Новый путь (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 27

В рокфеллеровском поместье Кайкит? В Шато-де-Феррье, любимом замке баронов Ротшильдов? В Хобкау Барони, имении Барухов?

Да-а, отыскать место, откуда потянутся веревочки к ручкам-ножкам марионетки с пятном на лбу, будет посложней, чем ядерные секреты тырить.

«Озадачу-ка я товарища Андропова! — мелькнуло у меня. — Пусть-ка ПГУ покажет класс — внедрит мальчишей-кибальчишей к главным буржуинам!»

Мрачно поглядев на паяльник, блестевший капелькой припоя, я выдернул вилку из розетки — темень за окном.

— Это всё Эдик виноват, — мой голос прозвучал обличительно, по-прокурорски. — Весь настрой сбил!

Задержавшись у стенда, я рассеянно потрогал красные буквы «С».

«Дадим отпор коварным империалистам!» — махнула хвостиком задорная мыслишка, и я ухватился за нее. Цап-царап…

А ведь резонно. Выведать секреты триллионеров мало. Надо примерно наказать буржуинов, обнести как лохов! Разорить богатейшие кланы вряд ли получится, так хоть кучу «бабосов» отжать…

— Будет вам «перестройка»! — мстительно сказал я куда-то в сторону закатившегося солнца. — И «гласность», и «ускорение»… Всё будет!

Четверг 30 октября 1975 года, день

Москва, Старая площадь

Суслов кривовато усмехнулся, покидая кабинет. В приемной всё по струночке, да по линеечке — Шурочка вернулась из отпуска. Впрочем, секретаршу он ценил не за склонность к «орднунгу». Его больше привлекала неторопливая обстоятельность молодой женщины. Шура никогда не спешила, раздражая суетливостью, не хваталась сразу за все, а спокойно и уверенно наводила идеальный порядок — в вещах, в документах, в мыслях.

— Я на бюро, — сухо предупредил главный идеолог, выходя.

— Хорошо, Михаил Андреевич, — кивнула секретарша, сноровисто разбираясь с бумагами.

Замявшись, Суслов вышел в коридор, неслышно ступая по красной ковровой дорожке. Глядя в пол, Суслов мысленно поспорил со сворой говорунов: «С какой стати я — «серый»? Отец Жозеф нашептывал советы всесильному Ришелье — второму после короля. Так что… если я и кардинал, то «красный»!»

Улыбка сама просилась на губы, но «красный кардинал» упрямо сжал их. Холодно кивнув охране, переступил порог соседнего кабинета. В просторном зале чисто и пусто, лишь во главе огромного стола для заседаний трудился Брежнев, вписывая размашистые резолюции.

— Доброе утро, Леонид, — чопорно сказал Суслов, окая сильнее обычного.

— А-а! Доброе, доброе, — генсек поднял голову, отрываясь от трудов, и заулыбался. — Во-о! Узнаю прежнего Михал Андреича! А то ходит, сияет, чисто американец какой. Во-о! Снова сухой и жесткий…

— …Как черствый хлеб, — кисло договорил главный идеолог.

Брежнев хохотнул, откидываясь на спинку кресла.

— Зато наш! Свой!

— Да уж… — «красный кардинал» брюзгливо скривил рот. Задумался, пожевав губами, и решился, как в воду сиганул: — Я тут за книгу взялся. Марксизм-ленинизм… хм… подгоняю под нашу действительность. Ох, и тяжко… Все равно, что апостолу Новый завет переписывать!

Генеральный оценил доверие. Улыбка спала с брыластых щек, а в глубине глаз затеплились искорки, как будто отражая огонек свечи.

— Ничего, что с теорией туго, — дружелюбно проворчал Леонид Ильич. — Ленин тоже трудов не писал, все статейками баловался. Вот и ты практикой доберешь! — он глянул исподлобья, пристально и серьезно. — Читывал я твои тезисы по партреформе, читывал…

— И… как? — Суслов нервно дернул головой, словно галстук жал.

Леонид Ильич сцепил руки перед лицом и поводил большими пальцами по губам.

— Умно, хоть и резко. Наотмашь! Гляди, Михаил Андреич… — покачал он головой, не то осуждая, не то находясь в восхищении. — Большое дело затеял, хорошее, но и опасное. Для тебя опасное, понимаешь? Народ-то поймет, а сколько у нас царьков да князьков с партбилетом? М-м? По городам и весям, по республикам «братским»? Соображаешь?

