Дорога в Китеж - Акунин Борис - Страница 14

Вика быстро взглянул на толстяка, открыл рот что-то сказать, но передумал.

Пролетка въехала в ажурные ворота большого парка, повернула к Константиновскому дворцу, названному так в честь другого Константина, дяди нынешнего владельца. Вся середина парка была устроена в согласии с французским садовым искусством: прямые аллеи, стриженые кусты, геометрические газоны и клумбы. Летом всё это выглядело очень нарядно, но во второй половине марта лучше смотрелся английский парк, окружавший регулярный жардинаж с обеих сторон. Ели, дубы и вязы, росшие как бы сами собой, хотя на самом деле по строгому плану, покачивали ветвями на весеннем ветру, придавая перспективе некоторую живость.

Огромный дворец сиял свежевыкрашенным желто-белым фасадом. Совсем недавно здание перестроили и редекорировали для великокняжеской семьи, в соответствии со вкусами молодой хозяйки. Скучноватая громада украсилась кокетливыми балкончиками, на ажурной верхней площадке появился семафор, с помощью которого Александра Иосифовна, заскучав, могла слать депеши обожаемому супругу в Адмиралтейство и получать нежные ответы.

Главным украшением величественного палаццо являлась превосходная терраса на колоннах, с видом на пруды, на оба парка, французский и английский, а также на морской горизонт.

Правда, управлялось чудесное владение из рук вон плохо. Многочисленная челядь ленилась, за чистотой не следила, лакеи и горничные ходили в затрапезе – двадцатитрехлетняя хозяйка всего этого не замечала. Лишь во вторник начиналось лихорадочное движение: слуги сметали метелками пыль, надраивали полы, протирали стеклянные поверхности. Но происходило это лишь с «морской», парадной половины дворца. Дело в том, что каждую среду к сыну и невестке непременно приезжал император – пить чай. Непорядка и нечистоты его величество не любил. Главный день недели в Стрельне почтительно именовался «Лё Меркреди», «Среда». Французское слово без запинки выговаривала вся прислуга, даже «канареечный мальчик», в обязанность которого входило кормить и поить дворцовых птичек.

Среда была днем чинным и степенным. Ровно в пять прибывал государь, сопровождаемый лейб-казаками. Навещал в детской внуков, делал им «козу» своими длинными костлявыми пальцами, потом следовал на чудесную террасу пить чай. Стол накрывали внутри только при температуре ниже десяти градусов или при сильном дожде. Если всего лишь накрапывало и было, скажем, плюс одиннадцать, отец и сын сидели в одних мундирах, прямые как палки, пренебрегая погодными условиями. Царь любил спартанство. Кутаться в шаль и сидеть под зонтиком дозволялось только ее высочеству. Кроткая Санни безропотно терпела еженедельные мучения. Она до дрожи боялась сурового тестя, хотя тот никогда ее не бранил и всегда взирал на невестку с умилением. Она полностью отвечала представлениям императора об идеальной жене: была мила, трогательно беззащитна, первой никогда не заговаривала и исправно рожала. После того, как Николай Павлович уезжал (это происходило в шесть часов двадцать пять минут), великая княгиня преображалась: вприпрыжку скакала по комнатам и весело визжала, это в семье называлось – почему-то по-польски – «Jazda Tatarska», «татарская конница». Но государь, разумеется, не догадывался, что тихая Александра Иосифовна способна на такое неподобство.

Нынче был вторник, но, к удивлению мушкетеров, во дворце было тихо и сонно. На стеклах парадной анфилады золотилась пыль, подсвеченная предзакатным солнцем.

Лакей провел молодых людей в Зеленую Гостиную, где они застали августейшую чету за странным занятием. Их высочества стояли на четвереньках и что-то разглядывали под столом.

– Говорю тебе, здесь ничего нет! Фома неверующий! – сердито говорила Александра Иосифовна по-французски.

– Мои мушкетеры пришли, – выглянул из-под скатерти Константин Николаевич.

Он вылез, помог подняться супруге, хорошенькой румяной немочке. Всего месяц назад ее высочество родила третьего ребенка, но уже совершенно оправилась.

