Табу (СИ) - Майер Жасмин - Страница 17

Это и есть та сторона жизни тренера, о которой он понятия не имел. Впервые работает не только на поле и не только с мячом. Его карьера футболиста окончена.

Должно быть, он с головой в учебе, в которую должен вникнуть в самый разгар учебного процесса и выучить в краткие сроки то, что другие учили годами. Если бы у него было больше времени, Тимур не сидел бы ночами на стадионе за учебниками, а было бы меньше желания — просто забил еще раньше.

Его отросшие волосы действительно взъерошены, но уж точно не женской рукой. Он то и дело роняет голову на подставленную ладонь, когда хмурится, разбирая витиеватый академический язык учебника анатомии. Крутит атласы, разбирая пучки и переплетения мышц, и кивает, когда находит нужную. Ответ за ответом. Наверное, это какой-то тест.

Жесткие теки подчеркивают скулы и мышцы, которые бугрятся даже сквозь одежду. По тому, как изменился рельеф его тела, понимаю, как долго мы не виделись. Для меня время замирает между нашими встречами. Для него же — жизнь бьет ключом.

Я словно возвращаюсь к нему из прошлого, тогда как он — уже одной ногой в будущем.

Все еще стою, не шелохнувшись. Я нашла его, но больше всего мне хочется снова убежать. Как тогда в парке, когда я застала его за подтягиванием. Мы слишком разные, между нами слишком много преград, и я даже трусливо делаю шаг назад, но каблуки меня подводят.

В тишине их перестук разносится подобно грому.

Тимур поднимает глаза.

Мои нервы натягиваются в струну, готовую вот-вот лопнуть. Он может произнести: «А, это ты» — и тогда я точно пойму, что время упущено. Он отпустил меня, как и обещал, а я просто пытаюсь войти в одну и ту же реку дважды.

— Я сплю? — произносит он ровным, немного охрипшим голосом.

— Нет.

— Тогда, наверное, я умер, — кивает он.

Его кадык на шее тут же притягивает мой взгляд. Тени делают его шею неимоверно притягательной, и во мне будто просыпается вампир, так сильно хочется вонзиться в нее зубами.

Хотя вокруг огромное свободное пространство, каждой клеткой своего тела я ощущаю, как здесь безлюдно. И нет никого, кроме нас.

— Нет, ты жив.

Тимур откладывает учебники с колен и поднимается с пластикового сидения мягким рывком. Как хищник, взявший след жертвы. На нем потертые джинсы и все те же дорогие кроссовки, даже шнурки которых больше, чем его нынешняя зарплата. Длинные рукава футболки закатаны до локтей, а тени подчеркивают тугие вены, обвивающие предплечья.

Большой и тяжелый, он движется прямо на меня с небывалой легкостью. А мне снова страшно и я делаю еще один шаг назад, ко упираюсь спиной в стеку. Дорожка, по которой еще можно было сбежать, оказывается по правую сторону — вроде бы рядом, но даже шаг в сторону я сделать не в силах, да и поздно.

Он нависает надо мной, обволакивая жаром своего тела. Я делаю глубокий вдох и снова разбираю этот момент на молекулы самых разных ароматов. В личном, только моем, хранилище ароматов появляются новые — сейчас Тимур пропах солнцем, воздухом, ранней, но такой теплой весной. От него пахнет сиренью, дождем и грозой. Наверное, так и пахнет свобода. Жажда жизни.

Он сумел вырваться, и теперь изменился даже запах его кожи, который я помнила. Это лишний раз напоминает мне о том, что я со своей стерильной жизнью рядом с ним совершенно лишняя.

Но убегать уже поздно.

14-1

— Раз я не сплю и не умер от скуки от этих зубодробительных учебников, значит и ты… Настоящая? Да, Божья Коровка?

Голос Тимура низкий и хриплый, его вибрации бьют прямо в солнечное сплетение, и мое сердце начинает биться, как пойманная в силки птица.

Когда он вдруг перехватывает мой подбородок, чтобы я ответила на его взгляд, у меня больше нет сил спорить или возмущаться.

Бездонные и темные, как небо над нашими головами, я мигом теряюсь в его взгляде. Тимур с невероятной жадностью рассматривает мое лицо, явно ищет подтверждение хоть каких-то чувств, которые зачем-то привели меня сюда.

