Медленный яд (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 49

Мама.

— Да, — сиплю. В горле саднит, первый вестник приближающейся после кондиционеров простуды.

— Мы в шестнадцатой городской. Приезжай немедленно!

— Что?

Смысл доходит с опозданием, после того, как мама повторяет одну и ту же фразу еще несколько раз. Как только понимаю, о чем она, выдаю испуганно:

— Что случилось? Папа?

— Лиза. Передозировка феназепама. Она в коме.

Закрываю рот рукой, хотя воздуха не хватает и так.

— Еду.

Минуту метаюсь по квартире, натягивая спешно джинсы, вчерашнюю мятую рубашку. Высасываю из тюбика зубную пасту, быстро прополаскиваю рот и умываюсь ледяной водой.

А дальше — проезд на красный свет, петляние по незнакомым дворам, потому что навигатор указывает путь неправильно.

Не задумываюсь, почему сестра так поступила; последние наши разговоры, ссора с родителями, намеки на связь с Кириллом — все это вдруг отходит на другой план. Я понимаю только одно: не могу больше никого терять, только не сейчас. Какой бы не была старшая сестра, она родная.

Влетаю через приемный покой, разом ощущая больничный запах, от которого подкатывает тошнота. Нахожу информационное окно, прижимаясь к стеклу, которое отделяет от меня девушку в белом медицинском колпаке. Она сосредоточенно щелкает по клавиатуре, и все, на чем я сейчас акцентирую свое внимание — тонкие пальцы с с короткими ногтями, выкрашенными в лиловый.

— С отравлением где лежат? Елизавета Влади…

Поднимает на меня равнодушный взгляд — за день нас таких сотни, и если не нарастить броню, можно сломаться. Моя не растет.

— В реанимации, к ней нельзя.

Чувствую, как кто-то подходит сзади, касаясь плеча, и вздрагиваю всем телом: чужие руки, ледяные и сухие, делают больно одним только прикосновением.

— Сашка.

Папа с лицом белым, как стена. Делаю шаг навстречу, утыкаясь в его плечо лицом, и судорожно вздыхаю, цепляясь за его рубашку пальцами до боли в суставах.

Он увлекает меня за собой, на лавку, где сидят посетители, и тяжело садится на свободное место. Я не отпуская рук устраиваюсь рядом.

— Мама наверху, ее пустили в реанимацию, а мне нельзя. Здесь тебя ждал…

— Как это произошло?

Но правильнее, наверное, задать вопрос, почему?

Что ее заставило принять такое решение? Или интоксикация — всего лишь случайность, неправильно рассчитанная дозировка?

— Мы пришли домой, а Лиза в кровати. Думали, что спит… И не просыпается. Заглянули в мусорку, а там пустая упаковка от таблеток. Тринадцать штук…

Сжимаю его пальцы и не знаю, что сказать.

— Почему?

Отец пожимает плечами.

— Она все это время без сознания была?

— Нет… Мама ей промывание желудка пыталась сделать, два пальца в рот, марганцовку — часть таблеток вышла, но мало… «Скорая» еще так долго ехала… 

Сидим молча, обнимаясь, до тех пор, пока не подходит уборщица со шваброй, протирая под ногами пол. Густой запах дезинфицирующих средств жжет нос, забирается в самый мозг.

— Через пятнадцать минут посещение заканчивается, закрываемся.

— У нас мама в реанимации, дежурит, — пытаюсь объяснить, но женщина лишь пожимает плечами:

— Вас туда не пустят, по одному только. Домой езжайте.

Мы с отцом переглядываемся, и он достает из чехла телефон, чтобы позвонить маме. В этот момент папа кажется таким древним, точно ему не пятьдесят восемь, а гораздо больше. Все морщины становятся глубже, скулы — четче, а сухие губы выглядят совсем тонкими.

— Я внизу, Саша приехала. Тебя ждать?

Не слышу, что отвечает мама, но отец мелко кивает несколько раз.

— Скоро спуститься, на ночь не разрешили остаться.

Когда мама спускается вниз, я ее не узнаю. Под глазами размазанная от слез тушь, засохшая черными подтеками. Она сутулится, пожимая мне по-мужски руку и кивая головой, на большее ее не хватает. Грузно приземляется возле мужа, вытягивая ноги и массируя колени двумя руками.

— Как она?

