Первый после Бога - Соломатина Татьяна - Страница 1

Татьяна Соломатина

Первый после Бога

Белые надежды

Я как-то проснулась утром и первобытным инстинктом осознала, что мне совершенно нечего… делать! А вы что подумали? Про «нечего надеть» я тоже успела, конечно. Но тут не в этом дело. А в том, что я поняла, – всё, – хватит! Сколько можно?! Хочу, наконец, пожить свободным человеком! Буквально «наконец»: я окончила школу.

Да, да, это было давным-давно. Что не отменяет, согласитесь.

Но тут выясняется, что свободный человек должен работать. Свободный человек вообще дохрена всего должен. Это мне быстро разъяснили – в ответ на мою декларацию о свободе и независимости, – на экстренно собранном семейном совете. С привлечением Толика Из Шугурово, что свидетельствовало о крайней серьёзности обстоятельств.

Семью испугала моя жажда свободы. Или моё понимание свободы. Или трактовка понимания?.. Не суть. Откровенно глупой я свою семью не считала, несмотря на отдельно взятые недостатки каждого. Напротив, уважала совокупные знания и опыт. Все мои были людьми образованными, даже слишком, по два высших образования на нос. К приличным профессиональным достижениям на нивах педагогики, дефектологии, математики, судовождения, инженерии и физики прилагалось неистовое увлечение литературой, музыкой, театром, живописью и прочей культурологией. И по этой же причине к решению фундаментальных кармических вопросов привлекался именно Толик Из Шугурово. Токарь шестого разряда.

Толик Из Шугурово жил на рабочей окраине. Познал много из того, чего живущим в самом историческом центре и повидать не доведётся. И приходился нам не то дальним родственником по линии внебрачных связей, не то внуком той кухарки, что выдала барчонка, младшего бабушкиного брата, за своего родного сына, когда в имение явились большевики и томимые жаждой всяческих свобод, утолили её жестокими убийствами людей разных социальных слоёв, полов и возрастов. Свобода – в их понимании, а точнее: в полном их непонимании, – что правда, всё равно не материализовалась, а вот значительная часть моей семьи по материнской линии была навеки утрачена. Вот, видимо, семья и старалась восстановить ту старую Россию, большую помещичью усадьбу, которая не грабила, но накапливала. В том числе людей, о которых заботилась. Потому и был у нас Толик Из Шугурово, и бог весть кем он нам приходился. Кто знал и помнил – умерли, а при жизни болтать любили далеко не на все темы. Толик Из Шугурово был наш – и всё тут! Это был свободный выбор – считать его своим. У нас в Толике Из Шугурово была осознанная семейная необходимость.

По откровенному малолетству я считала, что именно так его и зовут: Толик Из Шугурово. Очень цельное было имя, и шло ему.

– К нам сегодня зайдёт Толик Из Шугурово, – иногда не очень довольно оповещала мама.

Это означало, что сегодня у нас дома появится маленький, кирпичного цвета весёлый алкаш, работяга. Шукшинский персонаж. Его иногда специально звали в гости на всяческую профессуру, эдакий кунштюк. Толика Из Шугурово ничем нельзя было ни пронять, ни удивить. На все случаи жизни, науки и техники, природы и географии, а равно мюзикла и выставки импрессионистов, у Толика Из Шугурово была короткая ёмкая история. А то и вовсе максима. И чтобы ни рассказал капитан дальнего плавания в белом кителе, только что пришедший из Аргентины, какими бы историями ни потряс компанию известный психиатр, чтобы ни исполнил на рояле заведующий отделением детской гематологии, на сцену, не мешкая, выходил маленький кирпичного цвета весёлый алкаш, и начинал свою интермедию:

– А вот у нас в Шугурово!..

И все понимали: кранты. Шугурово сейчас всех срежет.

Когда я была совсем маленькой, я любила Толика Из Шугурово. Потом я подросла и стала, как это свойственно всем мерзавцам-подросткам, относиться к нему свысока. И даже уточнила у своего обожаемого взрослого друга, того самого детского гематолога:

– Почему его вечно приглашают в гости?!

– Чтобы мы окончательно не превратились в кучу дерьма!

