Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 38

— Мужик, подсоби!

Служивый высадил ее боком, наши работнички тоже не лаптем щи…

— Мишка!

Он стоял в гостиной у стола, из револьверного дула вился дымок, сам в моем чиновничьем мундире.

— Геля! — Оружие упало на ковер. — Геля-а…

Обняв рыдающего мальчишку, я гладила его по волосам.

— Ну-ну, успокойся, болезный… Первый раз в человека всегда страшно.

— В ноги целил, — всхлипнул Мишка.

— Не попал, — решила я, заметив две нетопырьи половинки, на ниточках свисающие над головой, и изрядную дырищу в потолке. — Это тебя отдачей подбросило, ты впредь не в ноги цель, а под ноги, как раз в корпус куда-нибудь угодишь.

Возница прошел на кухню, звякнул посудой, вернулся с жестяной кружкой, полной воды, сунул Мишке.

— Пей.

Зубы страдальца отбили дробь по жестяному краю, неявный еще кадык спазматично дернулся.

Приказной зажег обе настенные лампы, присвистнул.

— Однако!

— Молодец, Ржавый, — похвалила я с преувеличенной радостью, — подстрелил-таки разбойника.

Кровь блестела на полу лужицей, от нее капельками шла кровавая дорожка, а дверь пятнали веерные брызги. Плечо, либо предплечье правое, тело развернуло на полшага, а это вот я каблуками в лужу наступила. Значит, Мишка стрелял оттуда, от кресла?

Я обернулась к вошедшему с черного хода Волкову.

— Погоня завершилась сокрушительным фиаско, дворами злодей ушел, — сообщил пристав, изучая наряд «горничной», потом посмотрел на пол, — на снегу тоже кровь.

И воцарилась пауза. Возница стоял почтительно у порога, мальчишка всхлипывал, я лихорадочно соображала, как опишу сегодняшние события в официальном протоколе. Григорий Ильич поднял мой револьвер, щелкнул проверочно затвором, Мишка уронил посуду на ковер.

— Позвольте отрекомендоваться, господа, — проговорила я веско. — Надворный советник Евангелина Романовна Попович, сыскарь чародейского приказа Мокошь-града. — И добавила другим тоном: — Миха, ступай переодеться да постарайся мундир мой аккуратно сложить. А вы, господа, располагайтесь. Зовут тебя как, служивый?

— Федором, вашбродь, — принял он мою шубу. — Дозвольте поинтересоваться, в столицах, что ли, баб в полицию нанимают?

Пожав плечами, я присела в кресло у стола, кивнула Волкову.

— Григорий Ильич, прошу простить мне этот вынужденный маскарад. Как вы уже, наверное, догадались, горничная моя тоже под личиной.

Мишка как раз вернулся в гостиную в моем шлафроке.

— Михаил Степанов, вольнонаемный.

Волков рассеянно посмотрел по сторонам, положил револьвер на стол.

— Чайку? — предложил Мишка.

— Не откажусь. — Григорий Ильич стряхнул с другого кресла штукатурку и сел. — Но сначала расскажи, что приключилось.

— Хозяйничал я, Евангелиночку Романовну с бала дожидаючись, притомился да туточки задремал.

— В мундире ее и с револьвером?

— Ну да, — покраснел Мишка. — Воображал себе всякое. Ну, соплю себе, сны уже смотрю про сыскные мероприятия, тут холодком подуло, я пробудился натурально и свет пригасил.

— Молодец, — поддержала я своего вольнонаемного. — Татей сколько было?

— Один был, с черного хода вломился да дверь, заметь, ключом отпер, даже без шума. Я затаился, за подлокотьем кресла меня от порога заметно не было. Он дом обошел, спальню за спальней. Бесшумно ступал, что на лапах кошачьих. Ну, думаю, пронесло, уйдет несолоно хлебавши. Но он в гостиную вернулся. Стоит, носом тянет, принюхивается. Рожи не видать, личина на ней черная, чулок или что-то вроде. Я дышать даже перестал. А он говорит: «Не прячься, милая». И ножик поднимает.

— Этот? — спросил вдруг Федор и достал из-за тумбы охотничью «щучку».

— Наверное, — пожал Мишка плечами. — Мне ж только силуэт видно было, из сеней свет в спину разбойнику светил. Ну я и выстрелил. Три раза. Первый еще целил, а после палил куда придется.

