И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович - Страница 23

— Вы уезжаете? Так внезапно? Верно, какое-нибудь очень срочное дело?

— Просто взял отпуск на два дня, хочу повидаться с товарищем. Что вам привезти, мадемуазель? Может быть, у вас будут какие-либо поручения?

— Нет. За любезное предложение очень благодарна, но мне ничего не надо. Желаю счастливой дороги и быстрого возвращения.

— Это искреннее пожелание или обычная дань вежливости?

— Совершенно искреннее, — не колеблясь ответила Моника. Щеки её чуть порозовели от мысли, что она действительно желает возвращения этому офицеру вражеской армии, и, словно оправдываясь то ли перед Генрихом, то ли перед самой собой, девушка поспешно добавила:

— Ведь вы не сделали мне ничего плохого.

— Но и ничего хорошего.

— Вы относитесь к нам, французам, доброжелательно. А это уже много! Мне кажется, что вы не такой, как другие…

— Вы замечательная девушка, Моника, я от всей души желаю, чтобы жизнь ваша была так же хороша, как вы сами. Но не будьте чересчур доверчивы, особенно к людям доброжелательным. Доверчивость часто обманывает. И одной доброжелательности мало, чтобы доказать свою дружбу. Нужны дела… Вы со мной согласны?

— Человек, который хочет стать другом, всегда может перейти от слов к делу, — тихо ответила Моника.

В глазах девушки, обращённых к Генриху, были ожидание и вопрос. И немного страха. Что, если она ошибается и перед ней совсем не друг, а враг? И как ей, совершенно неопытной в житейских делах, это разгадать?

Генрих сделал вид, что не заметил и не понял этого взгляда. Ведь он тоже не знал, кто перед ним: красивая девушка, дочка хозяйки гостиницы, или, может…

— Во время нашего следующего урока мы поговорим об этом, Моника. А сейчас я могу опоздать на поезд. Крепко пожав руку девушке, Генрих вышел.

Предотъездная суета на перронах вокзалов и вид убегающих вдаль железнодорожных путей всегда пробуждали в душе Генриха щемящее чувство тревожного ожидания. Сегодня оно охватило его с особенной силой. Ещё одно путешествие в неизвестность! Чем всё-таки вызвана эта неожиданная командировка в Лион? И почему Лютц, прощаясь, вёл себя так странно? Подчеркнул, что пакет чрезвычайной важности, советовал быть осторожнее, а об охране стыдливо умолчал? Непонятно, совсем непонятно! Впрочем, до Лиона далеко — в дороге будет время обо всём поразмыслить.

Усилием воли Генрих подавил в себе чувство не покидающей его тревоги и быстро направился к офицерскому вагону. Денщик уже стоял здесь с небольшим чемоданом в одной руке и пачкою газет в другой.

— Отнесёшь все в купе и можешь идти! — приказал ему Генрих. Денщик почему-то, смущённо переминался с ноги на ногу.

— Вам какое-то письмо, герр лейтенант! Только вы вышли из машины, подбежал мальчишка-посыльный. Вы ушли вперёд, и я не мог сразу… Не слушая оправданий денщика, Генрих небрежно сунул конверт в карман.

— Хорошо, хорошо, иди!

Лишь в купе вагона Генрих внимательно осмотрел полученный только что конверт. Да, письмо адресовано ему. Почерк незнакомый. Впрочем, он явно изменён. Иначе буквы не падали бы так круто назад и не были бы выведены с такой тщательной аккуратностью. Интересно! Подписи под коротенькой запиской не было. «За вами следят. Будьте осторожны!» — сообщал неизвестный корреспондент.

Машинально перевернув листок, Генрих увидел на его обороте такую же коротенькую приписку карандашом: «Обратите внимание на гауптмана с повязкой на глазу».

Что это? Ещё одно предупреждение Лютца? Нет, подобная таинственность не в его характере… Тогда, может, записку написала Моника? Во время их последней встречи она была немного взволнована, смущена. Возможно, хотела предупредить его об опасности и не решилась. Какое нелепое предположение! Что может она знать об опасностях, угрожающих ему?

