Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 27

— Чтоб я с этой безделицей к солидным людям совался?

— Так не в лоб! Что ж я, совсем без понятия? Вели сколопендре своей поспособствовать, она всех тутошних обслуживает. Скажи, для меня, скажи, будет ей, бесстыжей, жемчужный гарнитур, на который она в театре завистничала.

— Бабы, — вздохнул Чиков, — все мечты о побрякушках. И стоит твой, как там его, Мишка жемчугов драгоценных?

— Стоит, Сереженька. — Женщина сняла пенсне, промокнула платочком глаза, потом принялась тереть им стеклышки. — Только не пацан, а репутация приютской директрисы Елены Николаевны Чиковой, на ней только моя власть над зверятами этими держится. А знаешь что, я передумала, не получит Манька гарнитура, обойдется. Оба вы с нею за так постараетесь, потому пошатнется подо мною трон казенный, и сколопендра Мими на бобах останется. Кто ей еще будет девушек молоденьких в заведение поставлять?

Адвокат резко выбросил вперед кулак, прямо в лицо супруги. Волкову пришлось отступить, чтоб его не забрызгало кровью. Организму Сергея Павловича явно уже требовалась новая порция отравы, оттого он сейчас и ярился. Кажется, побои были Чиковой привычны, она запрокинула голову, расхохоталась, привлекая еще больше внимания окружающих.

— Правда глаза колет?! — Нацепила пенсне и, прижав к разбитому носу платок, горделиво пошла прочь.

Сергей Павлович бросил ей в спину ругательство. Привлеченная скандалом толпа стала потихоньку расходиться. Волков отступил за угол, пережидая, и последовал за Чиковым, как только тот тронулся с места. Переулок вывел их на улицу Сливовую, табличка висела на перекрестном столбе. Григорий Ильич догадывался, куда держит путь. Все бордели устроены более-менее одинаково, и сейчас его, скорее всего, вели к черному ходу «Храма наслаждений». Уж сколько Волков за службу свою этих «наслаждений» насмотрелся, и «обителей», и «садов», и «морей», да любое слово возьми, добавь к нему «наслаждений», непременно с таким названием лупанарий отыщется. На пороге Сергея Павловича встретила темноволосая дама атлетического телосложения в пеньюаре на голое тело и, невзирая на мороз, долго с адвокатом лобызалась.

— Гостья у меня нынче незваная, — сказала она, наконец отстранившись, — да не из тех «особенных», про кого ты, проказник, подумал.

Жрица любви увлекла Чикова в дом, Григорий Ильич следовал в шаге позади и успел войти в дверь до того, как она захлопнулась от сквозняка.

Трость делала его не только невидимым, но и неслышным, очень удобно.

— Про тебя расспрашивала, Сереженька, а глаза хитрые, лисьи, и сама рыжая.

«Сколопендра» Мими рассказывала любовнику о Попович, а Волков уже видел острый носик означенной барышни в щелочке меж занавесей, и зеленущий глаз, и рыжий локон над ним. Поэтому за адвокатом следить он передумал, Евангелина Романовна вызывала интерес куда больший.

Григорий Ильич приблизился к занавесям и прослушал неплохо проведенный допрос, касаемый наведения на покойного пристава Блохина смертельной порчи посредством соломенной куколки. Репортерка расследовала самоубийство со своей стороны, с репортерской, и хватка ее могла лишь восхитить. Но вместо восторга ощутил Волков раздражение. Приличная барышня, коею представлялась Евангелина Романовна, не должна была столь свободно с проституткой себя вести.

После допроса Попович отправилась в город, посетила парикмахера, поболтала с газетчиком, воспользовалась услугами чистильщика обуви. Говорила со всеми приветливо, слушала внимательно, слегка склоняя голову к плечу. Действия ее невероятно походили на профессионально организованное полицейское дознание.

«Ах, Евангелина Романовна, какой талант в вас пропадает, на печатные сплетенки расходуется. Но вы не беспокойтесь, продолжайте, после мне все доложите, а я уж придумаю, к чему собранную вами информацию применить. Убийство Блохина, тьфу, мелочь на одну трубку! Мы с вами такую бездну в уездном Крыжовене приоткроем, что всем хватит, и мне для наград, и вашему „Чижику-пыжику“ на первую полосу».

Звериным своим чутьем Волков улавливал приближающуюся бурю. Нарядный городской фасад держался на гнилых подпорках, вот-вот он пошатнется, выпустив наружу какое-то страшное преступление.

