Блокада. Книга 5 - Чаковский Александр Борисович - Страница 83

Звягинцев распахнул полушубок и достал удостоверение личности со вложенным в него командировочным предписанием.

Пока автоматчик проверял документы, Молчанов с усмешкой поглядывал то на него, то на Звягинцева.

— Можете следовать, товарищ майор, — сказал наконец автоматчик и, повернув голову, крикнул напарнику: — Пропустить!

Тот налег на короткий конец шлагбаума, к которому в качестве противовеса был подвешен кусок рельса. Шлагбаум медленно пополз вверх, и машина тронулась.

Несколько минут они ехали молча. Водитель продолжал загадочно ухмыляться.

— Что тебя так развеселило? — удивился Звягинцев.

— Скрытность ваша, — неожиданно ответил Молчанов. — Вторую звездочку получили и ни гугу.

— Откуда узнал?

— У шоферов глаз наметанный. Когда вы документы доставали, я сразу ее углядел.

— Сегодня только получил.

— За тот бой?

— За тот.

— Поздравляю, товарищ майор… Как говорится, от души!

— Спасибо, Молчанов. Сам командующий вручал, — похвалился Звягинцев и вдруг почувствовал неловкость: Молчанов ведь тоже был в том бою и вел себя геройски… Но он после того, как немцев отбросили от КП, пошел к своей машине и вернулся в штаб армии. Откуда взялся во время боя и куда девался потом, никто в дивизии, кроме самого Звягинцева, понятия не имел.

— Ты сам-то, — с тайной надеждой спросил Звягинцев, — награды не получил?

— За что? — без всякой рисовки удивился Молчанов.

— За то же, за что мне звездочку дали.

— Если шоферам за каждую ездку ордена давать, серебра-золота в стране не хватит, — рассмеялся Молчанов.

— Вот что, — сказал Звягинцев, — даю тебе слово, завтра же рапорт в штаб армии пошлю. Опишу все, как было. Убежден — получишь орден!

Молчанов покачал головой:

— А мне ордена не надо.

— Как это не надо?

— Мне… медаль хочется, — вырвалось у Молчанова. — «За отвагу». Только ее, и ничего больше! За всю войну — одну.

Звягинцева и тронуло и рассмешило это простодушное признание. Однако он промолчал.

Быстро темнело. Но и сквозь вечерний сумрак проглядывало привычное лицо войны. Покореженные, с порванными гусеницами танки, обгорелые кузова полуторок, разбитые пушки. Попадались и неубранные трупы, уже прикрытые снежным саваном. Изредка из-под снега выглядывала чья-то нога. Иногда над белой поверхностью вздымалась окоченевшая рука, и казалось, что мертвец то ли зовет к себе, то ли предостерегает от чего-то. Дорога пересекала район недавних боев, и машину бросало из стороны в сторону…

— Далеко до этой Кобоны? — нетерпеливо спросил Звягинцев.

— Километров тридцать прочапаем, — ответил Молчанов и неожиданно затормозил.

— Что случилось? — насторожился Звягинцев, и рука его сама потянулась к карману полушубка, куда он на всякий случай переложил из кобуры свой «ТТ».

Молчанов ничего не ответил. Неторопливо вышел из машины, открыл заднюю дверцу и вытащил из-за спинки сиденья топор.

— Застряли, что ли? — снова спросил Звягинцев.

— Минутку, товарищ майор, — не оборачиваясь, ответил Молчанов и с топором в руках побрел куда-то в сторону.

Звягинцев тоже вылез из кабины и, стоя у машины, наблюдал, как Молчанов, увязая в снегу, упорно продвигается к какой-то только ему ведомой цели. Там, метрах в двадцати от дороги, на снегу чернело что-то, а что именно — определить было трудно. Заинтересовавшись, Звягинцев последовал за Молчановым. Сделав пять-шесть шагов и зачерпнув снега за голенища валенок, он понял наконец, что это павшая лошадь.

Молчанов поднял топор и с размаху опустил его. Раздался тупой стук, будто удар пришелся по промерзшему бревну.

Молчанов опять поднял свой топор. Он методично поднимал и опускал его в течение нескольких минут, потом нагнулся, с силой потянул что-то. Послышался сухой треск, будто сук сосны сломался.

Молчанов распрямился и пошел обратно к машине, держа в одной руке топор, а другой волоча по снегу обрубок лошадиной ноги.