– У нас вчера был спиритический сеанс, стол ужасно скрипел и крутился, а этот скептик подозревает какой-то трюк. Скажите ему, господа, что мир духов существует! – потребовала Санни, прелестно дунув на свесившийся золотистый локон.

– Э, да вы не с Портосом, – удивился великий князь, увидев, что Воронцов и Воронин с кем-то незнакомым.

– Это Ларцев, считайте его нашим Д’Артаньяном. Только благодаря ему вы видите нас живыми, – сказал Вика. – Ах, какую мы расскажем вам историю!

– Что такое? – схватилась за сердце великая княгиня. – И где Мишель? Надеюсь, с моим медведем ничего не случилось?

– Он, как всегда, первым делом отправился выразить почтение вашему повару мсье Шомону. Вы же знаете, Мишель везде дружит с поварами. И любит заранее знать, какие подадут блюда. Но про приключение он говорить запретил. Боится, мы всё испортим. Нам дозволено рассказать только о сватовстве.

– Господи, это самое интересное! – захлопала в ладоши Санни. – Скорей садитесь. И ради бога ничего не упускайте!

Константин Николаевич смотрел на свою очаровательную жену с обожанием. Великий князь впервые увидел принцессу Александру во время поездки в Германию, когда ей было семнадцать, а ему девятнадцать, и тут же написал отцу: «Она или никто». Для сына российского императора брак с младшей дочерью малозначительного немецкого князька был незавидной партией. Государь соизволения не дал, но Константин умел быть упрямым и в конце концов своего добился. Получилась очень счастливая пара, наблюдать за которой было истинное удовольствие.

Слушая рассказ о двойном обручении, Санни ахала, задала тысячу вопросов, а в конце даже прослезилась. Расцеловала обоих женихов, пожелала им такой же чудесной жизни, «как у нас с Коко».

Тут явился Портос, и княгиня переключила внимание на него.

– Вы узнали, что будет на десерт? Мсье Шомон наотрез отказался мне говорить.

– Узнал, но не скажу, – ответил Питовранов, приложившись к ручке. – Он взял с меня честное слово. – Повернулся к приятелям. – Про Тяпу не рассказывали? Отлично. Публике сидеть тихо. Не перебивать. Можно ахать и охать.

Рассказчик он был превосходный. Собственно, это был даже не рассказ, а целое представление – с жестами, драматическими паузами и живыми картинами. Закончил Мишель свое повествование, лежа на ковре – изображал мертвого разбойника Тяпу.

– Хотела бы я всё это видеть собственными глазами! – прошептала потрясенная Санни. А великий князь крепко пожал Адриану Дмитриевичу руку.

– И вправду бравый гасконец. Даже имя похоже Адриан – Д’Артаньян. Кто вы? Откуда взялись?

Ларцев был предупрежден, что о самовольной отлучке из ссылки говорить не следует. Ответил, что он дорожный подрядчик, и сразу завел речь о Сибирском тракте, о необходимости железных дорог, о том, как можно было бы устроить и организовать это большое дело.

У Санни деликатно затрепетали точеные ноздри – ее высочество сражалась с зевотой.

Константин Николаевич любезно произнес:

– Великая мечта, великая. Нужно будет изучить ваш проект всерьез – после войны – разумеется, победоносной.

– «Разумеется победоносной»? – с вопросительной интонацией повторил Воронин. – Кажется, еще вчера вы оценивали перспективу иначе.

– Я всего лишь цитирую отца, – кисло молвил великий князь. – Я виделся с ним сегодня с глазу на глаз после Государственного Совета. Государь велел попросить прощения у Санни, что из-за неотложных дел пропустит «Лё Меркреди» (завтра ведь среда), но уже со следующей недели обычный порядок восстановится. Сказал: «Мы будем спокойно пить чай по средам, невзирая на войну, которая станет для русского оружия, разумеется, победоносной». Он и на совете говорил только о наступательных действиях. Вспоминал, как в четырнадцатом году казаки жгли костры на Елисейских Полях.

– Всё до такой степени плохо? – тихо спросил Виктор Аполлонович.