— Соображаю, — резковато обронил «красный кардинал». — Чистка нужна, а то уж больно партия всяким балластом обросла! Настоящая чистка — без доносов, строго по закону. Статей нужных хватает, а ты попробуй какого-нибудь советского хана за гузно ухватить!

— Ухватим, — с глухой угрозой забурчал Брежнев. Метнув взгляд из-под тяжелых набрякших век, он медленно, словно борясь, вытолкнул: — Месяц назад «Ностромо» передал пакет лично для меня. Юре я верю, письмо он не читал и не просвечивал… — генсек закряхтел, будто штангу выжимая. — Вот уж, тяжко, так тяжко! Две ночи заснуть не мог. Знаешь, о чем «Ностромо» написал? Про то, как у нас вызревает да резвится самая настоящая мафия. О повальных взятках — эта зараза даже в ЦК КПСС инфекцию занесла! А кто это допустил? Я! Как назло, Галка моя в самую грязь вляпается, с одними этими бриллиантами сраму сколько оберешься… — Генеральный смолк, заново прокручивая в мыслях то ли давешний, то ли будущий позор. Расклеив губы, он тяжело измолвил: — А в итоге наше время назовут «эпохой застоя». И выйдет так, что это я, я прогадил СССР! Вот, что больнее всего. Тут надо каленым железом, а я сижу и жду, когда страна развалится!

— Наше время еще не истекло, Леонид, — веско напомнил Суслов.

— Только это и утешает, — вздохнул Брежнев. Он подвигал плечами, словно разминая. Видимо, смущаясь порыва искренности, сказал самым деловым тоном: — Чтоб ты знал, я Егорычева подтягиваю. Хватит ему по Копенгагену шастать, у нас и внутренних дел навалом… А Пономарев теперь в курсе всего, учти.

— По «Ностромо»? — насторожился Михаил Андреевич.

Генеральный кивнул, шаря по карманам. Достал начатую пачку «Дуката», выщелкнул сигаретку и закурил, жмурясь от удовольствия.

— Первая за утро, — проворчал он, будто оправдываясь. — А чистка уже идет, Михаил Андреич. Думаешь, зря я МВД перетряс? Шелепин — не Щелоков, никому не спустит. Подгорного бы еще убрать, надоел хуже горькой редьки! Ну, этого я сам… На пенсию спроважу! И Полянский засиделся, и Гречко… Этого вообще убить мало…

Двери отворились с дубовой вкрадчивостью, пропуская двухметрового статного министра обороны.

— Здравия желаю! — пробасил он с высокомерной небрежностью, словно напоминая, что в войну командовал полковником Брежневым.

Леонид Ильич напрягся, но виду не показал. Лишь нехорошая улыбка тронула его губы.

За Гречко повалили остальные члены Политбюро — вальяжный Подгорный, простоватый Кулаков, незаметный Пельше. В сторонке присел Пономарев, с вечно недовольным лицом и будто на взводе — его конечности не знали покоя, а взгляд без остановки прыгал с людей на предметы и обратно, находясь в вечном поиске того, не знаю чего. Уголок рта Михаила Андреевича дрогнул, намечая улыбку — блестящая капля, почти неизменно висевшая над тонкими усами Пономарева, создавала впечатление, что у ее хозяина никак не кончится насморк.

Вскоре огромный кабинет наполнился сдержанным гомоном, шарканьем да покашливанием.

Суслов вглядывался в знакомые лица с новым, самому не ясным чувством — с каким-то болезненным пристрастием. Ведь наверняка двое-трое из них, если не больше, вечером станут врагами ему. Да и возможно ли вообще заговаривать о дружбе здесь, в этом зале, на самой высокой властной вершине?

Леонид удивил его сегодня. Вдруг так открыться, показать свои болевые точки… Но даже с Брежневым они не друзья, а товарищи.

«Напугал Леню «Ностромо», — усмехнулся Михаил Андреевич. Вот и оставил свою привычку — подбирать преданные кадры. Теперь приближает союзников, людей сильных, не привыкших спину гнуть да лебезить…

— Пора, — сказал он, глянув на часы. — Без пяти четыре.

Генеральный секретарь постучал карандашом по графину, призывая к тишине.

— Товарищи! — неторопливо заговорил он. — Сегодня мы собрались здесь, а не в Кремле, поскольку заседание будет не парадным.

Легкий шумок растаял над столом.

— Товарищ Щербицкий не сможет присутствовать на сегодняшнем заседании по уважительным причинам, — заглянул генсек в бумаги. — Слово предоставляется товарищу Суслову. Можно с места, Михаил Андреевич.