Люди, дружившие со смертью (СИ) - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 15

— Он самый… — согласился старик, — Не каждый день в чистом поле встретишь живую легенду… Вы, господин Реннер, конечно легенда, но злые языки утверждали… Уж простите… Что вы уже не живая легенда…

Старик хохотнул… Ади кивнул, сдувая с перчатки пылинку:

— Покамест жив… Можешь даже пощупать…

Тот так сделал, будто портной попробовав ткань его куртки:

— Для нас было бы большой честью помочь вам и вашим друзьям, но я не представляю как… Хотя… Если вы не сильно спешите, могу предложить место в фургоне. Мы идем в Найвен и Лот… Уж там вы кобылку себе подберете…

Так мы и сделали. Решение нашлось выгодное для обоих сторон. Мерина впрягли в телегу, Ади забросил в нее седло и сел сверху. На краю уселся тролль, я остался при своих…

Когда колонна тронулась, я не преминул съязвить:

— Ну как дела, у рыцаря на телеге?

Ади просто отмахнулся и откинулся на спину. Он смотрел в небо, на его губах появилась улыбка. Я подумал, что он имеет на нее право — ехать ему было удобней.

Я плюнул и легко ударил коня в бока, догнал головной фургон, и на ходу спрыгнул на козлы.

Когда я обернулся, оказалось, что правит не встретивший нас старик, а юноша лет пятнадцати.

В руке он держал лист, с коего зазубривал текст.

— День добрый… — сказал я, привязывая коня к борту фургона.

Он кивнул в знак того, что день действительно не плох. Я не стал развивать тему — в конце концов, я сам поздоровался только потому, что надо было что-то сказать.

Парень зубрил слова из пьесы, более подходящие для скороговорки, чем для подмостков. Когда-то я слышал эту пьесу и даже покупал либретто. Насколько я помнил, эти реплики принадлежали Отцу Богов. В пьесе тот был персонажем неоднозначным, но не до такой степени, чтоб его дали играть безусому юнцу:

— «..

Вот я сам — в небесах

Сею страх я в глазах

«

Парень запнулся, и я подсказал:

— «… Не скрывал — я солгал …»

Юноша кивнул в знак благодарности и продолжил:

— «…

Я презренный в грязи

Вашей силы я вождь

Я есмь жар, я есмь дождь

Это ново? Сказать снова?

Иль не так? Возрази?..

«

Парень выдохнул — его монолог закончился. Почти закончился.

— Рано расслабился, — сказал я… — ты еще должен сказать «м-м-м-мо-мое п-п-п-п-поколенье»

— На сцене я хорошо заикаюсь и без репетиций.

Мы засмеялись — он тихо, я громче.

— А вы увлекались театром?

— Театр как корь — им нужно единожды переболеть в жизни, — ответил я расплывчато чьей-то цитатой.

— А теперь тоже гастролируете?

— Аха… Воздушный цирк барона Манфреда. Только смертельные номера.

— Здорово… А покажите?

Нет, положительно — вредно лгать юношеству. Или шутить…

— Может и покажем… А может и нет… Надеюсь на последнее, ибо, думаю, зрелище тебе не понравится.

Я еще не знал, что показать все же придется. Причем скоро…

Неспешное путешествие

Старика, который узнал Ади, звали Кольдиганом. Он был главным пайщиком театра, режиссером и драматургом. Все остальные в театре приходились ему или родственниками или совладельцами, а чаще и тем, и другим. Парень, с которым я ехал, был его сыном и откликался на имя Мориц.

Кольдиган никогда не расставался с карандашом, заткнутым за ухо и записной книжкой, которую носил в сапоге. В ней он периодически что-то черкал.

На первой же ночевке он рассказал о себе такое:

— Начинал на городских подмостках. Или на лобном месте. Впрочем, судите сами — по пятницам на помост закатывали плаху — рубили конечности и головы, рвали ноздри, жгли каленым железом, читали приговоры на конфискацию или изгнание. А за ночь кровь высыхала, и вечерами в субботу или в воскресенье ставили декорации и играли на крови. Конечно же, кровь пытались отмыть, но она быстрей въедалась в доски, они становились дублеными, бурыми. Комедии на моей памяти не ставили ни разу, но все же чувство было странным… То иногда думаешь, что спектакли идут три дня, и в пятницу тоже было представление. Казненные подымутся на бис, возьмутся за руку с палачом, кровь окажется брюквенным соком… Ну иногда и наоборот — что мы не играем, а живем, что именно на сцене — предпоследняя истина.

