Маракх. Испытание (СИ) - Грез Регина - Страница 8

— Оте-ец… о-те-ец... подожди...

— Мне пора. Помни, я слежу за тобой. Я всегда где-то рядом. Ты не один.

Напрасно стараясь подняться, Гордас словно в тумане видел, как человек  в военной форме быстрым шагом направляется к летмобилю. Затрудненный вздох… приступ лающего кашля, как будто легкие под завязку забиты песком. Обман… Ему просто померещилось – никого здесь не было, это всего лишь игры умирающего сознания. Надежда высохла подобно плоти  старого Садовника.

Но на песке лежала закрытая полупустая бутылка с бесцветной жидкостью, а от нее на ближайший холм вели следы тяжелых армейских ботинок.

Пока Гордас открывал свою находку и жадными, судорожными глотками пил воду, их уже замело.

Глава 5. В становище у подножья гор

…Мне снилось кладбище Богов. Кресты, пентакли, пентаграммы, сосцы волчицы, лязг оков, и соль разрушенного Храма, и воздух, пряный и морской. Я шел один. Навстречу мне струились призрачные лица: они хотели помолиться, прося о хлебе и вине,  - тянулись призраки ко мне.

И шел слепой я по песку, потом вода меня держала, змея, свое глотая жало, прильнула ласково к виску  и чешуей касалась скул. Четвертый день живу без сна, и ночь безжалостно подходит.  

Отец… не надо… не сегодня… звезды блестящая блесна уже у рта… и древний час…

Отец, почто оставил нас?

(с) М. Х.

Гордасу казалось, что он умер и ничего плохого с ним случиться уже не может. Правда, зачем-то при сознании еще оставалось тело – легкое, иссушенное пустыней, оно внезапно стало надоедать изрядно поношенной одеждой. Порой ему хотелось избавиться от своей плоти, стянуть ее с себя, как змеи сбрасывают старую кожу негодным чулком.

И вот тогда-то, возможно, начнется настоящая полноценная жизнь, лишенная всех тягот физического  существования, прервется череда примитивных процессов вроде круговорота крови, разносящего по клеткам питательные частицы и кислород, остановится обмен веществ – разрушение отживших структур и рост новых.

Лежа на холодном песке лицом к безразличному куполу иссиня-черного неба, Гордас отчетливо слышал, как  безропотно работает веками отлаженный механизм его сердца, но дух его в это время свободно парил меж льдом и пламенем космической Короны планеты. Что еще удерживает его на бесплодной, чужой земле?

Долг… память… амбиции… Какая мелочная суета для того, кто постиг хрустальную музыку звезд, кто греется у небесных костров и способен покинуть пределы земной тверди, чтобы раствориться во Вселенной, но не исчезнуть совсем, а стать посланником в другие, еще неизведанные миры.

Может, здесь осталось незавершенным какое-то важное дело? Гордас силился вспомнить свою прежнюю жизнь, и она казалось ему набором детских картинок. С юности под руководством отца шла изнурительная подготовка к чему-то торжественно-страшному и манящему. Посвящение на Маракхе. Проверка на пригодность службе в рядах армии Марионы. Смешная нелепость!

Люди на побережье суетятся как муравьи под  бездонной, опрокинутой чашей неба и вся-то их жизнь состоит из крохотных однообразных радостей и печалей. Люди стареют и умирают, сменяя поколение за поколением, и над каждой судьбой висит неумолимая случайность – прихоть Марионы.

В таком случае, что есть самого ценного в  пустом бессмысленном существовании, на что опереться, вокруг чего строить свою маленькую жизнь, будучи запертым внутри уникального биоскафандра, именуемого человеческим телом? Верность, дружба, любовь... Вечная загадка и вечный выбор.

Гордас слабо застонал, чтобы наконец согнать крупную ящерицу довольно мерзкого вида, усевшуюся прямо на живот. Поймать юркую тварь даже не стоило пытаться. Он так долго находился без движения, что на тепло его тела вышли еще несколько обитателей пустыни – таких же проворных и безобразных  в  своих шипастых кольчугах. Похоже, на сей раз их вызвало на поверхность предчувствие перемены погоды, а не поиск еды.

