Блокада. Книга 5 - Чаковский Александр Борисович - Страница 58

Соколов безнадежно махнул рукой и распорядился:

— Кушелев, беги за комиссаром. Надо посоветоваться.

— Комиссар воду не заговорит, — мрачно ухмыльнулся проводник. — Она агитации не поддается.

— Вы, кажется, радуетесь, что дальше нельзя пройти? — возмутился Соколов.

— Радоваться тут нечему. А только я предупреждал…

— На кой же черт пошел с нами, если был так уверен, что не пройдем?

— А у меня, командир, в Питере внучка махонькая живет. Не слыхал? Впрочем, что тебе с того…

В самом факте, что у рыбака есть внучка и что живет она в Ленинграде, не было ничего необычного. Необычен был тон, каким произнес эти слова флегматичный рыбак. На этот раз в голосе его не было безразличия, а звучали одновременно и обида и вызов.

— Сколько же внучке лет? — примирительно спросил Соколов, несколько озадаченный такой моментальной переменой в поведении человека.

— Восьмой пошел, — глядя на лед, ответил проводник.

— А… родители есть? — продолжал расспрашивать Соколов, теперь уже главным образом для того, чтобы как-то скоротать время до прихода Брука.

— Ро-дители! — с сарказмом повторил старик. — Родитель ее в ополчение ушел с Ижорского, и с тех пор ни слуху ни духу.

— А мать?

— На Ижорском заместо мужа вкалывает. А девочка день-деньской одна. С моей рыбы только и живет. Наловлю, заморожу — и с оказией в Питер. Есть еще добрые люди, доставляют, не сожрав по дороге… — Старик помолчал и невпопад выпалил: — За то время, что с вами по льду гуляю, я знаешь сколько рыбы наловил бы!

Эта последняя его фраза вновь пробудила у Соколова чувство безотчетной неприязни к проводнику.

— Нытик ты, дед, — сказал он, поморщившись, и отвернулся, услышав издали громкий голос комиссара.

— Что случилось, Леонид Николаевич? — кричал тот.

Соколов выждал, пока Брук приблизится, и ответил совсем тихо:

— Не видишь, что ли? Вода.

Брук хотел что-то сказать, но тут раздался гул, похожий на раскат далекого грома. Все растерянно переглянулись, стараясь определить источник этого пугающего гула, постепенно переходящего в скрежет, точно огромные жернова давили и крошили что-то.

— В сторону, в сторону давайте! — услышали все повелительный голос проводника и увидели, как он, до сих пор стоявший в стороне, подобрав полы тулупа, устремился к Соколову и Бруку.

Через мгновение там, где только что стоял проводник, возникла извилистая, зигзагообразная трещина. Она начиналась у самого края полыньи и, уходя на запад, скрывалась где-то в тумане.

— Кушелев! — крикнул Соколов. — Бегом к Дмитриеву! Передай приказание: всем взять в руки веревку и двигаться, держась за нее.

А гул и треск уже прекратились. Очевидно, подвижка льда, сокрушившая несколько торосов, окончилась. Снова стало тихо.

Некоторое время все молчали, устремив взгляды на майну. Наконец заговорил старший политрук:

— Вода, о которой рассказывал Дмитриев, была ближе к берегу. Мы то место уже прошли. Значит, замерзла. Может, и эта майна скоро закроется?

— Предлагаешь сидеть тут и ждать? — с недоброй усмешкой спросил его Соколов. — Лагерем расположиться и ждать?.. А сколько? Сутки? Двое? Неделю?!

— Раньше января не замерзнет вся Ладога, — неожиданно вступил в разговор рыбак.

— Погоди, отец, тебя потом спрошу, — сказал Соколов. — Первое слово — комиссару.

— Напрашивается только одно решение, — задумчиво промолвил Брук, — попытаться обойти эту воду…

Прибежал запыхавшийся Кушелев, доложил звонким своим мальчишеским голоском:

— Ваше приказание выполнено, товарищ воентехник второго ранга!

— Получай новое, — сказал в ответ Соколов. — Возвращайся опять к Дмитриеву, скажи, чтобы приостановил движение. — И, снова поворачиваясь к Бруку, пояснил ему: — Не хочу, чтобы люди эту чертову воду видели, пока мы с тобой не примем окончательного решения… К северу я уже ходил — там полынья.

— Значит, к югу надо идти, — рассудил Брук.

— Да вы что, товарищи командиры! — вторично вмешался в разговор проводник. — Карты с собой носите, компаса и такое говорите! Там же немец!

