рыбаком, который после долгого и томительного ожидания поймал здоровенного окуня. Да и у Генриха фон Гольдринга не было оснований для недовольства. Обручение отодвинулось на несколько месяцев, а мало ли что может случиться за это время. Но теперь он, безусловно, может рассчитывать на всяческую поддержку своего тестя. А не у каждого офицера такой патрон, как гестаповский генерал, да ещё друг самого Гиммлера. Увидим, кто же действительно рыбак, а кто рыбка!

Что касается фрау Эльзы и Лорхен, то они буквально млели от счастья. «Очевидно, утренний разговор с Бертгольдом для них не секрет», — решил Генрих.

Вся семья Бертгольда поехала на вокзал провожать Генриха. Проводы были немного печальные. Фрау вытирала сухие глаза платочком, а Лора, бросившись Генриху на шею, искренне расплакалась. Бертины на вокзале не было.

НА ГРАНИ СМЕРТИ

Как всегда, в субботу Моника принялась за генеральную уборку своей комнаты. Она уже вымыла и вычистила всё, что можно было помыть и почистить, а теперь мягкой белой фланелькой перетирала безделушки. Милые и такие дорогие сердцу сувениры! Вот эту красивую бонбоньерку Монике подарил отец, когда ей минуло восемь лет. Как гордилась тогда девочка тем, что там внутри лежали не конфеты, а настоящий золотой медальон. И никому в тот день — ни маме, ни Жану, ни тем более ей самой — даже не приходило в голову, что через несколько лет в этот медальон придётся вставить маленькую карточку последний снимок отца.

А вот этот туалетный прибор — подарок мамы в день конфирмации. Боже мой, как далеко это все отодвинулось, и какой глупой девочкой была она тогда! В белом платье, с белыми цветами в руках она чувствовала себя королевой, которой подвластно все на свете. Ведь это для неё так ярко сияло солнце, для неё расцвели эти нарциссы, которые венком лежали на голове и так сладко пахли. Для неё так торжественно и величаво пел орган.

Моника в тот день летала, словно на крыльях, а Жан всё время дразнил её, что она «невеста Христа» и даже мельком не может взглянуть на кого-либо из мальчишек. Жан тоже приготовил ей в тот день подарок — маленький бронзовый бюстик Вольтера. Как хохотал над этим подарком дядя Андре, муж маминой сестры! Он говорил, что подарок никак не соответствует нынешним событиям, и они с Жаном завели долгий спор о Вольтере. Жан доказывал, что Вольтер самый светлый ум Франции, а дядя Андре твердил, что он просто умный циник, на словах прославлявший разум и свободу, а сам выслуживавшийся перед аристократами, меценатами, потому что в душе у него нет ничего святого…

О, Моника теперь совершенно согласна с дядей. Она ненавидит Вольтера за то, что он так насмеялся над её кумиром Жанной д'Арк. Действительно, у него не было ничего святого, ни капельки любви к Франции, если он мог так издеваться над её героиней.

В комнате Моники висит репродукция картины, на которой Жанна изображена во главе войска в доспехах, с мечом в руке. Каждый вечер, ложась спать, Моника глядит теперь на эту репродукцию с мольбою, ища поддержки у вечно живой дочери Орлеана.

Да, Моника тоже мечтает о подвигах во славу Франции, во славу родины, потому что она так же, как Жанна д'Арк, ненавидит врагов своего народа. Чего бы не сделала девушка, чтобы освободить родную землю от оккупантов! В бессонные ночи, ворочаясь в постели, она лихорадочно перебирает в мыслях все способы, какими можно отомстить завоевателям и приблизить час победы. И какие только героические поступки не приходят ей в голову. Но мечты мигом рассеиваются, стоит ей только услышать шаги караульных, которые ходят у входа в штаб дивизии. Эти шаги, такие тяжёлые и гулкие в ночной тишине, словно удары, падают ей на грудь, гнетут мозг, не дают покоя.