Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" - Страница 32

— Может быть, дело в том, что кто-то другой успел занять твои мысли, — осторожно осмелилась произнести Алисса. Она имела в виду Джеймса. И Фрея поняла это. По глазам стало видно, что поняла. Задержала вдруг дыхание, неуверенно посмотрела на подругу, а затем неожиданно улыбнулась.

— Нет. Определенно, нет.

Их разговор разрушило появление Рейчел. Она надела милое платье с пышной шуршащей юбкой, оголяющей острые колени. Волосы блестели от количества пролитого на них лака. Среди густых каштановых прядей затерялись невидимки, поддерживающие прическу в порядке. Казалось, Рейчел вышла с обложки глянцевого журнала. Подвела стрелками глаза, губы окрасила в насыщенный красный, на щеке оставила мушку.

— Неужели вы ещё не готовы? Я не могу поверить, — Рейчел схватила за обе руки Фрею и Алиссу и стала тащить их на себя, но те упрямо не поддавались. Фрею даже пробило на кроткий смешок, когда Алисса лишь обреченно вздыхала.

— Я не могу пойти, — Фрея села на кровати и с силой сжала ладонь Рейчел, обращая на себя её внимание. — Мне плохо. Наверное, я что-то не то съела. Я не могу никуда пойти, прости, — она смотрела на девушку в отчаянных поисках сочувствия, но та лишь недовольно нахмурилась, выпятив нижнюю губу.

Фрея не успела и сообразить, как Рейчел притронулась тыльной стороной ладони к её лбу, затем пальцами раздвинула глаза пошире, чтобы рассмотреть лучше зрачки, и наконец-то чуть ли не силой заставила высунуть наружу язык. Её движения были резкими и грубыми. Она осматривала Фрею с медицинской точностью, будто вот-вот должна была поставить неоспоримый диагноз, что едва мог оказаться утешительным.

— Действительно, вид у тебя не важный, — хмыкнула Рейчел, выпрямив спину и расположив сжатые в кулаки ладони на талии. — Ладно. Придется пойти вдвоем. Это будет жутко неловко, поскольку это ведь дом твоего кузена, — тон девушки хранил больше предостережения, чем глаза, по-прежнему ярко искрящееся.

— Я должна остаться с Фреей. Разве это не очевидно? Ей плохо, — Алисса отчаянно ухватилась за возможность остаться дома. Всё внутри неё противилось этому походу. Она не хотела идти настолько сильно, что внутри всё переворачивалось от этого нежелания, будто её кто должен был побить, оскорбить, обругать. А на деле боялась она лишь одного — Дункана, настойчивость которого сбивала с толку.

Она не привыкла к настойчивому вниманию к собственной персоне, особенно со стороны парней. Ей претило всякое кокетство и заигрывание, что было привычным среди молодых людей делом. Алисса была слишком серьезной, а потому воспринимала мир не иначе, как в чёрно-белых красках, различая среди этой скудной гаммы и обыденный серый. Ей не хотелось менять расположения дел своего бытия, что неизменно произошло бы, впусти она долю хаоса в лице Дункана Певензи в свою жизнь.

У неё было много предубеждений на счет брака, в который Алисса боялась вступать с паническим страхом. Ей нравилось оставаться в тени других девушек, позволяя тем забирать всё внимание, которое ей даром не нужно было. И вот только теперь к восемнадцати годам жизни её вдруг заметили, что тяжким бременем легло на свободную от кандалов любви душу. Похоже, Дункан не был намерен отступать, как и она сама.

— Ты должна пойти. Мне лучше побыть одной, — Фрея предательски похлопала её по плечу. Рейчел была довольна расположением дел. — Пожалуйста, — она наклонила голову и посмотрела на неё жалостливыми щенячьими глазами. Алисса не могла устоять перед давлением обоих. Если Рейчел она могла легко игнорировать, то точно не Фрею, вид которой оставлял желать лучшего.

К возмущению Рейчел Алисса не стала делать прическу или даже сменяться брюки на юбку. Подвязала копну волнистых волос лентой, сменила блузку на более свежую, во время чего выслушивала от Рейчел пререкания, которые взяла на себя Фрея. К ней девушка прислушивалась куда больше, а потому, в конце концов, заткнулась, не став лишний раз нервировать Алиссу едва уместными замечаниями. И всё же стоило им уйти из комнаты, как Рейчел продолжала причитать, пока Алисса не рявкнула грубо в ответ.

