Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 37

— Камеры? — вдруг озаряет меня, но Толик уже звонит по телефону, связываясь с коллегами.

— Ты рассмотрела его? — спрашивает в промежутке между звонками, но я отрицательно мотаю головой:

— Он подошел со спины.

— Что этот придурок тебе говорил?

Я щурюсь, оценивая, стоит ли выдавать правду человеку, стоящему напротив. Добродушное, простое лицо; темно-русые, давно не стриженые волосы, карие, теплые глаза.

В прошлый раз эта внешность уже смогла расположить к себе; но стоит ли доверять ему, основываясь лишь на сочувствующем, понимающем взгляде?

Нет.

— Он называл меня глупой бабочкой. Спрашивал, соскучилась ли я. Обещал, что убийства не кончатся.

Полицейский снова ругается, уточняя:

— И все?

— Да, — киваю я. Толик смотрит долго, будто дает шанс исправиться, но я упорно молчу.

— Понятно. Сейчас приедет Ваня, пошли пока в машину.

Он оставляет меня одну в автомобиле, — неприметной иномарке темного цвета, припаркованной в дальнем конце большой парковки у развлекательного комплекса, а сам исчезает. Я приоткрываю окошко. В салоне пахнет освежителем, висящим на зеркальце. Сильный хвойный аромат «елочки» вползает в легкие, и я кашляю.

Мне чудится, будто маньяк все еще поблизости.

Кручу головой, с опаской оглядываясь по сторонам, и мысленно тороплю Ваню. Я не чувствую себя защищенной, — он подкрался ко мне средь белого дня, возле оживленного торгового центра, где повсюду установлены камеры и ходят люди.

Как наши пути пересеклись? Я не хочу верить, но склоняюсь к мысли, что Человек с кладбища шел по моим следам. Так же, как и Толик — улыбчивый полицейский, которому удается упустить меня всякий раз, как рядом оказывается он.

Холодными пальцами массирую виски, отгоняя головную боль, но она лишь нарастает. Думать становится все тяжелее, и, в конце концов, я откидываюсь на сиденье, наблюдая, как капли дождя стекают по лобовому стеклу: сначала медленно, а потом — летя под откос с невероятной скоростью.

Я ощущаю себя примерно так же.

Через тринадцать минут Толик возвращается, усаживаясь на водительское место.

Крутит зубочистку во рту, барабанит по рулю. Я искоса наблюдаю за ним, сжимая губы.

«Спроси его»

«Ты же не успокоишься»

«Мы поймем, если наврет»

Слушаю голоса и соглашаюсь с ними.

— Иван скоро приедет? — начинаю издали, словно готовлюсь к прыжку. Кажется, теперь я охотник, а жертва сидит рядом, еще не подозревая о моих планах.

— Уже должен, — Толик бросает быстрый взгляд в зеркало заднего вида, не меняя позы. Он все еще волнуется, и я пытаюсь понять причину. Точнее, какая из них заставляет нервничать его сильнее.

— Как ты потерял меня тогда, у погоста?

Полицейский застывает на короткое мгновение, теряется. Рука замирает вначале движения. Куда он тянул ее?

«Спроси, что у него с головой», — четвертый шептун появляется неожиданно, и в первую секунду я теряюсь, слыша его интонации. Точнее, ее.

Ведь все, что связано с ее появлением, так или иначе, относится к маньяку.

Мне снова кажется, что он рядом, что чужой, цепкий взгляд рыскает по моему телу, застывая на затылке. Передергиваю плечами, скидывая напряжение.

— Ты свернула в подворотню и как сквозь землю провалилась.

Он не смотрит на меня. Хваленный оперативник Ивана избегает зрительного контакта — такой ли уж Толик профи?

— Толя, — зову очень тихо, почти ласково, — что с твоей головой?

Полицейский медленно поворачивается. Бесстрастная маска, — взял себя в руки, но я вижу, что лицо бледнее шее в вороте голубой рубашки.

— В смысле? — он переспрашивает, хмурясь, но я не верю чужому спектаклю. Неубедительно.

Голоса не врут.

В отличие от людей.

— Голова. Кладбище. Я уже знаю, — пытаюсь сделать вид, что мне известно куда больше, чем на деле, и попадаю в цель.

— Я…

Темная тень появляется за спиной Толика, не давая ему закончить фразу. Мы одновременно вздрагиваем от неожиданности, когда Иван резко распахивает дверцу и садится назад.

