Мир колонизаторов и магии (СИ) - Птица Алексей - Страница 6

— Да?! Вы серьёзно! Вы, целительница Анна, готовы заплатить тысячу реалов за этого польо?

Гнилой Билл откровенно насмехался над старой женщиной. Сумма в тысячу реалов была неподъёмна ни для неё, ни, тем более, для меня. Но дуэнья не собиралась сдаваться.

— Ладно, таких денег монахи не дадут за него, но он сын навигатора Хосе Гарсия, по прозвищу «Портулан», а это о чём-то, да говорит!

Гнилой Билл переглянулся с одним из своих людей.

— Это не тот ли Гарсия, про которого говорили, что он живая карта и знает все течения Тихого океана?

— Да, — тихо прошептала дуэнья Анна, виновато глядя на меня. Её взгляд говорил о том, что она сожалеет, что была вынуждена выдать тайну, дабы сохранить мне жизнь.

А вот я, кстати, совсем об этом не жалел, и не понимал, что в этом важного. Все мои знания о море умещались на одну страницу учебника, и там не было ничего, кроме того, что вода в море солёная, а живут там акулы и дельфины. Ну, это я утрирую, но вот чтением морских карт я, вроде как, никогда не увлекался, так что, увы, мне и ах, вот такой вот прибабах получился.

Портулан, портулан, что-то это прозвище отца напоминает мне. О, наконец, я вспомнил, что оно означает. Портулан — это старая морская карта, к тому же, предназначенная для узкого круга лиц. По ней ориентировались командиры эскадр, которые вели их к берегам Испанского Мейна и другим колониям Нового Света. Ну а то, что эти карты здесь были, безусловно, магическими и читать их могли немногие, придавало остроту их изучению и значительно снижало круг избранных лиц. И моя ценность, как потенциального знатока портуланов, сразу значительно повысилась.

Гнилой Билл уже совсем с другим выражением лица посмотрел на меня.

— Оооо, цыплёнок, а ты везучий! Я не ожидал, что у «Портулана» есть такой сын, но все ошибаются, и Господь тоже! Видимо, его отвлекли, когда твой папашка зачинал тебя с твоей матерью, и лучше бы он спустил своё семя на простыню, чтобы позже получился более достойный его отпрыск. Но тебе повезло…

Дальше его монолог прервал я, не в силах сдерживать своих эмоций. Кровь бросилась мне в лицо, когда я услышал от Гнилого Билла это оскорбление. Даже плохо понимая его косноязычную, ломаную испанскую речь, я понял, какое страшное оскорбление он мне нанёс. Кровь или смерть!

У меня не было ни боевой магии, ни оружия, а лишь только храбрость и отчаяние.

— Кто ты такой, вонючий индюк, чтобы так отзываться о моём отце! Ты — гнилая мразь, и тлен под его сапогами, рождённый от старой истасканной шлюхи и зачатый больным сифилисом извращенцем, недоносок, вот ты кто, подлая тварь!

И я бросился в бой, не помня себя, и обладая, вместо оружия, одной только своей ненавистью. Бой закончился, так и не начавшись. Легко уйдя от меня вбок, Гнилой Билл обрушил на мою несчастную голову гарду даги, и я потерял сознание от нанесённого мне удара, в который уже раз.

Очнулся я гораздо позже, оттого, что по моей голове текла кровь, а чьи-то руки волокли меня за ногу, словно труп. Подняв отяжелевшую, залитую кровью голову, я обнаружил, что меня тащит один из пиратов, достаточно молодо выглядевший, чтобы дать ему больше двадцати лет.

Но мне от этого было не легче. Что я, падаль какая-то, чтобы меня волочь за ногу, или не человек вовсе. Эти и подобные им вопросы роились у меня в голове, не давая трезво осмыслить ту ситуацию, в которую я попал.

Заметив, что я очнулся, молодой пират бросил меня волочь и, отпустив ногу, сказал.

— Ну что, очнулся! Да, живуч ты, «Восемь реалов», а так и не подумаешь, обычный пухлый мальчишка-жирдяй. Небось, мамкину грудь до сих пор сосёшь, да сахарком тростниковым её молоко заедаешь, а, Восемь реалов?

Что за больная фантазия у этих моральных уродов, да постоянные оскорбления, неужели они по-другому не могут, либо не хотят. Достали уже! Но сил, чтобы даже вяло огрызаться, у меня не было, я был беспомощен, как новорождённый котёнок.

