Четыре тысячи, восемь сотен - Иган Грег - Страница 6

– У остальных есть численное преимущество десять к одному, – возразила ее мать. – Если большинство верит, что с ним поступают несправедливо, мнение третейских судей не имеет значения.

– Большинство в это не верит. – Все друзья Камиллы выразили недовольство насчет движения «Нового правосудия». Она не позволит запугать себя нескольким трусам, которые выкрикивали оскорбления, увидев в своих допах жертву, которая не могла дать им отпор.

– Значит, они отклонят предложение, – сказала ее мать, – и, возможно, этого хватит, чтобы расставить все на свои места.

– Хмм. – Возможно, именно на это и рассчитывал Леон. Камилла пересмотрела свою позицию. Голосование по-прежнему казалось унизительным поощрением денисоновской клеветы, однако передав вопрос в руки простых вестианцев, они получили шанс уличить ДНП в экстремизме, лишенном реальной поддержки – выставить их крошечной группкой мелочных сутяжников, ведомых лишь собственным безграничным ощущением правоты.

– Я не могу помешать происходящему, – неохотно признала Камилла. – Но если ты проголосуешь за, мне придется от тебя отречься. – Последней фразой она хотела пошутить, но на словах вышло иначе.

– То, как я буду голосовать, тебя не касается, – ответила ее мать.

– Ты просто подумай, к чему это может привести! – воскликнула Камилла. Ты действительно хочешь, чтобы люди стали выбирать, с кем им лучше заводить детей, чтобы избежать налога на Сивадье?

Ее мать безапелляционно покачала головой.

– Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности.

Камилла подала заявку на участие в дебатах по поводу нового налога, но не попала даже в число зрителей, которые могли лично присутствовать на обсуждении. За первой дискуссией она следила дома у Оливье; они сидели на диване, используя общий оверлей.

– На протяжении истории Земли мародерствующие армии отбирали у других наций их культурное достояние и прибирали к рукам личное имущество врагов. Но все мы радуемся тем редким случаям, когда в итоге торжествовала справедливость, и наследников этого нечестно нажитого богатства заставляли вернуть его законным владельцам или выплатить надлежащие репарации. – Сандрин Марке говорила со спокойной убежденностью. Если бы Камилла пропустила вступительные слова и отключила следовавшие за ними опознавательные надписи, то прямо сейчас бы кивала в знак согласия в ответ на безукоризненную обоснованность этих доводов. Никто не стал бы спорить с тем, что и светские, и религиозные власти веками давали добро на бесчисленные акты грабежа, аннексии и порабощения. Но сколько бы поколений ни проходило, прежде чем расхитителей, наконец, признавали таковыми, ясным оставалось одно: заручиться алиби, апеллируя к законам тех дней, было невозможно.

– Если сейчас «интеллектуальная собственность» стала для нас объектом порицания, – рассуждала Марке, – то насколько нелепым и тошнотворным должны выглядеть поиски культурно обусловленных оправданий тому, как Сивадье воспользовались этой идеей, чтобы силой пробиться в проект освоения Весты. Да, они были участниками соглашения, основанного на взаимном согласии. Но каковы были шансы добиться справедливого решения в условиях порочной правовой системы – допускавшей покупку и продажу идей, принадлежащих всем без исключения людям по праву рождения?

К началу перерыва в вещании Оливье был настроен оптимистично.

– Здесь, конечно, есть кое-какая бравурная риторика, но эти туманные формулировки, как мне кажется, сводят ее на нет. И ведь при желании они вполне могли бы привести примеры конкретных проблем той эпохи: есть исследования, которые показывают, что люди действительно погибали из-за неоправданно высокой стоимости анализов на патентованные онкогены.

– Но точность побуждает искать отличия, – сказала в ответ Камилла. – Технологии добычи ископаемых довольно сложно спутать с медицинскими.

– В отличие от технологий добычи и военных преступлений?

