Варианты будущего (СИ) - Симоненко Юрий - Страница 21

Что ж, в последнем они правы.

Мы уже связались с товарищами из других организаций Прямого Действия и теперь налаживаем связи с боевыми бригадами анархистов и революционных социалистов по всей метрополии. Благодаря технологиям людей, подонки из политической полиции не видят нас и не слышат, во всех смыслах. Нас как бы нет для них. Что даёт нам огромное преимущество. Мы законспирированы лучше любой из спецслужб правительства.

И ещё раз возвращаюсь к тем, кто, возможно, станет обвинять нас в «измене»…

Среди читающих эти строки найдутся те, кто сочтут опрометчивым наше доверие к пришельцам. Что если, многократно превосходящие нас в технологиях инопланетяне преследуют корыстные цели? Что если они желают нам зла? Что если они захотят поработить нас?

Во-первых, вы уже порабощены. Порабощены не пришельцами, а вашими же собратьями, шхакаббитами. Порабощены капиталом. И, во-вторых, лично я не думаю, чтобы людям — этим существам, которые, судя по тому, что мне о них известно, суть боги, в гораздо большей степени, чем порождения поповской фантазии, — чтобы людям могло бы понадобиться от нас что-то такое, чего нет в мирах необитаемых, каковых во Вселенной великое множество.

Уверяю вас, товарищи, людям незачем причинять вред шхакаббитам. Оставьте ваши опасения! Тем более, что опасения эти вовсе не ваши. Они исходят от ваших врагов — от собственников, от богачей, от лавочников, от олигархов — от тех, кто привык захватывать и грести под себя, говоря: «это моё!». Таков образ мысли мещанина, стремящегося захапать всё, до чего дотягиваются его руки, ставящего ограду там, куда он первым поставил ногу. Не верьте им, не будьте как они!

Подходит к завершению время нашего пребывания в лагере в Щелистых Горах. Пора заканчивать и мой рассказ. Или главу… — всё же, мне бы хотелось написать продолжение. Но это потом. Сейчас у меня на это нет времени. Пришло время действовать!

Надеюсь, я ещё вернусь к тебе, мой Читатель.

В качестве первого объекта нашего прямого действия мы выбрали фигуру более чем достойную — генерала Хашина, именитого и почётного имперского пса, причастного к подлому убийству Шекхана Мвеха, лидера народного восстания на материке Южный Фехль. Его казнь станет не просто унизительной пощёчиной, а ударом ноги в мерзкую харю режима.

Молись, лампасоносный ублюдок, сегодня мы придём за тобой!

ЗИМА

Человек с обрезанным дробовиком наизготовку обошёл здание бывшей котельной по кругу и остановился, прислушался.

Тишина.

Ледяная лестница, что ведет ко входу в Убежище, в паре метров.

Холодно. Термометр на плече бушлата показывает минус тридцать.

Запаха дыма нет — всё улетает вверх, прямиком в низкое клубящееся грязью небо.

Как же холодно! Человек поежился.

Тридцать градусов в середине июня! Кто бы мог подумать! Нет, были, конечно, такие кто думал. И теорию ядерной зимы придумали, и компьютерные модели всякие, прогнозы разрабатывали задолго до наступления этой самой зимы… и книжки страшные писали про «это»… да только избежать так и не сумели.

За время «зимы» здание обнесло серыми сугробами чуть выше окон, и теперь, чтобы попасть внутрь, нужно сначала спуститься вниз по вырубленной в обледенелом насте лестнице.

Там, внутри, сейчас тепло и уютно, но человек не спешит. Слушает. Несколько долгих минут он вглядывается в темноту, в которой лениво кружились редкие колючие пылинки.

Когда в августе прошлого года «они» обменялись ядерными ударами, уже через неделю, стемнело. Температура падала стремительно день за днем.

Сейчас «день», если верить часам — дней, в привычном понимании этого слова, с тех пор, как стемнело в конце августа, не было, была только ночь, темная и холодная. Уже в сентябре на юге России стояли пятнадцатиградусные морозы, а зимой — календарной зимой! — температура опустилась до семидесяти. Так что тридцатник в июне — не так страшно, если вспомнить январь…

Убедившись, что поблизости нет никого, человек с обрезом оборачивается и делает знак рукой тому, кто всё это время стоял в стороне.