Ему нужны объяснения моему появлению, а я не знаю, что написано у меня на лице в этот момент. Разобраться сейчас в своих чувствах невероятно тяжело. Их слишком много и все они диаметрально разные. Противоречивые, сомнительные, постыдные.

— Прости, мороженого нет. Не заработал. Есть только бесконечные тесты и нудные учебники по анатомии, но их облизывать не предлагаю.

— Но почему ты учишься… здесь? На стадионе? Почему так и не снял отдельную квартиру, ведь я знаю, у тебя есть собственные деньги. Ты хорошо зарабатывал, а в России не успел потратить все, хоть и старался. Так почему ты все равно живешь в общежитии?

— А ты представь, как это будет выглядеть в глазах моих воспитанников, если я начну парковать собственный «Геленваген» рядом с разбитой девяткой директора. Как они будут относиться ко мне, если будут знать, что я живу в элитном комплексе, и за вечер на шлюх могу потратить больше своей зарплаты? Станут они меня слушаться? Будет им до дело до моих уроков? Теперь, в России, я больше ничего из себя не представляю. Мое прошлое не имеет для них никакого значения, а как тренер, я только начинаю. Честнее перед ними и самим собой будет жить так же, как мои воспитанники.

— Но ты не сможешь скрывать вечно, кто твой отец.

— Однажды они обязательно узнают, — кивает Тимур. — И будет еще сложнее доказать, что я работаю здесь не для того, чтобы помочь ему с пиаром. Пойми, такие люди, как здесь, в интернате, презирают таких людей, как мой отец. У них на подкорке прописано недоверие к ним. Сейчас мне на руку то, что я живу здесь с ними, они видят меня каждый день. И видят, как я «работаю за еду», как ты выражаешься. А если я стану жить на широкую ногу, то в их глазах я точно стану пустым местом. Я говорил ему, когда ушел из дому, и повторяю тебе теперь — ни он сам, ни его связи, ни тем более его деньги мне не нужны… Но есть еще одна причина, почему я вынужден учиться именно на стадионе…

— Какая же?

— Я здесь, потому что у моего соседа по комнате сегодня будет секс, а у меня — нет… По крайней мере, я был уверен в этом до того, как увидел тебя.

Его большой палец медленно скользит по моему подбородку и ложится на нижнюю губу. Темный взгляд опускается на мой рот.

Голод во взгляде Тимура такой острый, что об него можно порезаться. Он словно ведет по моему лицу лезвием заточенного ножа, заставляя дрожать от страха и неясного нетерпения опасности и обреченности.

— Зачем ты меня дразнишь, Божья Коровка? Зачем являешься каждый раз, когда я уже готов выбросить тебя из головы? Появляешься, как будто только для того, чтобы напомнить, что все остальные и в подметки тебе не годятся. Видела бы ты себя сейчас… Смотришь на меня так… Как будто действительно меня хочешь… Зачем ты это опять делаешь, Ксения? Почему опять смотришь совсем как тогда?

Я не верю, потому что, в принципе, уже очень давно ничего не хотела ни одного мужчину. Я все еще понятия не имею, что люди такого находят в сексе, ведь ни один, даже самый откровенный рассказ Василисы, так и не дал мне объяснений, что побуждает женщину опуститься на колени и открыть рот, позволяя делать со своим телом мужчине, что угодно.

Трясу головой, пытаясь объяснить, что у меня и в мыслях не было его дразнить, но Тимур вдруг запускает пальцы второй руки мне в волосы. Заколка остается в его руке, а волосы рассыпаются по моим плечам.

В тот же миг он собирает мои волосы в свой кулак и тянет назад, вынуждая запрокинуть голову еще сильнее. Кожа головы вспыхивает от боли. Острые ощущения возвращают меня к жизни, как резкий удар током по застывшему сердцу. Мышечная боль от занятий спортом долгое время была единственной болью, что я ощущала после того, как после двух потерь все мои чувства выгорели дотла.

И сейчас впервые другая боль прокатывается по всему телу, и я не могу сдержать стона. И как только он срывается с моих губ, Тимур вдавливает меня в стену еще сильнее.

— Черт бы тебя побрал, Божья Коровка… To отталкиваешь, то прибегаешь. Сначала манишь, потом посылаешь к чертям… Ты хоть понимаешь, что со мной делаешь?