— Сегодняшняя ночь все покажет. Стабильно тяжелое состояние. Когда сюда приехали, в себя приходила еще, бормотала сквозь сон.

— Что говорила? — спрашиваю, и хмурюсь, когда отец с мамой переглядываются, прежде чем ответить мне:

— Что-то странное, про Илью Поддубного.

Чувствую, как холодок бежит вдоль позвоночника, зарываясь в затылок. Неужели теперь его имя всегда будет там, где есть неприятности?

Глава 30. Александра

Неделя тянется бесконечно долго.

Кажется, будто в палате Лизы остановилось время. Монитор над головой, писк датчиков, «прищепки» на пальцах и жуткий запах. Смесь лекарств, хлорки и чего-то еще, тошнотворно-противного, и когда я нахожусь в интенсивной терапии, стараюсь дышать через рот.

Нам не дают оставаться с ней долго — процедуры, посещение врачей, мало места в палате, где лежит еще одна девушка. 

Я прихожу к сестре дважды, и в это время мама позволяет себе расслабиться и отдохнуть дома.

На третий день Лиза приходит в себя, и единственная ее просьба — чтобы я не приходила к ней в палату. Слова сестры не вызывают удивления, скорее, горькое разочарование. Мы становимся ближе с родителями, но не с ней.

— Она лекарства выпила и алкоголь, —  вздыхает мама, когда мы сидим в кафетерии на первом этаже больницы. Паршивый кофе, жареный пирожок, от которого все пальцы в масле, с холодным пюре внутри — я не могу здесь есть, только надкусываю и откладываю в сторону. В помещении душно, на потолке люстра с вентилятором  гоняет воздух по помещению, не принося облегчения. Хорошо, что хоть мух нет.— Говорит, что забыла про таблетки, разволновалась и не удержалась.

— Что значит «разволновалась»? Что-то произошло?

— Я так думаю. Но она не говорит…

— А про Поддубного? — промокаю аккуратно пальцы салфеткой, подношу к носу и морщусь: пахнут маслом.

— Когда я про него вопрос задала, она испугалась. Не нравится мне это…

Мне тоже.

На работе я не появляюсь, взяв неделю за свой счет. Федоров с легкостью отпускает меня, не задавая лишних вопросов, а я понимаю, что в этой фирме особо никому и не нужна.

Что полезного я делаю для компании мужа? Они справлялись без меня раньше, справляются и сейчас.

Но главное, все это время мы не видимся с Ильей, и меня это полностью устраивает. Я могу врать себе, говоря, что не испытываю к нему ничего, кроме ненависти, но это не так.

Есть, есть между нами влечение, но все это — реакция тела, а мозг диктует совсем другое. Держаться подальше от Поддубного, например.

Я отвожу маму домой, попутно заезжая в магазин. Холодильник пустой, и на одном чае долго не продержишься.

Набираю полную тележку продуктов, ощущая усталость. Ноги не идут, и о том, что готовить дома, не идет речи. Накладываю полуфабрикатов — продержусь на них до тех пор, пока не появится желание что-то делать. Желание жить нормальной, полноценной жизнью.

Рассчитываясь на кассе, роняя под ноги мелочь из кошелька.

— Черт, — наклоняюсь, чтобы собрать монетки, и не сразу обращаю внимание на темные кроссовки, остановившиеся рядом со мной. Поджимаю губы, не глядя наверх, — последние монетки прямо возле незнакомца, но черт с ним, не лазить же мне у него под ногами.

Внезапно, он опускается, чтобы помочь мне. Зеленые глаза смотрят на меня, а не на пол, пальцы ловко подхватывают серебристые монеты, протягивая мне их в горстке.

— Влади.

Щеки вспыхивают.

Только его не хватало.

— Поддубный.

Отворачиваюсь, забирая сдачу. Илья берет пакет из моих рук и первым идет на выход. Словно так и должно быть, словно это — естественное положение вещей.

— Что ты творишь? — шиплю, догоняя его.

А мне что делать? Не вырывать же продукты у него на радость всем присутствующим.

— Надо поговорить. Где машина?

— Направо, — отвечаю зло, скрещивая руки на груди. Кажется, что все на нас смотрят, все узнают Поддубного в лицо, и я опускаю низко голову, избегая чужого внимания.

Доходим до моего автомобиля, щелкаю сигнализацией, открываю багажник и замираю.