На пути в академию (СИ) - Птица Алексей - Страница 44

Да, для постороннего картина была удручающая. Простой идальго ржал во всё горло, а бедная благородная девушка была вынуждена сама защищать свою честь со шпагой в руке. Именно так всё и выглядело со стороны, и я только сейчас всё это осознал. Попал я, как кур в ощип, и ничего уже не сделаешь. Всё слишком очевидно. Вот же, я дебил!

— Сеньорита де Сильва, что здесь произошло, этот идальго вас оскорбил?

Мерседес в замешательстве молчала, опустив изготовленную к бою шпагу, не ожидая такого развития событий.

— Он смеялся над вами, я слышал, — продолжал настаивать на своём ректор.

К чести Мерседес, она спрятала шпагу обратно в ножны и попыталась сгладить конфликт, не желая, чтобы меня наказали из-за неё.

— Нет, он всего лишь попытался.

— Несомненно, сеньорита де Сильва, этот гачупин не в состоянии оскорбить вас! Кто он, и кто вы! Низший не может оскорбить того, кто выше его. А сейчас, дорогая, пойдёмте, я сообщу вашим родителям об этом случае, и они решат вопрос с этим неотёсанным горожанином с помощью суда.

— Не надо через суд, дон ректор. Я сама разберусь с этим делом.

— Ничего, ничего, дорогая сеньорита. Ваши родители прекрасно решат этот вопрос и без вас! — и, обдав меня холодным презрением, он увёл с собой Мерседес. Я побледнел от брошенного в мой адрес незаслуженного оскорбления, а когда они ушли, кровь бросилась мне в голову, но было уже поздно. Да и кто я такой? Я даже не смогу вызвать его на дуэль!

Я побрел дальше по коридору и, ничего не замечая вокруг, раз за разом вспоминал эти обличающие слова. За что, за что?! Сердце сначала начало гулко биться, а потом, когда кровь отхлынула от лица, оно заныло тупой не залечиваемой болью.

Только что меня грубо поставили на место и показали, кто я здесь такой, и что со мной можно сделать. Опустошённый, я опустился в деревянное кресло в общей гостиной нашего факультета, ни на что не реагируя. Ко мне несколько раз подходил Винсенте и другие мои товарищи. Но я был недоступен для них, молча переваривая информацию, полученную от Мерседес и ректора.

— Ну что ж, мир не совершенен, и только в наших силах его изменить, — сказал я вслух и натолкнулся на непонимающий взгляд Винсенте.

— Что случилось?

— Да так, ничего особенного. Меня обвинили в оскорблении девушки, и теперь меня будут ждать её родители в суде.

— Что ты натворил, как ты оскорбил её?

— Да, никак, — отмахнулся я от него Дела давно минувших дней. Ректор всё не так понял, но что я могу тут сделать, ведь я не сын графа или маркиза, и даже не барон, как Перес. Простой сеньор, идальго удачи. Морской удачи! Но ничего, я вам докажу, я вам всем докажу.

Вскочив, я стал кричать, потрясая кулаком и ругаясь на всех известных мне языках, отдавая предпочтение, в основном, русскому народному и родному, до жути, мату. Немалого труда моим товарищам стоило меня успокоить, но общими усилиями это удалось.

Через пару месяцев меня, действительно, пригласили в здание суда, но родителей Мерседес не было, от их имени выступал нанятый ими присяжный поверенный. Зачитав обстоятельства дела, он замер в ожидании вердикта суда.

— Что можете сказать в своё оправдание, сеньор Гарсия-и-Монтеро?

Что тут сказать, денег у меня оставалось около тысячи реалов, судиться было бесполезно, да и бессмысленно. Оправдываться глупо, говорить о том, что никакого оскорбления не было, а было лишь недоразумение, так же глупо, как и оправдываться. Молить о прощении — недостойно дворянина, но и отмолчаться было невозможно.

— Ничего.

— То есть, вы подтверждаете всё, сказанное уважаемым сеньором поверенным семьи де Сильва.

— В общих чертах.

— Хорошо, суд удовлетворён объяснениями и выносит приговор. Присудить сеньору Эрнандо Хосе Гарсия-и-Монтеро штраф, в пользу семьи де Сильва, в размере трехсот реалов. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

С тем я и ушёл, став беднее на триста реалов.

— Легко отделался, — сказал мне Винсенте вечером после суда.

