Энигма. Книга 2 - Мейер Лана - Страница 12

{Одержимые чувства – это путь в пропасть, саморазрушение собственной личности. И нет здесь никаких «но» и «или». Мой вам совет: как только ощутите подобное, похожее на то, что я описала… бегите. Бегите и никогда не оглядывайтесь. Иначе все закончиться тем, что в погоне за наркотическим кайфом от этих эмоций, вы потеряете себя…}

Но легко сказать, трудно сделать. Невозможно вычеркнуть из памяти человека, которого я всегда боялась и презирала, сторонилась и обходила стороной. А потом он ворвался в мою жизнь и вывернул наизнанку мою душу, заставив посмотреть на многие вещи под другим углом. Увидеть больше. Научиться ловить момент, фиксировать свое внимание на энергии звуков, земли, океана… Мак научил меня ощущать некие волны, которые он называл вибрациями реальности. Я никогда их не видела, но ощущала их подобно ветру, оставляющему мурашки на коже.

{– На это способен любой человек, Энигма. Различать потоки. Можно развить в себе этот навык, – пульсирует в висках его голос из воспоминаний.

– Но зачем это нужно? Какой же смысл? – я всегда атаковала Макколэя вопросами, когда чувствовала, что он готов идти со мной на контакт. На откровение.

– Сахасрара чакра, есть энергетический центр, который ведет к полной самореализации личности. Находится над макушкой. Он подобен венцу эволюции человеческой души. Абсолютная любовь и связь с космосом. Безусловная любовь, Энигма. Люди изменили значение этого слова, исковеркали. Только развив и открыв этот центр, можно перейти… – Макколэй тогда не договорил, на доли секунд погрузившись в себя, словно решал, можно ли мне выдать свою очередную безумную мысль.

– Господи, ну куда опять перейти?

– Неважно. Ты не поймешь этого сейчас. Ты находишься в состоянии неприятия, невежества и отрицания. Социальные программы мешают тебе, как и многим другим прийти к осознанности, Кэндис. Это нормально. Так и было задумано. Но если ты когда-нибудь ощутишь то, о чем я говорю, ты сразу поймешь, что это за чувство. Этот центр открывается последним, как правило. Впереди еще много работы над собой.

– А что для тебя любовь, Мак? Ты же бесчувственный сухарь, неэмоциональная ледышка. Как ты можешь говорить такие вещи, и при этом оставаться таким холодным и равнодушным почти ко всему, что тебе окружает?

– Это не так. Я един с миром, это и есть мое видение любви. Я кажусь тебе холодным, потому что меня заботят вещи, не интересующие современного среднестатистического человека, и живу на другой волновой частоте. Я не горжусь этим, и не считаю себя лучше других. Просто так вышло, может быть, на это есть причина… может быть, что-то поспособствовало высокому уровню моей осознанности. Что-то извне, – голос Мака начинает садиться по мере того, как он отвечает. Ему почему-то неприятно говорить о некой «причине». Между бровей даже появляется неглубокая складка, говорящая о полной сосредоточенности или неприятных воспоминаниях, что терзают его.

– Что это могло бы быть, и где мне это взять, чтобы понять тебя?

– Ты поймешь, когда придет время. Сейчас… просто будь рядом. Слушай себя, Кэндис, свой голос. Растворись в пространстве, стань крупицей воздуха и света… стань песчинкой в камне, на котором сидишь, – Макколэй произносил этот твердым, уверенным и гипнотизирующим тоном, вводящим меня в медитативное состояние, заставляющим буквально распадаться на атомы. Понятия не имела, как он это делает, но через пару минут, я ощутила странное чувство: по телу прошлась мощная волна тока, и я увидела нас обоих со стороны, словно на короткое мгновение воспарила над нами. Весь разговор мы вели сидя на краю скалы, на самом обрыве, но мне не было в тот момент страшно. Возможно, в какой-то миг я даже отдаленно почувствовала то, о чем Мак говорил… я доверяла этому миру, и мне казалось, что я вижу свет, который излучает любой предмет, будь то цветок, камень или человек. Конечно, чуть позже, я все списала на галлюцинации от насыщенного кислородом воздуха. Страшили мысли о том, что свечение от всего, что нас окружает, напомнило мне излучение от голографического изображения. В голограмме изображение всегда «вибрирует», разделяется на мелкие пиксели, и ты всегда это видишь, если начинаешь всматриваться в картинку… иначе было бы невозможно отличить трехмерную голограмму, от реального человека.}

Как только я начинала слишком сильно загоняться на эти тяжелые темы, в голове летала лишь одна больная мысль: «моя жизнь – симуляция и виртуальная реальность» и я естественно отгоняла ее как можно дальше. Не хватало еще попасть в психушку, к маме.

{К тому же… даже если все так, какое это имеет значение? Ну, нереальна наша жизнь, и что? Не плевать ли? Другой же у меня нет!}

В итоге я успокаивала себя тем, что в детстве, по совету Руфуса, просто пересмотрела «Матрицу». Я уже толком не помню, о чем этот фильм. Помню, лишь, что произвел на меня сильное впечатление, а потом тут же забылся, словно я никогда его и не смотрела. Помню только общую идею, некий посыл от его создателей, который заставил всех людей в начале двадцать первого века, задуматься о виртуальности жизни…

– Кэн, ты в порядке? – как только я «спускаюсь на землю» меня встречает обеспокоенный взгляд Джеймса, и его рука, равномерно поглаживающая мое обнаженное бедро. Грейсон задрал шелковый халат и плавно сжал ягодицу, и я тут же отстранилась от мужчины, испытывая острое желание выставить его за дверь. Что вчера было? Ох, черт… кажется, я дала ему повод распускать руки.

– Джек, мне нужно побыть одной, – делаю вид, что мне необходимо срочно убрать осколки разбитого бокала и протереть капли вина с паркета, и встаю, демонстративно поправляя халат, прикрывая обнаженные части своего тела, обожженные его пламенным взглядом.

– Кажется, вчера вечером ты не хотела быть одна, – чувственно замечает он. Я оборачиваюсь на Джека, наблюдая за тем, как Грейсон включает Носитель в режиме конфиденциальности и набирает сообщения, нажимая на невидимые мне кнопки в воздухе. До чего все-таки дошел прогресс. А я слепо верю Палачу, который показал мне ужасающую голограмму с Элисон, но разве я могу ослушаться его? Разве могу рисковать? Если есть хотя бы один шанс, что моя сестра действительно жива и находится в подвешенном состоянии, я сделаю все… все, что мне скажут, лишь бы спасти ее.

Я ей должна, я ей обязана…

Она моя сестра, моя кровь. Возможно, в конце всей этой истории, мы осядем где-нибудь в глуши, на одной из затерянных ферм Техаса, и будем вспоминать нашу прошлую жизнь, как страшный сон. Да, мы убежим не только от системы каст и цивилизации, но и от благ и возможностей… но мы будем счастливы и свободны.

И все же… хочется знать наверняка.

Надо будет потребовать с Палача весомые доказательства. Хотя, о чем идет речь? Мне смелости не хватит перечить ему и что-либо требовать. Страх перед Палачом заложен во мне с пеленок, на генетическом уровне, потому что он наверняка играл не последнюю роль в судьбе моей матери.

– Джеймс, это было вчера. До того, как «Алекс» сообщил мне очередную новость: Премьер-Министр Канады приезжает в Нью-Йорк. Очевидно, собирается поближе познакомиться с будущим супругом своей дочери? – приподнимаю бровь, изучая то, какой невозмутимой и неестественной маской накрывает черты лица Грейсона. Джеймс встает с дивана, и нарочито сдержанно застегивает темно-синюю рубашку, которую я вчера чуть было не сняла с него…

{Что бы сделал Мак, если увидел это?}

Ответ прост. Ему было бы плевать на меня, как на женщину, как на желанную им девушку. Если бы его и задела эта ситуация, и мой секс с другим мужчиной, то только исключительного из-за того, что его «объект» принадлежит ему, и кто-то хотел воспользоваться его игрушкой.

– Мы давно знакомы, – прочищая горло, отбивает мою словесную атаку Джеймс, и раздвигает губы в елейной улыбке. Той, которой он улыбается со всех СМИ, билбордов и агитирующих семью Грейсонов рекламных кампаний. Она внушает уверенность, надежность, симпатию, от нее веет силой ответственности, твердым характером. По-человечески твердым, а никак у некоторых – выкованным из гранита и льда… хватит! {Хватит о нем думать. }