Первый после Бога - Соломатина Татьяна - Страница 6

А вы Хэллоуин празднуйте, как положено. С тыквами. С театрализованными представлениями и маскарадами. В искусстве главное – душа! Особенно если бюджета нет или был, но уже распилили по дороге, а то и так просто просрали. Вот тут самое время к таланту воззвать. Если талант к тому времени ещё не пьёт самолично со всеми святыми.

Санавиация, лифт и вера

Но самый идиотский розыгрыш, очень опосредованным участником последствий которого мне довелось стать, уже будучи взрослой и замужней, и даже заведующей отделением, – состоялся не на Хэллоуин, и даже не на первое апреля, а на Новый год.

Был в урологическом отделении нашей многопрофильной больницы любитель пошутить. Причём пошутить прямо, без изысков, со всей сокрушительной силой незамысловатого армейского юморка. Например, прибить тапки. Белые моющиеся такие тапки. Весело же! Коллега переоделся весь в пижамку и халатик. Где мои тапки? – а вона, в углу стоят. Моторика, шаг, доктор на полу, морда в кровь – очень смешно, короче.

Ещё этот любитель пошутить виртуозно умел имитировать голоса. Ему надо было в клоуны, или Пугачёвой в мужья. Но он зачем-то стал урологом. Талантливым урологом. Кандидатом, а со временем – и доктором наук. Оперирующим хирургом и в целом – очень надёжным товарищем. Что не мешало ему иногда бывать полным дураком. Исключительно от переполняющей его витальной энергии, не иначе. От заводного характера. От шутовского взгляда на любую ситуацию. Это как раз он автор шутки, увековеченной в моей «Акушер-ХА!», когда девица-интерн мужика в рентген-кабинет вела, крепко держа за причинное место[3].

И вот однажды этот шутник позвонил урологу, маститому-именитому, буквально за полчаса до Нового года. И сказал голосом ответственного и надёжного диспетчера, что вызов по санавиации. И без маститого-именитого никак. Собирайтесь, сейчас машина подъедет. Вышел маститый-именитый, глухо матерясь. Постоял-покурил в ночи морозной под салюты и ураканья. Позвонил с мобилы в соответствующую службу – сказали, что никаких вызовов нет. Плюнул – и обратно домой отправился. По дороге в лифте застрял. Там и провёл новогоднюю ночь. В соответствующей лифтовой службе потому что никто не отвечал. И мобила села. А когда он уж колотить и орать устал – тут и утро наступило. Его вытащили, и он к нам завалился. Злой как чёрт.

Первым делом, конечно, домой, к жене. А жена злая как сто тысяч чертей. Он ей сперва не звонил – чтобы не отвлекать, не беспокоить, ибо гости и вообще, чтобы не портить праздник. А она как раз звонила – когда у него уже мобила села. И даже в соответствующие службы звонила. Там ей и доложили, что никаких вызовов-выездов-вылетов в район, тем паче с участием маститых-именитых, не было. И жена ему и отрубила: пусть, мол, отправляется туда, где всю новогоднюю ночь шлялся. В лифт он идти не захотел, и пришёл к нам.

Так что осторожней с розыгрышами.

И верьте мужьям. Мужчины – существа незамысловатые. Если он всю ночь сидел в лифте – он честно скажет, что сидел в лифте. Если он скажет, что всю ночь был у любовницы – значит, всю ночь был у любовницы. И мне совершенно непонятно, почему в ответ на первое женщины злятся и орут «иди, где всю ночь шлялся!», а в ответ на второе смеются и говорят: «а, ну понятно! Работа…»

Непременно перечитайте рассказ Аверченко «Ложь», и в обязательном порядке четвёртый эпизод из «Жизни Берегова». Это что касается веры в мужей. А что касается розыгрышей, упомянутых в этой истории и историей выше – они, конечно же, совершенно дурацкие. Но как уныла была наша жизнь, и воспоминания о ней – которые немаловажная часть жизни, – если бы мы постоянно были невыносимо умными и нестерпимо правильными.