А что, если это предупреждение исходит из совершенно иного источника? От настоящих его друзей? Кто-то ведь сообщил в своё время русскому командованию об операции «Железный кулак». Этот кто-то работал рядом с ним, Генрихом, законспирировавшись так же, как и он. Возможно, и сейчас находится где-то рядом… Но нет, это тоже маловероятно. Разведчик не действовал бы так опрометчиво и наивно…

Очень странно, что анонимное предупреждение совпало с командировкой в Лион… А не здесь ли разгадка? Неожиданное поручение генерала… необычайное поведение Лютца… теперь это письмо… Словно звенья единой цепи, за конец которой он никак не может ухватиться.

Во всяком случае, прежде чем прийти к определённому выводу, нужно установить: действительно ли за ним следят? И если это так…

Генрих закурил, вышел из купе ив противоположном конце вагона увидел группу офицеров, оживлённо о чём-то разговаривающих. У одного из них — гауптмана — на глазу была чёрная повязка.

В девятнадцать часов двадцать минут Генрих сошёл на станции Шамбери. Здесь он должен был пересесть, но в комендатуре узнал, что поезд на Лион уйдёт только завтра, в восемь утра. Посетовав на несогласованность расписания, комендант посоветовал господину офицеру хорошенько отдохнуть и порекомендовал гостиницу, расположенную у самого вокзала. Возле комендатуры, как это обычно бывает, толпилось много военных.

«Конечно, и мой одноглазый страж здесь», — подумал Генрих и тут же увидел знакомую фигуру с чёрной, прикрывающей правый глаз повязкой. По-птичьи, боком, поворачивая голову, он поочерёдно обшаривал всех присутствующих скользким взглядом. Генрих громко окликнул носильщика и вручил ему свой чемодан.

— Подождите меня здесь, я пройду в буфет.

Склонённая набок голова гауптмана напряжённо застыла — очевидно, он прислушивался.

«Обязательно появится и здесь», — решил Генрих, подходя к буфетной стойке. Покупая сигареты, он краешком глаза следил за входной дверью и действительно вскоре увидел знакомую, осточертевшую за дорогу физиономию своего незадачливого преследователя.

«Что-то уж слишком он мозолит глаза! — раздражённо подумал Генрих. — Берегись, мол, за тобой следят! Даже у неопытного филёра хватило бы ума действовать осторожнее. Нет, решительна это не слежка! Это расчётливая игра, пытка слежкой, своеобразная психическая атака. Кому-то выгодно меня запугать, вывести из равновесия. Знай они что-нибудь определённое, они действовали бы иначе… А раз так, значит в моих руках остаются все козыри. И главный из них — полнейшее безразличие к их мышиной возне вокруг меня. Сделаем вид, что ничего не произошло, и я ничего не замечаю. Надо приберечь силы для отражения главного удара…»

Минут через десять Гольдринг спокойно пересёк привокзальную площадь и вошёл в вестибюль гостиницы.

Заняв номер у лестницы, на втором этаже, Генрих снова сошёл вниз, в ресторан.

— Лёгкую закуску, бифштекс и стакан крепкого кофе! — бросил он официанту, не заглянув в протянутое ему меню.

— А какое прикажете подать вино?

— Никакого. Кстати, где у вас можно помыть руки? Официант указал в глубь помещения.

В туалетной комнате было грязно, пахло аммиаком, и Генрих с трудом пробыл здесь запланированные пять минут.

Когда он вернулся к столику, ожидания его оправдались. Под салфеткой он нашёл сложенную вчетверо записку. Те же падающие назад буквы, та же бумага. Только содержание более определённое и пространное.

«Нам необходимо поговорить. Встретимся в биллиардной. Я буду держать в руке серую велюровую шляпу. Попытаюсь вам помочь. Друг.» Недоуменно пожав плечами, Генрих подозвал официанта.

— Потрудитесь прибрать стол. Я не привык ужинать в свинушнике! — раздражённо крикнул ему Генрих и кончиком пальца брезгливо отшвырнул записку.

— Уверяю вас, герр лейтенант…

— Повторяю: уберите со стола мусор!

Бросив обеспокоенный взгляд на метрдотеля, официант скомкал злополучную записку и принялся поспешно обметать стол салфеткой. Генрих обвёл скучающим взглядом зал. Кто-то из сидящих здесь исподтишка наблюдает за ним. Тем лучше! Теперь таинственный автор записок убедится — удары не попали в цель. Барон фон Гольдринг отшвырнул анонимки, как мусор, чтобы тотчас же забыть о них.