Оставшись наедине с письмом, Фрея не находила путей к отступлению. Аккуратно раскрыла его и с превозмогающим волнением, бьющимся о грудную клетку отчаянной птицей, принялась читать, пропуская удары сердца. Всего один лист. Двадцать пять, поднимающихся вверх строк. Слова она считать не стала.

Джон не был многословен. Он и в жизни был ограничен в выражении своих эмоций, скупая горсть которых всё же не могла сравниться с пустословием Фреи, заверявшей его в чувствах куда более сильных, чем испытывала на самом деле. Его любовь отображалась не в пустых заверениях, а в учтивых осторожных жестах. Прикосновение его шероховатых сухих ладоней заставляло Фрею часто ежиться. Когда обветренные губы касались нежной щеки, она опускала голову вниз, а когда они тянулись к её губам, так и вовсе отворачивалась. Когда Джон приобнимал за талию или плечи, она всякий раз чувствовала себя неловко. Когда он отрывал её от земли, желание оказаться на прежнем месте отзывалось внутривенным страхом. И всё же Фрея даже думать себе не позволяла о том, будто всё это ей не нравилось. Упрямо убеждала себя, что всё это было от непривычки, но так ли было на самом деле?

Она плакала и смеялась, читая письмо. По прошествии двух недель не многое изменилось. Нескольку строк о поездке на корабле. Ни единой забавной истории, ни единого упоминания о людях, которые его окружали, ни единого приличного описания. Три предложения и ни слова больше. Обосновался в Нью-Йорке. Жил в съемной комнате с тремя другими парнями. По соседству с ними жила компания девушек, но «не переживай ни одна из них не сравниться с тобой». Ему удалось устроиться в автомобильный салон продавцом-консультантом. «Многие находят мой акцент забавным и милым. Наверное, в нем моё преимущество, хоть мне хотелось бы отличаться и чем-то другим».

Большую часть письма Джон посвятил ей. Много извинялся, клялся в любви, ужасно скучал. Фрея чувствовала неприятный укол в груди. От волнения кожа покрылась красными пятнами, на лбу проступили капли холодного пота. Его многословность оставляла её без слов. И она пыталась воззвать к воспоминаниям о лете, которое едва успело закончиться, но, казалось, что времени прошло куда больше, чем две недели. И она сидела в смущенной растерянности, смотрела на фото парня, что нарочно положила перед собой, и совершенно не знала, что стоило написать в ответ.

«И нарисуй что-нибудь на обратной стороне письма. Скучаю по твоим рисункам» — она грустно улыбнулась. Под рукой не совсем своевременно лежал альбом, с которым Фрея не расставалась ни на минуту. Большая половина листов была вырвана, из-за чего тот выглядел болезненно худым, но всё же в нем хранилось ещё несколько зарисовок, которых там не должно было быть. Развернула альбом. Грубо вырвала ещё несколько листов с осточертевшим лицом, скомкала их и бросила на кровать. Она должна была прекратить делать это, но не знала как. Казалось, карандаш сам двигался по бумаге, отдельно от её руки. Несколько уставших морганий, и она снова смотрела на глупое лицо Джеймса.

Достала чистый лист, разгладила, хоть тот и без того оставался ровным, взяла ручку и застыла. Осмотрелась вокруг и на бумаге отобразилось несколько сухих строк о том, как она устроилась в Оксфорде. Рассказать ей было о чем. Фрея отправила Оливеру уже пять писем, исписанных с двух сторон, но вот для Джона не находилось и пары слов. Решила начать с Алиссы, а затем цепочка потянулась и к Рейчел, Дункану, Спенсеру, сеньйору Инканти. О Джеймсе решила не упоминать, будто одно его имя, затерянное между строк, могло изобличить их поцелуй, ночную прогулку, постоянные пререкания и случайные встречи. Мысль о парне снова затмила сознание, когда Фрея и без того бессвязно описывала то одно, то другое.

Исписала до половины второй лист, когда вдруг остановилась. Можно было спросить о чем-то у Джона, пожелать ему всего лучшего и распрощаться, но этого было мало. К изречению требовались слова любви, которых она не впервые ли не могла подобрать. Написала неуверенное: «Я люблю тебя. Безумно скучаю. Иногда кажется, что ты никогда не вернешься». Казалось ли так или же она втайне надеялась на это, Фрея не решалась задавать себе подобный вопрос. И всё же эти три предложения разили сухостью и совершенным унынием. У неё будто больше не было вдохновения для любви.