— Редкая удача, товарищ майор, — говорил он на ходу. — Нынче конинка долго на дороге не валяется.

Кряхтя от натуги, Молчанов просунул этот обрубок в заднюю дверцу, бережно уложил его рядом с мешками. Потирая озябшие руки, сказал весело:

— Поехали, товарищ майор!

Звягинцев мрачно молчал. Да, он знал, что нехватка продовольствия давно заставила ленинградцев, а равно и войска, обороняющие Ленинград, есть конину. Голод…

Во второй раз за сегодняшний день Звягинцев вспомнил о Вере. И опять совсем не так, как вспоминал раньше. Теперь он думал о ней без ревности, без обиды, как о чем-то отболевшем. Только с чувством тревоги за ее жизнь и здоровье.

— Когда был там в последний раз? — обратился он к Молчанову.

— В Ленинграде-то? — переспросил тот. — Да порядочно уже. Как трассу проложили, так и поехал обновлять ее — на третий либо на четвертый день. Делегата связи возил в Смольный.

«И каково там теперь?» — намеревался спросить Звягинцев. Однако вместо этого задал нелепый вопрос:

— Значит… прямо по льду трасса?

— Конечно, по льду! — ответил Молчанов, удивленный несообразительностью майора. — Говорят, долгонько наши ходили по озеру, никак надежный лед отыскать не могли. Потом будто в Ленинград папанинцев вытребовали. Специально для этого. Опыт же у них арктический! Ну, те быстро отыскали, что требовалось. То ли лично Папанин, то ли вместе с Отто Шмидтом, Разное говорят…

Звягинцев слушал и не слушал эту легенду. Он думал о другом. О том, что так и не спросил Молчанова, как выглядит сейчас Ленинград, как живется там людям. Побоялся спросить, хотя, кажется, ничего уже не боялся, ко всему привык, притерпелся — к артиллерийским обстрелам, к пулеметным и автоматным очередям, к бомбежкам с воздуха, к схваткам врукопашную. Война стала для него, как и для сотен тысяч других бойцов и командиров, повседневностью…

Он посмотрел на свои трофейные часы. Желтые стрелки на черном циферблате показывали четверть шестого. К часам этим Звягинцев успел привыкнуть, они теперь не вызывали у него брезгливости, как в первые дни. Но сейчас их черный циферблат представился ему частицей того черного, чужого, страшного мира, который со всех сторон обступил Ленинград.

— Что, или остановились? — раздался голос Молчанова; того удивило, почему майор так долго и так пристально глядит на часы.

И уж совсем несообразным показался ответ майора:

— Еще ходят, будь они прокляты…

Чем ближе подъезжала машина к Кобоне, тем реже встречались следы войны. Наконец они и вовсе исчезли. Безукоризненной белизны был снежный покров, не тронутый разрывами снарядов и мин. Во всей своей зимней красе стояли сосны, чуть приспустив густые, не иссеченные осколками ветви.

Машина сделала поворот, и мгновенно из тихого, казалось бы, задремавшего, наглухо укутанного снегами мира оказалась в другом — оживленном и шумном. Двумя встречными потоками мчались грузовики: наполненные людьми в гражданской одежде — на восток, груженные туго набитыми мешками, ящиками и тюками — на запад. А по обочине тянулся санный обоз, и ездовые, взгромоздившись на прикрытые брезентом грузы, весело погоняли лошадей.

— Хлеб везут в Кобону из Новой Ладоги, — объяснил Молчанов, остановив свою «эмку» на перекрестке в ожидании интервала между машинами, мчавшимися на запад.

Звягинцев, однако, и без объяснений сам понял все. На душе у него посветлело. Хотелось верить, что самое тяжкое для ленинградцев время уже позади, что продовольствия, которое везут сейчас эти грузовики, хватит, чтобы накормить город. И он решился наконец задать Молчанову вопрос, который боялся задавать раньше:

— Когда ты в последний раз в Ленинград ездил, как там было?.. Очень тяжело?

Ответ последовал такой, какого и ждал Звягинцев:

— Хуже некуда.

— Но теперь-то, — не то утверждая, не то спрашивая, продолжал Звягинцев, — наверное, получше стало?

— Надо думать, лучше, — не очень уверенно ответил Молчанов.

Забуксовавшая неподалеку полуторка чуть задержала движение машин, следовавших за ней. Молчанов моментально воспользовался этим. Он с лязгом включил скорость, и «эмка» их вклинилась в общий поток, устремленный к Кобоне.