Ответ моего старшего друга был мне тогда непонятен. Ещё непонятней был его печальный вздох, которым он сопровождал разъяснение, кажущееся ему предельно ясным.

И было очень обидно, когда уговаривать меня обождать со свободой и ещё немножко поучиться, призвали не высокоинтеллигентных и потрясающе образованных друзей семьи, а её странного получлена, Толика Из Шугурово.

Первую Толик Из Шугурово выпил не закусывая. После немедленно опрокинул в себя вторую, поданную ему в заледеневшей стопке, на которую он посмотрел с осуждением, будто говоря: «лишнее, барство это!», закусил хрустящим солёным огурчиком и крякнул. И ему тут же налили третью. Все знали непреложное правило «Святой Троицы» от Толика Из Шугурово. Третью он поднял. И стал на мхатовскую паузу. Он всегда так делал: две подряд, первая без закуски; а третья под речь.

– А вот у нас в Шугурово девка одна была. Дурная. Шестнадцати лет утопла. Тебе сколько?

– Шестнадцать будет восьмого июля, ты же знаешь! – Недовольно буркнула я.

– Я знаю, что восьмого июля в этом доме завсегда наливают. А с чего наливают – я запоминать не обязан. И потом, сейчас что? Начало июня. Может, ещё и не станет тебе шестнадцати. Может, окончательно освободишься до восьмого июля. Если человек десять лет учится, как дурной, до золотой медальки дослуживается, и потом резко свободы хочет – то дурной этот человек. Ещё усилия нужны немалые. До свободы. Во время свободы. И после того, как… – Тут Толик Из Шугурово скривился по-крестьянски, бровки поднял, будто вспоминая что-то. – После того как – тут не скажу, не знаю, не слышал.

После чего он опрокинул третью рюмку. И зычно гаркнул, давая понять, что по теме всё что мог, поведал:

– Ну что, Фёдорыч, рукожоп ты мой головастый! Чего тебе в хате сегодня наладить надо?

Это было адресовано моему отцу. Стоит признаться, один из поводов, по которому Толик Из Шугурово был допущен в наш дом: у него были золотые руки. В то время как руки у большинства мужчин моей семьи и компании родителей росли из небезызвестного места.

Назавтра я отправилась подавать документы в медицинский институт имени Николая Ивановича Пирогова, отца русской хирургии.

Золотая медаль у меня действительно была. Тогда золотыми, да и серебряными медалями не швырялись в толпу, попадая в каждого второго. На район был лимит в одну жёлтенькую и две беленьких. Учитывая то обстоятельство, что я была совершенно «не блатная» девочка, это была более чем заслуженная медаль. На неё претендовали крутые детки, которых и тогда было во множестве. Например, учившаяся в другой школе моего района дочь директора флотилии «Антарктика». И ещё несколько не менее «лохматых», как тогда говорили, детишек. Но медаль получила я.

Обязательных экзамена было три. Я получила «отлично» по профильному, химии. И всё. И немедленно была зачислена в студентки медицинского института. Мама очень нервничала. Всё ей казалось, что меня «завалят», но экзамен по химии был письменный (как раз в год моего поступления впервые заменили письменными устные экзамены по химии, физике и биологии). А с письменной экзаменационной работой попробуй, завали.

И дальше началась удалая студенческая жизнь, которую я довольно подробно описала в книге «Коммуна или Студенческий роман». Но поскольку «Коммуна» – произведение всё-таки художественное, довольно много я упустила. Например, что атлас Анатомии Синельникова и атлас Гистологии Елисеева вместе взятые весят пять килограммов. И кроме них у тебя в сумке ещё ого-го сколько всего. И нельзя помять халат. Надо уметь его особым образом складывать. А ещё халат нужно стирать и крахмалить, равно и шапочку. Преподаватель неорганической химии не допускает на занятия без белого колпака, стоячего на манер гренадерской шапки. И на лекциях тоже вменяется сидеть в халате. Стирать халат чаще раза в неделю – он превратится в тряпку очень быстро, а их у тебя всего два. Без белых одежд можно быть только на кафедре марксистко-ленинской философии. Где заведующий, удивительно чуткий и тонкий человек, огромной души и невероятных знаний, полиглот и алкоголик, на первом занятии сказал нам: