Хозяйка замка Уайтбор (СИ) - Волгина Алёна - Страница 25

«Ведь это я в тот раз примчалась к нему в Лонгбери! И это я первой призналась ему в любви! Разве не справедливо, чтобы он тоже проявил решительность и сделал следующий шаг?»

Однако Фонтерой не сделал ничего подобного. Предложив мне руку, он подвел меня к удобному (ладно, относительно удобному) широкому пню, на который можно было присесть. В насквозь мокром февральском лесу не так просто найти удобное местечко для разговора. Я попросила:

— Расскажи мне об Астилии.

«И прежде всего — об этой мисс Рамирес!» — возопила моя ревность, хоть я и не позволила ей вырваться наружу.

Кеннет, казалось, смутился:

— Да, мне было важно, чтобы ты узнала… Я потому и хотел поговорить… думаю, это будет честно.

Начало не слишком обнадеживающее. Я молчала, чувствуя на себе его взгляд — он, верно, собирался с мыслями, решая, с чего начать.

— Как ты знаешь, меня послали в Алькор, чтобы поддержать Филиппа IV в переговорах с правителем Сацилии. Переговоры очень быстро зашли в тупик. Король Ральф был так горд своими победами, что выставил Астилии совершенно немыслимые условия соглашений, от которых даже Филипп, этот добродушный увалень, пришел в ярость. Все же он надеялся избежать войны. Но тут возмутились астильские гранды, чья гордость, видите ли, тоже чувствительно была задета. Генерал Рамирес был одним из самых непримиримых противников короля Ральфа. Он стоял с полком в Пирренах, почти рядом с Сацилией и, по слухам, громко заявлял, что один рейд через границу сделал бы сацилийцев более сговорчивыми. У Рамиреса нашлось немало сторонников. Поскольку в столице от меня было мало толку, я отправился на север Астилии с приказом короля слегка остудить тамошние горячие головы, чтобы их проделки не повредили робким росткам мира…

Помолчав, Кеннет задумчиво качнул головой:

— Все равно из этого бы ничего не вышло. Знаешь, Пиррены — это особая территория, почти что другая страна. Там живут племена пьекоро: уж на что астилийцы вспыльчивы и спесивы, но северяне далеко их в этом превзошли! Чуть что

— бурлят, как «тхаколи», их шипучее вино. Каждый второй из пьекоро — бандит, знает все тайные тропы в горах и считает делом чести курить только контрабандный табак. Шайки партизан-герильерос на севере почти все состоят из пьекоро. Как ты понимаешь, мое сочувствие в этой войне всегда было на стороне Астилии, но однажды я наткнулся на хижину, в которой герильерос пытали пленных сацилийцев…

— тут Кеннет запнулся, виновато взглянув на меня.

— Лучше не рассказывать. Это война без правил, и, думаю, сацилийцы еще не раз пожалеют о том дне, когда решили вторгнуться в Пиррены. Ну вот. Тем временем Ральфу надоело торговаться, и он отдал своим генералам приказ наступать. Сацилийская армия с ходу заняла провинции Эоскеро и Леонсо. В Алькоре вспыхнула паника. Пошли слухи, что король с приближенными собираются бежать на юг, в Илланору. Донья Эстрелья, дочь генерала Рамиреса, как раз была при дворе.

Однажды она случайно подслушала кое-что. В сущности, ее отца собирались бросить на произвол судьбы. Полк Рамиреса должен был задержать продвижение сацилийцев, насколько возможно, чтобы его величество Филипп IV успел убраться подальше. Тогда, возмущенная до глубины души, донья Эстрелья бросилась к отцу.

— Смелый поступок, — вынуждена была я признать.

Кеннет покачал головой:

— Ума не приложу, как ей удалось это провернуть. В одиночку пересечь две провинции, да еще охваченные смутой… В конце концов, она добралась до гор, и ее сцапали наши часовые. При виде дочери Фредерико чуть ума не лишился. Бранился так, что птицы в обморок падали на лету! Грозился отправить ее домой на самом дохлом из наших мулов. Дела и так были хуже некуда: за каждой скалой подстерегали сацилийцы. Из-за Эстрельи нам пришлось отступить… а на следующее утро нас окружили.

Он помолчал. Столпившиеся вокруг деревья внимательно слушали его рассказ, даже птицы притихли. Сидя посреди безмятежно-задумчивого леса, я пыталась представить себе маленький отряд, окруженный врагами, запертый в мрачных тесных горах…

— Положение было безвыходное. Мы уже приготовились отбыть в мир иной, и я тоже, хоть я и не астилиец. Разумеется, я остался бы с ними. Я жалел лишь о том, — Кеннет, запнувшись, посмотрел мне в лицо, — что не успел отправить тебе письмо, пока была возможность. Не успел поблагодарить тебя за то, что ты так решительно и бесповоротно изменила мою жизнь…

Я прерывисто вздохнула. Горло будто сдавила невидимая рука. Я уже догадывалась, что ему пришлось сделать, и слушать об этом было невыносимо тяжело.

— А потом?

— В общем, мы приготовились к смерти, и тут меня вызвал Рамирес для тайного разговора. Я думал, что речь пойдет о какой-нибудь вылазке, а он стал просить спасти его дочь.

— Но как? Ты же не волшебник… Неужели он потребовал призвать дракона?

— Оказалось, он знал о моем необычном таланте, — кивнул Фонтерой. — Я пытался объяснить ему всю рискованность этой затеи. Это все же дракон, а не лошадь. Вдруг я не смог бы его контролировать? Моих сил едва хватало, чтобы удерживать его от убийства. Я мог выбросить Эстрелью в море, как ненужную игрушку. Мог случайно переломать ей все кости, чуть сильнее сжав когти. Однако Рамирес, как всякий отец, хватался за любую призрачную надежду. И надо же — это сработало! Мы с доньей Эстрельей благополучно добрались до Грейвилии.

— Ты спас ее, — выдохнула я со смешанным чувством.

Стыдно признаться, но даже в той ужасной ситуации я завидовала Эстрелье. Она была с Кеннетом в минуту смертельной опасности. Должно быть, она действительно незаурядная личность, раз сумела справиться с драконом. Я всего лишь дважды встречалась с ним лицом к лицу (вернее сказать, лицом к морде) — и всякий раз обмирала от восхищения и ужаса одновременно.

— Ее — да. А вот остальных… Знаешь, я вижу их каждую ночь. Всех.

Он невидяще смотрел сквозь чащу — так, будто ждал, что его друзья сейчас выйдут из-за деревьев.

— Ближе всех мы сошлись с Мануэлем, ординарцем Рамиреса. Веселый мальчишка, шутник, балагур. Раньше он был возчиком льда в Эоскеро. Попав к генералу, пристрастился к пирогам и сладким рулетам, но при этом ухитрялся оставаться тощим, как игла. Весил, наверное, не больше кинтала. Прирожденный разведчик, мог пролезть в любую дыру и вернуться с ценной добычей. Другое дело — Торрес, злющий, как цепной пес. Я не спрашивал, но он был явно из этих… контрабандистов. Знал в горах каждую тропу и даже во сне не расставался с навахой в полторы пяди длиной. Огрызался на всех, но Рамиреса слушался беспрекословно. Или красавчик Эмилио… Мы в горах жили как звери, не снимая пальца с курка. А он каждый день не забывал помадить волосы и чистить платье. Над ним посмеивались, считали его чудаком. Но я думаю, он просто цеплялся за привычные ритуалы. Лишившись семьи, утратив привычные жизненные ориентиры, пытался сохранить какие-то обломки прежней жизни…

— Кеннет! — Я больше не могла слушать, как он казнит себя каждым воспоминанием. Просто сердце разрывалось. — Ты не мог их спасти!

Мы уставились друг на друга, и я со страхом заметила, как в знакомых глазах снова разгорается зловещий драконий блеск:

— Ты так думаешь? — вкрадчиво спросил он. — Зря. Дракон — страшный противник, поверь мне! Я видел сацилийцев его глазами: жалкие фигурки в синих мундирах, скорчившиеся за камнями. Меня переполняла чужая сила. Я понимал: один мой вздох — и они исчезнут в огне. Даже пушки их не спасут. Пока они будут возиться с ядром, дракон просто сметет орудие к хренам вместе с расчетом. О, я много чего мог сделать! Я бы запросто вытащил из окружения Рамиреса со всеми его людьми. Вместо этого я спас только его дочь.

Я задыхалась от страха и осознания, как близко он подошел к тому, чтобы стать не-человеком.

— Ты же помнишь… что говорил Амброзиус? Хоть проклятье и разрушено, но Ограничение, свойственное любой магии, все еще действует: если ты убьешь кого-то, находясь в облике дракона, то навсегда останешься драконом!