За завтраком Мишка сообщил:

— Ежели тетка твоя и сегодня не возвратится, жрать нам нечего, щей в котелке на донышке, от хлеба горбушка осталась. Давай-ка, барышня-чиновница, денег мне на хозяйство выдели, на базар за харчами пойду.

Осмотрев свое шерстяное платье, висящее сейчас на мальчишке, я хихикнула:

— Так прямо и пойдешь?

— Отчего же так? — жеманно протянул он, кривляясь. — Шубку Зарину надену, платочек нарядный повяжу, губки подмажу. Да не боись, Геля, не признает никто, обернусь в момент.

Девчонка из юного карманника получилась отменная, нескладная рябая отроковица лет четырнадцати на вид, слегка блаженненькая, уж больно старательно мальчишка пучил глаза, но не без кокетливости.

— Ну, что скажешь? — покрутился он перед зеркалом.

— Перфектно, — похвалила я. — С ключом что делать будем? Я до ночи домой, скорее всего, не вернусь.

— Тоже мне печаль! — Мальчишка сунул руку под головной платок и достал из волос шпильку. — У тебя их в сундуке мешочек целый.

На том и порешили, мой путь лежал в приказ к Волкову, так что с Мишкой было почти по дороге. Деньги он завернул в тряпицу и по-бабьи схоронил за пазухой, не забыл прихватить найденную в кладовке суму.

— Все-то ты, Ржавый, отыскать в чужом доме мастак.

Пацан хмыкнул.

— Долго еще при мне повадки воровские останутся.

На рыночной площади мы уж собирались прощаться, но приветливое:

— Прекрасное доброе утро, Евангелина Романовна, — заставило меня вздрогнуть.

Господин Волков приподнял шляпу в приветствии.

— Едва не разминулись.

Карие глаза пристава уставились на Мишку, тот девичьи покраснел и принялся ковырять носком валенка снег. Я вздохнула. Делать теперь что? Ряженого моего представлять?

— Доброе утро, ваше высокоблагородие, — произнесла осторожно.

— Позвольте отрекомендоваться, — Мишка сделал книксен, — горничная Евангелиночки Романовны… Михайлина.

Я похолодела. Что он несет? Но пацана несло дальше:

— Незамужней девице в присутственное место одной являться никак нельзя, тетушка ейная, хозяйка то есть, Захария Митрофановна в отъезде, вот Миху свою верную барышня и прихватили для соблюдения приличий.

— И когда же ты, отважная защитница, в Крыжовень прибыла и откуда? — спросил сыскарь, если его и фраппировала разговорчивость прислуги, виду он не подал.

— Так известно откуда, — подмигнул Ржавый, — из утробы матушкиной, годков уж… А правду Евангелиночка Романовна сказывала, что у барышень возраст спрашивать неприлично? Местная я, вашбродь, тутошняя, только не городская, а деревенская, губешкинской Дуньки троюродная сестра со стороны батюшки, только не Мирона, который семь год тому помер, а…

— Достаточно! — прервал Волков разошедшегося мальца.

Но каков молодец! Приемчик маскарадный на отлично исполнил, заморочил мистера Грегора, с мысли сбил, свою же оплошность замазал.

Григорий Ильич отдышался и молвил приветливо:

— Ты, Миха, домой, пожалуй, ступай, нынче честь и приличия барышни Попович я самолично блюсти обещаю.

— Да уж знаем мы эдаких блюстителей, — фыркнул Мишка, — наблюдут, а после нас замуж брать никто не захочет.

Волков уверил, что. с замужем все сложится у нас обеих непременно. Что-то меня в нем тревожило, я даже носом потянула, принюхиваясь. Манеры Григория Ильича со вчерашнего дня изменились, не разительно, но вполне ощутимо. Попахивало в морозном воздухе эдаким мужским амбре, расчетливым феромонным опылением. Ну это так, метафорически выражаясь. Если же рассматривать все в физической плоскости, дистанции приемлемой со мною Волков не держал, стоял в полушаге, развернувшись корпусом, даже беседуя с «горничной», склонялся ко мне. Демонстрация явного мужского интереса. Мамаев у нас в эдаких пантомимах мастак, он хвастался, что слабый пол на них неосознанно реагирует, телесно, что-де нам от пращурок наследие досталось, еще с диких времен.