Гроза… Неужели это правда раскаты грома, а не слуховые галлюцинации?  Отец  не мог солгать. Через недолгое время томительного ожидания Гордас жадно пил воду, щедро льющуюся из разорванных в клочья серых небес, стягивал одежду, чтобы напитать влагой все тело, возродиться заново.

Жить… страстно хочется жить даже в одиночестве на краю света, чувствуя, как расправляются легкие от обилия свежего воздуха? осторожно двигаются припухшие суставы рук, смывая с груди засохшую песчаную корку.

Пока есть силы двигаться дальше – он будет бороться за каждый вздох так же, как эта пустыня, еще день назад казавшаяся заброшенным кладбищем. Природа изменялась на глазах – сморщенные колючие кусты наливались соками и расцветали, растрескавшаяся земля покрывалась сеточкой зеленой травы, среди которой вспыхнули тугие бутоны маков.

Чем дальше к северу он брел, тем больше преображался пейзаж, напоминая искусную оранжерею. Гордас не знал названий встреченных растений,  - одни  были похожи на лилии, другие кустарнички напоминали приморскую вербену. Еще вокруг куртинками росли низкорослые ирисы и тюльпаны. 

А впереди на холме притаились малютки примулы, словно высаженные заботливой рукой садовника. Неожиданно вокруг заметались птицы и насекомые – окрестные луга зашуршали, затрещали и засвистели нестройным оркестром.

Все больше угнетал голод, и даже молодая сочная трава приносила мало насыщения, напротив, лишь дразнила аппетит. Гордас хищно оглядывался вокруг, неутомимо рыскал в зарослях остролистных толстянок и кактусов. Однажды ему  повезло спугнуть парочку серых кроликов. Самого мелкого он даже сумел поймать, у  земли накрыв своим телом в прыжке. Вечерняя трапеза показалась едва ли не лучшей за всю предыдущую жизнь.

Теплая кровь как бальзам текла в горло, сырое мясо даже не хотелось долго жевать… Ничего, что спустя полчаса от мучительных спазмов желудка съеденное оказалось вновь на бурой глинистой почве. Можно продержаться  несколько дней, тем более, что песчаные барханы остались позади, и теперь перед Гордасом расстилались цветущие степи предгорий. Хорошо идти вперед, имея четкие ориентиры.

В середине пятого дня оголодавший юноша заметил в зарослях высокой травы несколько грибов, подобные уже встречались прежде и, вроде бы, не таили яда. Опустившись на колени, Гордас тщательно обыскал дерновину и собрал весь нехитрый урожай шампиньонов. Настоящее лакомство… почти так же вкусно и питательно, как вчерашние личинки,  белесыми бугорками облепившие ствол рыхлого увядающего кактуса.

И вдруг Гордас заметил корзину. Настоящую корзину из потемневшей от времени гибкой лозы. В ней были птичьи яйца - всего пять мелких крапчатых яиц. Гордас затаился в траве с пушистыми кисточками соцветий, какое-то время выжидал и осматривался, потом протянул руку и, вынув из пуховой подстилки первое яйцо, тут же разбил его себе в запрокинутый рот.

Его остановил холод клинка, прижатого к шейной артерии и грудной женский голос, с забавным акцентом говоривший на знакомом языке:

— Это не твое. Положи обратно.

Гордас скосил глаза в сторону возможной опасности и раздосадовано подумал, что сейчас может причинить боль незнакомке, стоящей за его спиной. Пара уверенных, быстрых движений, отточенных годами тренировок, и, нависая над распростертой на земле девушкой, он уже сжимал тонкое запястье, тщетно пытавшееся удержать оружие.

— Не бойся, я тебе зла не причиню.

В ответ  кареглазая хозяйка корзины лишь улыбнулось.

— Я знаю. Тебе не успеть.

Гордас тут же почувствовал как, распарывая ткань куртки, в бок ему упирается второй кинжал.

— Да ты умеешь за себя постоять! Думаю, пора заключать перемирие.

— Пора.

Она была очень милая. Длинные каштановые волосы заплетены в косы и украшены алыми лентами. Губы тоже показались Гордасу ярко-красными, словно ягоды остролиста среди сочной зелени листвы. Глаза удлиненные и немного раскосые, густо подведенные черным по нижнему веку. Маленький вздернутый нос. Милая…