Чувствительный удар в пах заставил меня вздрогнуть всем телом. А вот это уже против правил и не по-мужски. Бить лежачего, да ещё по детородному органу, это, простите господа, моветон. Но быдло, на то оно и быдло, что не подчиняется обычным правилам. Я для этого пирата, также как и для остальных, был, всего лишь, «мясом» и источником получения доходов. Моя сомнительная полезность зиждилась только на определённых возможностях, которые несла в себе, и всё.

— Вставай, польо, давай, наша доброта не безгранична! Гнилой Билл слов на ветер не бросает, а ты ещё не доказал свою полезность, цыплёнок. Вставай, а то у меня приказ, не пойдёшь сам, мне велено тебя пристрелить. Ничего личного, только дело.

Мне не хотелось вставать, хотелось просто лежать и сдохнуть. Столько приключений, переживаний, боли, унижений и оскорблений я не получал за всю свою жизнь. А этот пацан, в чьём теле я был сейчас, тем более, этого не заслужил. В чём он был виноват?

Как в той басне Крылова «Волк и ягнёнок»: «Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать!» Но если я буду лежать, то меня убьют, а если я смогу найти в себе силы встать и жить дальше, то я смогу отомстить. Но желания мстить абсолютно не было. Хорошо у нас в интернете. Нагадишь кому-нибудь в профиль, обольёшь моральной грязью, а потом сидишь с чувством морального удовлетворения, ощущая себя великим и могучим (Это я не с себя).

Драться как-то особо не приходилось, всё больше по мелочи. А тут надо было выжить! Выжить, чтобы отомстить, или зачем? Жить, чтобы мстить, или жить, чтобы жить? А получится? А может, ну его. Волна пофигизма накрыла меня с головой, стало хорошо и спокойно.

— Как тебя зовут, брат? — погрузившись в нирвану, спросил я у молодого пирата.

Тот несколько удивился этому вопросу, особенно оттого, что я задал его на английском.

— Грязный Флинн!

Нирвана озабоченно плеснула волнами бытия. Что?! И вот этот гад будет меня мочить? Не слишком ли много чести этому полу зверёнышу, мнящему себя хозяином положения. Чисто из духа противоречия, я медленно поднялся и, шатаясь от слабости, ран в ногах и головной боли, сделал шаг вперёд, подталкиваемый дубинкой, которую держал в руках Грязный Флинн.

Я медленно шёл, еле переставляя ноги, с тупым любопытством рассматривая город Панаму, в который я попал. До нападения пиратов Генри Моргана, это был уютный старый город, застроенный большими красивыми зданиями и множеством церквей.

На его окраине располагались несколько монастырей, поднимающих каменные стены над городом. Повсюду были видны следы мелких пожаров и грабежей. Тут и там бродили пираты, одетые, как будто в первые попавшиеся им тряпки, главное, чтобы они были максимально дорогими и яркими. И не важно, что этот кусок шёлковой ткани, сейчас украшающий его голову в виде банданы, или головного платка, когда-то был женским платьем.

Отовсюду слышались женские крики и мужские стенания. Но пленных мужчин почти не было видно, одни старики и дети. Англичане и немногочисленные французы, из которых и состояли пиратские команды, превратили церкви в тюрьмы, согнав туда женщин, детей и мужчин. А одну из церквей Панамы — в арсенал, и плевать им было на слово божье, на Христа и веру.

Как будто бы эти церкви не были посвящены тому же Богу, которому молились и они. Странно всё это, они действовали хуже османских турков, разрушивших Византийские святыни, и вели себя соответствующе. Внезапно, где-то недалеко за одним из красивых домов, взметнулся вверх огромный столб огня, а после донёсся грохот взрыва. Все пираты, бродившие в округе, немедленно бросились туда.

Я бы тоже хотел это сделать, но у меня не было сил, и я был под охраной. Между тем, о том, что происходило за ближайшим поворотом, мне предстояло узнать самому. На углу улочки, откуда раздалось эхо взрыва, появилось несколько оборванцев, именующих себя пиратами, они вынуждено отступали, отстреливаясь из мушкетов от кого-то, не видимого из-за здания.

Клубок яростного белого огня ударил в угол здания, пламя взметнулось вверх, завизжал один из пиратов, пытаясь стряхнуть с себя огонь, который охватил всю его одежду. Его товарищ, достав пистоль и отпустив мушкет, который он до этого держал, прицелился и нажал на спусковой крючок.