От этого «куда придется» придется мне ремонт мещанке Губешкиной оплачивать. Кроме потолка дырами от выстрелов украшены также и стены.

Федор вызвался помочь с самоваром, и они с Михаилом ушли на кухню.

— Грегори, — сказала я жалобно, — не сердись. Я собиралась тебе вот-вот признаться.

— Вы, Евангелина Романовна, определитесь, — холодно предложил он, — на «ты» мы или на «вы». Или желаете мне, к примеру «тыкать», а от меня вежливого обращения ожидаете? Класс ваш немногим моего выше, но берендийское чинопочитание неистребимо.

— Как вы пожелаете, — исторгла я виноватый вздох, даже не заступившись патриотично за наши обычаи перед иностранцем, вот какую вину ощущала.

Григорий Ильич выдержал театральную паузу и по-мальчишески улыбнулся.

— А хороша ты, Попович, в допросах!

Зардевшись от похвалы, я ответила улыбкой:

— Ты, Волков, тоже молодец.

— Не утешай, — отмахнулся он. — Был бы молодец, с поцелуями к надворному советнику не совался.

Покраснев для разнообразия смущенно, я тряхнула головой.

— Проехали и забыли. О другом думать надобно. Но прежде поверь мне, пристав крыжовеньский, что мешать ни в чем тебе не буду, а только помогать по мере сил. И к слову, когда мне бумаги о назначении из столицы пришлют, твое имя в документах проставлю с огромным удовольствием.

Грегори изменение своего статуса воспринял вполне гладко, эманации мужские пригасил, стал деловит и собран. Вестимо, посулами должности обрадовался.

Парни смели со стола сор, убрали нетопырьи останки, накрыли к чаю. И мы вчетвером устроили рабочее сыскное совещание.

Начальник чародейского приказа Семен Аристархович Крестовский устроил форменный переполох на благочинной Цветочной улице. Он колотил в двери зоринского особняка не менее четверти часа, пока заспанная горничная Марта (их обеих одинаково кличут, не перепутаешь), наконец не впустила ночных гостей.

— Удержу Семка не поддается, — оправдывался перед Иваном Мамаев, не забыв потрепать девичью щечку. — Меня тоже из постели выдернул.

Иван Иванович обитал в особняке с недавнего времени. Поначалу, когда супруга его Серафима в свои сновидческие пределы удалилась учебу продолжать, вернулся молодожен на холостяцкую квартиру. Привычнее ему так было. С недельку примерно все своим чередом шло, но в один прекрасный день в приказ статскому советнику Зорину телеграмму доставили.

Иван Иванович телеграмму зачел трижды, последний раз даже вслух.

— Серафима Карповна, — расшифровал умный Мамаев, — учуяла, что ее супруг молодой не на месте, отчего тревожится и науке в полной мере не отдается, вот блаженный учитель Артемидор и явился во сне господину Абызову, чтоб он тебя к порядку призвал.

Зорин вздохнул тяжело, отбил ответную депешу: «Будет исполнено» и переехал на Цветочную со всеми вещами.

Семен Аристархович бросился к другу:

— Ванька, с Гелей беда!

— Разберемся, — зевнул Зорин. — Марта, голубушка, прими одежду у господ сыскарей. Мы в кабинете побеседуем.

— Кофею подать?

— Непременно подай. — Мамаев плотоядно улыбнулся. — С коньячком. Семен Аристархович у нас в ажитации пребывает, надобно подлечить.

Горничная сделала книксен, пристроила мужские пальто на вешалке и ушла в кухню. Вскоре в том же направлении протопала еще одна пара женских ножек. Вторая Марта спешила на помощь, лакея они, видимо, решили не будить.

Кабинет у Зорина был основательный, ему под стать. Дубовая полированная мебель, обширный письменный стол с лампой под зеленым абажуром, на стене портрет супруги верхом на крылатом коте. Эльдар Давидович на портрет мельком посмотрел и сесть попытался спиною, чтоб не отвлекаться на грустные мысли.

— С восьми вечера, — сказал Крестовский, — оберег Гелии не отвечает.

— Сняла? — предположил Зорин.

— И я говорю, сняла. — Мамаев насильно усадил Семена в кресло.

— Зачем?

— Ну мало ли, может, чтоб в декольте ее «ять» видно не было. Может, светить перед какими чародеями опасается. Ты знаешь, сколько в Крыжопене этом чародеев? Вот и я не знаю. Иван, ну хоть ты скажи!