Возвращение на родину - Гарди Томас - Страница 35

- И правда, выпей-ка, - сказал Сарацин. - Теплей будет домой идти.

Юстасия не могла есть, не открыв лица, но пить можно было и в шлеме. Стакан был принят из рук Клайма и исчез под лентами.

Во время этого короткого разговора Юстасия дрожала от страха, как бы не раскрылся весь ее хитроумный маскарад, но одновременно испытывала какую-то боязливую радость. Внимание, оказанное ей - но вместе с тем и не ей, а какому-то воображаемому лицу, - тем единственным мужчиной, которого она готова была боготворить, до крайности усложнило ее чувства. Она уже любила его, отчасти потому, что он был непохож на других, отчасти потому, что заранее решила в него влюбиться, а больше всего потому, что ей так нужно было любить кого-нибудь после ее разочарования в Уайлдиве. С ней произошло то же, что было со вторым лордом Литтлтоном, да, говорят, и с некоторыми другими: увидев во сие, что умрут в определенный день, они так поддались расстроенному воображению, что и в самом деле умерли в этот день. Стоит девушке допустить мысль, что ей суждено влюбиться в кого-то, встреченного в такой-то час и в таком-то месте, и можно считать, что это уже совершилось.

Может быть, в эту минуту что-то открыло Ибрайту пол этого существа, закованного в футляр маскарадного наряда? Может быть, он ощутил, как велика ее сила чувствовать и пробуждать чувство в других и насколько ее внутренний мир обширнее, чем у ее товарищей по труппе? Когда переодетая Царица любви предстала перед Энеем, небесное благоухание сопровождало ее и открыло Энею ее природу. Если волнение земной женщины способно породить подобную же таинственную эманацию, Ибрайт сейчас должен был ее почувствовать. Он окинул Юстасию долгим пытливым взглядом, а затем погрузился в задумчивость, словно уже отвлекшись от того, что только что видел. Но это длилось одно мгновенье, он отошел, а Юстасия стала прихлебывать вино, едва ли сознавая, какой напиток она пьет. Человек, которому она предрешила отдать свое сердце, прошел в угол буфетной.

Как сказано, актеры сидели на скамье, которая одним концом выходила в большую комнату, а другим - в маленькую, служившую буфетной. Юстасия, частью из робости, села на самом кончике, так что могла видеть и полную гостей зальцу и полутемную внутренность буфетной. Когда Клайм прошел в глубь буфетной, ее взгляд последовал за ним в царивший там полумрак. Там была дверь, и только Клайм потянулся к щеколде, как вдруг кто-то растворил дверь с наружной стороны, и свет пролился в комнату.

Это была Томазин со свечой в руке, озабоченная, бледная и хорошенькая. Ибрайт, казалось, был рад ее видеть и ласково сжал ее руку.

- Вот и хорошо, Тамзи, - сказал он с живостью, как будто очнувшись и вновь становясь самим собой. - Ты все-таки решила сойти. Я очень рад.

- Тсс! Нет, нет, - быстро сказала она. - Я только хотела поговорить с тобой.

- Но почему же не побыть с нами?

- Не могу. То есть мне не хочется. Я не совсем здорова. Да мы ведь еще долго будем вместе, раз ты останешься на все праздники.

- Без тебя не так весело. Тебе правда неможется?

- Немножко, милый мой брат, вот здесь, - ответила она, шутливо приложив руку к сердцу.

- А! Наверно, маме следовало пригласить еще кого-то, о ком она забыла?

- Вот уж нет! Просто я сошла, чтобы спросить тебя... Тут он следом за нею переступил порог, дверь отворилась, и больше ни Юстасия, ни сидевший рядом с ней комедиант, единственные свидетели этой сцены, ничего не видели и не слышали.

Юстасию обдало жаром. Она тотчас догадалась, что Клайму, пробывшему дома всего два-три дня, не успели еще рассказать про Томазин и Уайлдива, ион, видя, что она живет дома, как и прежде, естественно, ничего не подозревал. Юстасия мгновенно и яростно возревновала его к Томазин. Может быть, сейчас Томазия еще и питает нежные чувства к другому, но долго ли это продлится, если она будет сидеть тут взаперти с этим двоюродным братом, таким интересным и столько повидавшим? Кто знает, какое чувство очень скоро возникнет между ними при постоянном общении и отсутствии отвлекающих предметов? Ребяческая любовь Клайма к ней, надо думать, уже остыла, но легко может разгореться вновь.