— Это почему? — искренне возмутился я.

— А потому! Могли и пятьсот, и тысячу присудить. Но за тебя либо словечко замолвили, либо то, что ты тоже являешься студентом академии, сыграло решающую роль. А может, суду понравилось, что ты не стал унижаться и оправдываться. Не знаю, может, всё вместе, но триста реалов — это самый минимум того, что тебе могли присудить, увы, но это так.

Ага, оказывается мне ещё и повезло. Но на этом история с судом и разговор с Мерседес не закончились. Примерно через неделю, ко мне подошёл мой новый приятель, Альфонсо Родригос-Санчес, и сказал.

— Тебе подарок.

— Что за подарок, и от кого?

— Не велено говорить. Попросили передать.

— У меня нет друзей, а те, которые есть, подарки не дарят!

— Видимо, ты плохо знаешь себя и своих друзей, некоторые готовы раскошелиться для тебя. Вот бы меня так же, как тебя, одаривали! — и он начал смеяться, озорно поблёскивая чёрными хитрыми глазами.

— Что тут? — поинтересовался я, когда мне в руки был вложен кожаный кошель.

— Деньги.

— Так это от кого?

— Послушай, Эрнандо, мне велели не говорить ничего тебе. Я себе ещё не враг, и жить хочу. А если я расскажу, то «поцелуй ведьмы» мне будет гарантирован.

— Гхм, — об этом самом поцелуе ходили самые разные слухи, и любое, самоё опасное деяние, любой девушки, тут же называли поцелуем ведьмы.

— Если не дурак, то сам догадаешься, а мне уже пора, — и, развернувшись, он ушел, оставив меня с неожиданным подарком в руках.

В кошеле, действительно, были деньги, и было там ровно триста реалов, и ни на один мараведи больше или меньше. Первой мыслью было — ректор, потом, декан, потом… Перечислив несколько имён, я остановился, собственно, на Мерседес, но задать ей вопросы напрямую я побоялся. Хватит с меня и одного разговора с ней.

Да, мы также периодически сталкивались с ней в коридорах или во внутреннем дворе. Сидели вместе на занятиях по общим предметам, но я всегда пересаживался подальше от неё, либо обходил десятой дорогой, как только видел. В общем, соблюдал нейтралитет, как только мог.

И вот, она опять меня нашла, ёшкин кот. Сидит и сверлит своими зелёными глазищами, как будто я ей должен. В принципе, должен, конечно, но всё, что должен, я прощаю и забываю.

— Гарсия-и-Монтеро! — этот окрик заставил меня очнуться от потока своих мыслей, — не хотите ли вы продемонстрировать нам навыки владения магией, а то, я вижу, вы излишне увлечены магией красоты, судя по тому, как вы смотрите на сеньориту де Сильва.

По классу пронёсся тихий смех, и на меня и де Сильва стали оборачиваться все ученики, с удовольствием замечая, как на моих щеках появляется яркий румянец, а всю шею заливает красная краска смущения, проступавшая даже сквозь плотный загар. Де Сильва тоже была не лучше, покрывшись от слов преподавателя и направленных на нее взглядов багрянцем до корней волос.

Делать было нечего, и я стал спускаться на ринг, перебирая в уме свои навыки и гадая, что заставит меня продемонстрировать наш преподаватель, а тот он мог и удивить. Например, приказать мне создать образ корабля, сотканный из тумана.

— Кто желает помочь сеньору Эрнандо, в его показательном выступлении? Есть желающие? Вижу, что их нет, но, может быть, кто-нибудь решится показать сеньору, что он лучше владеет боевой магией?

Желающие сразу появились, но быстро убрали свои руки, услышав раздражённое шипение Мерседес. Сейчас она очень смахивала на рысь, на большую и очень опасную, зеленоглазую рысь. Осталась только одна её рука, что изрядно удивило магистра магии.

— Интересно! Пожалуйста, уважаемая сеньорита де Сильва. Вижу, у вас есть серьёзные основания для этого поединка. Я с вами согласен, излишне назойливое внимание жутко раздражает. Но я попрошу вас несколько умерить пыл. Сеньор Эрнандо слабее вас в боевой магии, и значительно… У нас тут, всё же, учебный бой, поэтому, оставьте ему, пожалуйста, шанс уйти с ринга не покалеченным.