Никто ему не ответил. И Соколов и Брук отлично знали, что примерно в десяти километрах от того места, где они сейчас стояли, находился занятый немцами Шлиссельбург. Правда, вблизи Шлиссельбурга лед охраняют пограничники. Но где они сейчас, эти пограничники? И насколько плотна их оборона? Может ли она воспрепятствовать проникновению на лед разведывательных групп противника?..

— Если к северу майна шире, ее надо обходить с юга, — упрямо продолжал Брук. — Рискованно? Да, риск есть. А попробовать надо… — И так как Соколов сосредоточенно молчал, добавил: — Если хочешь, вернемся к людям и поставим вопрос на голосование. Лично я за исход ручаюсь.

— В армии не голосуют, — усмехнулся Соколов.

— Знаю. И все же есть случаи, когда можно проголосовать. Иного не придумаешь, если командира одолевают сомнения и он затрудняется принять решение.

— С чего ты взял, старший политрук, что я сомневаюсь? — обиделся Соколов. — Я, если хочешь знать, решение еще до твоего прихода принял. Только вот твое, комиссарское мнение узнать хотел.

— Теперь знаешь?

— Теперь знаю. И действовать будем так: я, Смирнов и Кушелев идем в обход майны с юга…

— Ты забыл про меня, — напомнил Брук.

— Нет, не забыл. Ты, комиссар, остаешься с экспедицией и будешь ждать нашего возвращения.

— Не выйдет!

— Выйдет, — твердо сказал Соколов. — Приказывать тебе права не имею, но прошу. Прошу остаться с людьми, — еще более настойчиво повторил он. — Нельзя оставлять экспедицию без командира и комиссара. Здесь всякое может случиться. То подвижка льда, то самолеты… А деда отпустим: ему на берег не терпится. — И, не дожидаясь ответа комиссара, обратился к проводнику: — Все, отец. Можешь быть свободным. Спасибо, что проводил.

Рыбак ожег его недобрым взглядом из-под мохнатых, опушенных инеем бровей.

— Я, командир, военной шинели не ношу. Списан вчистую еще в тридцатом.

— Вам же сказано, что можете быть свободным! — раздраженно повторил Соколов. — И нечего про шинель напоминать.

— Я про шинель напомнил к тому, что приказы твои мне не обязательны. Я человек вольный.

— Слушайте, вы, вольный человек! — вспылил Соколов. — Мы в вас больше не нуждаемся. Можете идти на все четыре стороны.

— А я желаю идти только в одну, — возвысил голос рыбак.

— Это как же понимать?

— А понимай, командир, так, что на юг я иду с тобой вместе. Разумеешь?.. Ну, тогда пошли давай. Не ночевать же здесь, на майне.

Он повернулся, ударил пешней о лед и зашагал вдоль полыньи направо.

Соколов и Брук переглянулись.

— Чудной старик! — сказал Соколов. — Ладно, ночевать здесь действительно несподручно. Смирнов, Кушелев, пошли! Счастливо оставаться, старший политрук.

— Сейчас счастье тебе нужнее, — тихо сказал Брук. — Желаю скорого возвращения и с хорошими вестями.

— Постараюсь. А ты прикажи за воздухом в оба глядеть. Эти «хейнкели» здесь, видать, постоянно на бреющем ходят. За маскировкой следи. Вешки и все прочее, что на санях лежит, укройте маскхалатами, чтобы не чернело на льду. Все! Бывай…

Соколов кивнул и пошел следом за удаляющимся рыбаком. Смирнов и Кушелев поправили за спинами свои вещмешки, вскинули на плечи винтовки и двинулись за Соколовым.

Рыбак шел неспешным, но спорым шагом. Его широкая спина и поднятый воротник шубы маячили уже отдаленно. Чуть слышно было постукивание пешни о лед.

Впереди, у самого горизонта, вспыхнула и погасла зеленая ракета. «Кто это и кому сигналит? — подумал Соколов. — Немцы? Или наши пограничники? Или?..»

Он вспомнил почти невероятную историю, рассказанную Якубовским. Еще восьмого сентября немцы захватили Шлиссельбург, блокировав Ленинград с суши. Но Шлиссельбургская крепость, носящая веселое название «Орешек», осталась в руках советских моряков и армейцев, и гарнизон ее, несмотря ни на что — голод, холод, разрушительный огонь вражеской артиллерии, частые бомбежки с воздуха, многократные штурмы пехотой и танками противника, — держится поныне.