— Отчего предпоследняя?

— Оттого, что последняя у Бога…

— Убога? — встрял в разговор Эршаль.

Я не мог понять — издевается он или действительно не понял.

— Кстати, а какой теологической доктрины придерживается… — я чуть не сказал «тролль», но вовремя спохватился. — …Придерживается господин Эршаль?…

Мне подумалось, что вряд ли тролль верит во что-то. Тем сильней я удивился, когда тролль ответил:

— Верю. Отчего же не верить.

— И во что, если не секрет?

— В разум, в разумность…

— То есть, — сказал Кольдиган, — Вы верите в абстрактный разум, в человека?..

Кольдиган кивнул:

— Ну это гипотеза… Разумность-то… А как же быть с божественностью? С богом или богами? К слову, ваша религия монотеистическая или поли…

— Неа, я не поклоняюсь ничему. Не молюсь, не бью поклоны. Я признаю верховенство разума. Носитель его частицы — любое мыслящее существо. Все разумные вместе образуют всеобщий разум.

— Единство слагает множество, частица бога в каждом из нас. Ты есть бог, — заметил Ади. — Но здесь нет элемента сверхъестественного, нет потустороннего, нет идеи спасения. Народ за таким не пойдет…

Эршаль хохотнул:

— А мне и не надо, чтоб за мной ходили… У меня на это, знаете ли, аллергия. Это мое мнение, и я не намерен его никому навязывать.

— И что же ваш коллективный разум может делать?..

— Думаю, если он объединиться, перестанет воевать против себя же, то умножит свою силу. И разуму не будет пределов — взгляд проникнет к звездам, через толщу метала, на глубины морские. Машины, построенные им, будут летать по воздуху как птицы, плавать в море словно рыбы…

Тут Ади подавился мясом. Он закашлял, на глаза навернулись слезы. Кольдиган подал ему кружку с вином и стал хлопать его по спине:

— Да ваша вера еще безумней большинства существующих. Боги там ведут себя поскромней.

— Отчего же? — заметил я, — Ведь многие маги, как мы извещены, так или иначе умеют летать. Про плаванье я не слышал, конечно, но думаю оттого, что волшебникам лень задницу мочить…

— Так я не только про магов говорю. Я к тому, что простой человек, создаст машину, которая сможет переносить его через океаны.

В ответ Кольдиган рассмеялся

— Ну а что же после смерти? Что прикажете делать с душой? Что представляет умерший с точки зрения вашей веры, господин Эршаль?

— Вы видели хоть одного разумного покойника?

Пытаясь разрядить завязанный мною же спор, я пошутил:

— Я видел неразумных живых…

Но меня не слушали:

— Да что за дурацкий метод отвечать вопросом на вопрос? Говори прямо, что делать с загробным миром?

— А что с ним можно сделать, если его нет? Идея спасения порождена боязнью смерти. Чтоб успокоиться, придумали, ну, положим, что души умерших обращаются в звезды и смотрят на нас с высоты… Но вот, скажем, господин Дже видел столько покойников, что обратись они все в звезды, ночь была бы светлее дня.

Мне не хотелось это комментировать, но все замолчали, поэтому мне пришлось как-то ответить.

— Эршаль прав. Но, бывало, на привале, когда не мог заснуть, смотрел на звезды, вспоминал, а была ли эта звезда здесь вчера. В чистом поле, сами знаете, звезд видно предостаточно… И я постоянно находил звезды, которых не было в моей памяти. Я давал им имена, говорил с ними…

Но мои воспоминания мало кого волновали на самом деле.

— И в чем же преимущество твоей веры? — не успокаивался Кольдиган.

— В том, что она непротиворечива. Все религии… Или, вернее, все, что мне известны… Они называют себя единственно верными, а остальные в лучшем случае ересью, а обычно учением Зла. Для меня нет разницы, в каких богов верит существо. Главное не то, о чем оно думает, а думает ли вообще.