Юстасия оказалась в плену у собственных хитростей. Какая обида - быть так одетой, когда другая сияет во всей красе! Знай она, какое значение будет иметь для нее эта встреча, она бы горы своротила, лишь бы появиться здесь в естественном своем виде. Прелесть ее лица скрыта, обаяние ее чувства бессильно, чары ее кокетства лишены власти - ничего не оставлено ей, только голос, - жалкая участь нимфы Эхо! "Никто здесь меня не уважает", - думала она, забывая, что, приняв на себя мужское обличье, она должна была ожидать, что и обходиться с ней будут, как с мужчиной. Так обостренны были ее чувства в этот момент, что невниманье к ней, естественное и созданное ею самой, она воспринимала как горькую обиду.

Женщины многого добивались в актерском платье. Не говоря уже о таких, как прекрасная собой исполнительница роли Полли Пичем в начале прошлого столетия и другая, столь же взысканная судьбой, исполнительница роли Лидии Лэнгвиш в начале нынешнего века, которой досталась не только любовь, но еще и герцогские короны в придачу, - не говоря уже об этих счастливицах, великое множество их более скромных сестер по профессии умело завоевать любовь почти всюду, где им хотелось. Но Турецкому рыцарю всякую попытку достичь того же возбраняли эти болтающиеся ленты, которые она не могла откинуть со своего лица.

Ибрайт вернулся в комнату уже без своей кузины. В двух-трех шагах от Юстасии он вдруг остановился, словно пораженный какой-то мыслью. Он пристально разглядывал злополучного Турецкого рыцаря. Юстасия в замешательстве отвела глаза; сколько еще будет продолжаться это мученье! Помедлив несколько секунд, Ибрайт прошел дальше.

Иные чрезмерно пылкие натуры бывают склонны, потерпев поражение в любви, сразу ронять оружие из рук. Противоречивые чувства - любовь, страх, стыд - повергли Юстасию в полное расстройство. Только одного она сейчас хотела - бежать. Остальные комедианты, по-видимому, не торопились уходить; шепнув сидевшему с ней рядом пареньку, что она подождет их возле дома, она насколько можно незаметнее отошла к двери, растворила ее и выскользнула наружу.

Тишина и пустынность ночи успокоили ее. Она прошла вперед, к палисаду, и облокотилась на него, глядя на лупу. Она недолго простояла так; дверь из дома снова отворилась. Думая, что это остальные комедианты, Юстасия обернулась; но нет, это Клайм Ибрайт вышел так же украдкой, как и она, и тихонько затворил за собой дверь.

Он приблизился и стал рядом с ней.

- Меня преследует одна странная мысль, - проговорил он, - и я хотел бы задать вам вопрос. Скажите, ведь вы женщина? Или я ошибаюсь?

- Да, я женщина.

Взгляд его с любопытством остановился на ней.

- И что же - девушки теперь часто выступают в этих святочных представлениях? Раньше они этого не делали.

- И теперь не делают. - А вы почему же сделали?

- Ради сильных ощущении и чтобы стряхнуть гнет. - Что вас угнетало?

- Жизнь.

- Ну на это многие могли бы пожаловаться, но приходится терпеть.

- Да.

Долгое молчание.

- И были у вас сильные ощущения? - спросил наконец Клайм.

- Вот сейчас, пожалуй.

- Вы встревожены тем, что вас узнали?

- Да. Хотя и предвидела такую возможность.

- Я бы с радостью пригласил вас на нашу вечеринку, если о знал, что вы хотите прийти. Я не был раньше с вами знаком - еще когда жил здесь?

- Никогда.

- Давайте вернемся в дом, и гостите у нас, сколько вам захочется.

- Нет. Я боюсь, как бы меня еще и другие не узнали.

- Ну, я вас, во всяком случае, не выдам. - Он помолчал, потом прибавил мягко: - Не буду вам навязываться. Оригинальная у нас вышла встреча, и я не стану спрашивать, почему образованной девушке вздумалось играть такую роль.

Она не стала объяснять, на что он, казалось, надеялся, и, пожелав ей доброй ночи, он обошел кругом дома и там, на задах, расхаживал еще некоторое время, прежде чем вернуться в комнаты.