– В этом и суть, – решила Камилла. – На самом деле здесь нет никакого сопоставления; людям просто предлагается провести ассоциацию между двумя понятиями. Но стоит копнуть глубже, и наткнешься лишь на тупой буквализм.

Представитель противоположной стороны, Давид Делиль, начал свое выступление с демонстрации документов, подтверждающих его происхождение, доказывая тем самым, что на него налог распространяться не будет. Возможно, его душу грело сделанное перед всеми заявление о том, что он действует исключительно из принципа, но у Камиллы подобная попытка увязать моральный вес человека с его родословной вызывала лишь разочарование.

В своем ответе Делиль попытался переиграть Марке с помощью ее же тактики: «Я согласен, что чудовищные моральные ошибки наших предков остались в прошлом, и именно поэтому считаю, что предложенный акт коллективного наказания должен быть отклонен. Истории также известны случаи, когда победители накладывали на побежденных несправедливые репарации. Разве мы хотим, чтобы нас воспринимали так, как мы сейчас воспринимаем их – мелочными, мстительными, алчными и, в конечном счете, губительными для самих себя?»

Камилла прижалась лицом к подушке, чтобы не закричать. Все это барахтанье в Нюрнберге и Версале выглядело до ужаса благородным, но практически не оставило времени на обсуждение самой проблемы.

Когда это тягостное действо подошло к концу, Оливье предложил ей опубликовать ответное сообщение. Он знал, что Камилла делала заметки, когда еще надеялась поучаствовать непосредственно в дебатах.

– Я не готова, – ответила она. – К тому же их никто не смотрит – разве что ответ появляется сразу, без задержки.

– У нас еще есть время, – возразил он. – Давай, я тебе помогу.

Они состряпали ответ за полчаса, и вышло не так уже плохо. Первая волна давно прошла, но интерес к дебатам не утихал, и спустя пару часов люди начали просматривать ее сообщение.

– Теперь ты знаменита, – пошутил Оливье, когда счетчик перевалил за сотню.

– Знаменита словами о том, что патенты на добычу полезных ископаемых на астероидах не отсрочили искоренение малярии. Для своего следующего трюка я, пожалуй, обращусь к взаимосвязи владения кошками с человеческими жертвоприношениями. – Она повернулась к Оливье. – Скажи мне, что все это просто плохой сон.

– Сначала дождись сцены, в которой я голым стою на краю Реясильвии[2]

– Я серьезно.

– Ты на полном серьезе думаешь, что спишь?

– Мне на полном серьезе нужно знать, что это невозможно.

Оливье поморщился.

– «Невозможно» – слишком уж сильное слово. А моя репутация предсказателя пока что оставляет желать лучшего.

– Так что мы будем делать, если налог одобрят?

Он взял подушку у нее из рук и приложил к подбородку.

– Будем шлепать друг друга, пока не проснемся.

В день голосования Камилла работала в вечернюю смену в клинике неотложной помощи. Начиналось все спокойнее обычного, поэтому она занялась пересмотром записей по предыдущим пациентам. Она настроила доп для чтения так, чтобы поле зрения очищалось при малейшем намеке на движение поблизости, но час проходил за часом безо всяких изменений, и в итоге она сама закрыла окно допа, чтобы отдохнуть, и остановилась взглядом на пустом коридоре.

К ней направлялась согнувшаяся в три погибели женщина, которая держалась за живот, морщась от боли. Камилла вышла навстречу с томографом в руке. Она терпеть не могла пользоваться присосками в спешке, но еще досаднее было бы не рассчитать прыжок и врезаться лбом в пациента с разорвавшимся аппендиксом.

– Вы можете рассказать, что случилось?

Женщина со стоном помотала головой.

– Когда начались боли?

Ответа так и не последовало.

– Вы не могли бы убрать руки, чтобы я провела сканирование?

Женщина подняла глаза на Камиллу.

– Нет.

– Почему же?

– Ты не заслужила права ко мне притрагиваться. Я обращусь в другую клинику.