Другой человек, тоже с обрезом в руках, отделился от черной стены в пятнадцати метрах от бывшей котельной. Это товарищ. Он отстал за полкилометра отсюда и шёл позади, готовый в любую минуту прикрыть первого.

Опустив на землистый наст добычу — окоченевшую, со связанными веревкой лапами, средних размеров собаку, — первый человек шагнул к стене бывшей котельной, вдоль которой вверх из снега торчит вентиляционный короб из нержавейки. Достав из ножен на поясе поверх ватного военного бушлата охотничий клинок, он стучит рукоятью по коробу: раз-два-три, раз-два, раз-два-три, раз-два. Сосчитав про себя до десяти, повторяет условный стук.

Ему отвечают: раз-два, раз-два-три, раз-два, раз-два-три. Это означает: всё в порядке, можно спускаться. (Если бы ответа не последовало, или ответ был бы иным, то двое вошли бы в Убежище через другой, замаскированный сейчас, как снаружи, так и изнутри, проход, что стало бы для находящихся внутри посторонних неприятным «сюрпризом».)

Подобрав добычу, человек дает знак товарищу и спускается вниз по ледяной лестнице.

За железной дверью слышится скрежет, после чего дверь приоткрывается, из появившейся щели на серую ледяную стену падает полоска тусклого жёлтого света.

— Илья, ты? — спрашивает из-за двери ломающийся мальчишеский голос.

— Я, — отвечает человек. — Ты, Ваня, стук не слышал? Открывай давай, не морозь!

Войдя в тамбур, Илья Лисов скинул собаку с плеча и аккуратно снял рюкзак с привязанными к нему по бокам снегоступами. Обрез — бывший в прошлой жизни охотничьей вертикальной двустволкой ИЖ-27 — положил на специально пристроенный в углу столик, снял с груди короткий автомат — ментовскую «Ксюху», положил рядом, — пусть оружие пока здесь полежит. В Убежище сильно теплее, стволы сразу конденсат словят, их придётся тут же чистить, а после вылазки охота отогреться, помыться, поесть, в себя прийти. Почистить оружие можно позже.

Вошедший следом Антон Мельников тоже оставил стволы на столике. Вместо собаки у Антона через плечо была перекинута связка из двух одеревенелых от мороза кошек и одного зайца.

— Папочка! — белобрысая девочка восьми лет выскочила из-за брезентового полога, закрывающего проход между тамбуром и Убежищем и подбежала к Антону.

— Машенька! Ну, иди ко мне, моя маленькая! — Антон расстегнул стылый бушлат и присел, широко расставив руки. Девочка бросилась в объятия к отцу, обхватила его за шею обеими ручками.

— Маша! — послышался из-за полога строгий женский голос. — Ты почему раздетая в тамбур вышла?

— Ну, ма-а-ам!.. — отозвалась девочка, не отлипая от папиной шеи.

Антон чуть отстранил дочку, со строгим видом осмотрев, в чём та одета. Два мальчиковых свитера — один с рукавами, другой, поверх него, без — и мешковатые штаны, тоже не девчачьи, на ногах — дутые нейлоновые сапожки. Осмотр удовлетворил его, и он сменил строгий взгляд на более мягкий. В тамбуре мороза не было; температура держалась около семи градусов Цельсия: не простынет.

— Всё хорошо, Насть! — громко сказал Антон. — Она не замерзнет. — И, чмокнув дочку в курносый веснушчатый носик, добавил, уже обращаясь к ней: — Ну, давай, иди внутрь, чтобы мама не ругалась…

Девочка быстро кивнула и юркнула за полог.

В тамбур вышли трое: Пётр Николаевич, которого все звали просто Николаичем — заросший щетиной тощий немолодой мужик в очках и растянутом свитере с оленями и с обрезом в самодельном чехле на ремне у пояса; Марина — невысокая крепкая женщина на вид лет пятидесяти (возраст свой она скрывала) в мешковатом шерстяном платье; и Степан — короткостриженый парень семнадцати лет с не по возрасту глубоким взглядом и седыми висками — старший брат Ивана.