Колготки в сеточку

Примус давно там, где «а на небе встретят Сашка да Илья». Там вряд ли читают книги, но если сочтены все шаги, пусть роман «Коммуна» таковым не считается и на небесах к рассмотрению не принимается. Мне самой часто кажется, что Примус никогда не покидал меня. Он в каждом мужчине, в каждом, кто вдруг рассмеётся, как он; вдруг тряхнёт буйной крупной умнейшей головушкой; вдруг коснётся моего сердца… не знаю, чем касаются сердец; и сердец ли. Слова так жалки, так несовершенны. Вдруг тембр голоса, или окликнет в толпе кто-то: Танька!.. Я оглянусь, это не меня, но шальная тачка, не остановившаяся на «зебре», успела пронестись. Он во всём, что забавляет меня, что меня удерживает или подталкивает. Во всём, что оберегает и не позволяет. Что радует и смешит.

У меня невероятный ангел хранитель.

Жаль, что для этого пришлось умереть человеку.

Смешливая и нежная, тактичная и обаятельная, мудрая и ласковая, мощная незыблемая твердь и разъятая ветром росная паутинка, вечная любовь моя, я никогда больше не надевала таких колготок.

В далёкой юности, посреди всего прочего, я мечтала о колготах в сеточку. Мои молодые люди и даже кандидат в первые мужья не догадывались преподнести мне такой подарок. А просить я никогда не умела. Равно и намекать. С мужчинами вообще намёки не работают. То есть, вот если стоять и тупо лить слёзы, глядя на уродливые босоножки – ни за что не догадается. Всё на свете переберёт, включая конец Вселенной через пять миллиардов лет. Но ни за что не догадается купить тебе уродливые босоножки. Или, вот:

– Ой, посмотри какая розовая курточка!

– Где?!

– Да всё уже, проехали. Нигде. Ты мне жизнь поломал.

А как попросить или хотя бы намекнуть на жажду колгот в сеточку? И просто вот так взять и купить их – было негде. Но я, наконец, решилась, и крутая однокурсница, дочь главного врача Еврейской больницы, отвела меня в гнездо спекулянтов. И там, в гнезде, я купила колготки в сеточку. И ещё тушь «Пупа». И ещё – цельный купальник. Ну как – цельный… В бассейн в таком не пойдёшь, а был уже ноябрь месяц. На колготы в сеточку, тушь «Пупа» и цельный купальник я потратила всё. И повышенную стипендию, и зарплату санитарки оперблока травмы. Хочешь похудеть? – Спроси меня как!

И надо же их куда-то выгулять! Срочно! Колготки эти. Явно не на занятия и не на работу. Значит, срочно надо в кабак. А будущий первый муж в рейсе. Значит, срочно же надо с пацанами. В Одессе в ноябре ещё можно в таких колготах.

С чем?! Ну ладно, джинсовых коротких юбок у меня было. И даже косуха была уже как положенная, правильная, а не турецкая кожаная куртка «из залуп». И вот принарядилась я. Произведу, – думаю, – фурор!

Иду по улице, холодно. Синяки оглядываются. Собаки воют. Старушки вслед плюют.

Примус как узрел, сразу вердикт вынес:

– Мечта эпилептика!

И, помолчав, добавил извиняющимся тоном, мягко так:

– Слушай… Я иногда ору, что ты шлюха. Но я совсем не то имею в виду. Не надо так! Не надо так буквально всё воспринимать. Мир полон прекрасных вещей. Море, там. Закаты. Рассветы. Пожалуйста, больше никогда так не делай. Это… Это… Это…

И Примус выдавил из себя страшное слово: безвкусица. А он знал, что это больно. Что это куда страшнее шлюхи. Шлюху он вынести ещё мог. Безвкусная шлюха – это было уже, пожалуй, слишком. Перебор. Даже для любви.

– Нет-нет-нет! – поспешно сказал он, увидав что я готова зареветь. – Мы сейчас выпьем и… И нормально будет, нормально. То есть – прекрасно, прекрасно! Я хотел сказать: ты прекрасна.

И, помолчав, падла, добавил с хохотком:

– Даже когда выглядишь, как безвкусная шлюха.

Это нанесло мне страшную психологическую травму. Полагаю, непоправимую. Потому что с тех пор я так ни разу и не купила и не надела чёрных колгот в сеточку. А те в тот же вечер порвались.

Тушь «Пупа» обладала удивительным свойством: слезать с ресниц. Она не размазывалась, как и было обещано. И не расплывалась. Она сползала лохмотьями.

Вот купальник я носила довольно долго. Он даже первого мужа пережил. Не физически, конечно же. В смысле – оставался со мной много дольше. Или я оставалась с ним. Ну и стоил он дороже всего остального. Девяносто пять рублей. Да. Шальные деньги. При повышенной стипендии в пятьдесят пять.