— Мне тоже расскажи, — в голосе сталь и власть. Я вытираю влажные ладони о колени, с испугом наблюдая за Дорониным.

Он кажется огромным по сравнению с пространством автомобиля, заполняющим все вокруг. Даже дышать становиться тяжелее — настолько Иван сейчас велик в своем негодовании.

Суровые складки прорезают лицо прямыми линиями, во взгляде читается еле сдерживаемый гнев.

— Или ты, — он поворачивается ко мне, и я возвращаюсь в прежнее положение, отворачиваясь от него. Смотрю перед собой, отвечая:

— Это не мое дело. Своих сотрудников допрашивай без меня.

— Толик…

— Он ударил меня по голове, — перебивает начальника полицейский. Выпаливает, не переводя дыхания, чтобы признаться быстрее, — и я потерял сознание. Ненадолго, минут на десять, но Аню уже не нашел. После этого сразу позвонил тебе, Иван.

— Ах**но, — не выдерживает Доронин. — Б***ть, ты о чем вообще думал? — он орет, выпуская пар, и мне кажется, что Ваня сейчас схватит Толика и выбьет из него дух, расшибет голову о приборную панель. — Ты с работы вылететь хочешь? А ну, вылезай, — и мужчина выходит из машины, со всей дури хлопая дверью. Толик следует за ним нехотя, отходя на три-четыре шага в сторону от автомобиля. Я все равно слышу их разговор, хотя Иван уже пытается сдержаться, не переходя на повышенные тона, но ему это почти не удается.

Я сползаю еще ниже по сиденью, вслушиваясь и всматриваясь, пытаясь разглядеть что-то еще за их беседой.

Не слова, — эмоции, ощущения.

Мне безумно жаль в этот момент Толика. Он вдруг становится меньше ростом, сутулясь, но смотрит прямо. Признает вину, готовясь понести заслуженное наказание, но приговор Ивана оказывается куда жестче, чем ожидает полицейский.

— Ты отстранен, — чеканит Доронин, стреляя словами. Они летят прямо в Толика, растекаясь кровавыми ранами по светлой одежде.

Лицо полицейского окончательно теряет краску, становясь смертельно бледным.

Мое сердце сжимается в сочувствии, и я отворачиваюсь. Слишком интимны обнаженные эмоции провинившегося Толи.

— Иван Владимирович, — он все еще пытается найти слова в свое оправдание, но все мы понимаем: бесполезно.

— Я все сказал, — отрезает Иван. — На выход.

Последняя фраза адресовывается уже мне.

Я послушно выхожу из машины, следуя за Дорониным. Он идет, не оборачиваясь, не дожидаясь, пока я поравняюсь с ним.

Чувствую себя еще более виноватой — и перед Ваней, и перед Толей, избегая взглядом последнего.

— Аня, — окликает вдруг он меня, а я сбиваюсь с шага от неожиданности. — Книга.

Энциклопедия о бабочках, забытая в машине Толи, заставляет меня вернуться назад. Он стоит, держа пакет в вытянутой руке. Касаюсь прохладной глади целлофана, но мужчина не спешит разжимать пальцев, ища встречи со мной глазами.

Я вижу в них боль.

Отчаянье.

Ненависть?

— Прости, — шепчу так тихо, что сама почти не слышу себя. Смаргиваю наворачивающиеся слезы.

Голоса перешептываются втроем, жалея Толю, но четвертый снова молчит.

— Прости, — голос ломается, и книга выпадает их ослабевших пальцев, когда Толя отпускает ее и отступает назад, словно не желая слушать меня.

Я опускаюсь, чтобы поднять ее, незаметно вытирая тыльной стороной ладони две мокрые дорожки с лица.

Толик уезжает, грубо трогаясь с места, и пару мелких камней из-под колес его авто летят в мою сторону, падая крошками на многострадальный пакет.

— Аня!

Я бегу преданным псом вслед Ивану, молча усаживаюсь в джип, прижимая к себе книгу в перепачканной упаковке.

Он сжимает руль так нервно, что кажется — еще немного и вырвет его с корнем. Осколки чужого гнева наполняют салон доверху. Я боюсь пошевелиться, чтобы не уколоться ими.

— Как ты узнала?

— Голоса, — запинаюсь в ответ. Я нервничаю, и снова словно ощущаю чужую ладонь, сжимающую щеки, будто тиски.