Поднятые до абсолюта (СИ) - Денисова Ольга - Страница 37

Смерть не разгладила черт лица: на нем застыло выражение не страдания, но усталости. Вековой усталости от жизни… Зимич нагнулся, всматриваясь в мертвые глаза.

— Дедушка… — шепнул он, словно колдун мог расслышать его голос, — что ж ты так не вовремя…

Зимич подумал, а не убит ли старик, и кинулся к очагу. Но ни одной лучинки не валялось рядом: ночью свет давали тлеющие угли. Он поискал глазами, что бы могло гореть, и подхватил с пола светец, сломал его подставку о колено и сунул обломок в очаг. Но тот не загорелся, лишь острые края обросли мелкими искорками, которые гасли, стоило поднять «факел» над очагом. И тут Зимич вспомнил про масло. За ночь оно растаяло и быстро впиталось в старую льняную тряпку, оторванную от полога.

На этот раз факел вспыхнул мгновенно, дыхнув на Зимича коротким «ух». Масло чадило, и тряпка воняла паленым.

Нет. Никто его не резал и не душил. А судя по положению тела, и не травил. Старик умер сам, от каких-то неведомых причин. И в то, что он вдруг устал от жизни, Зимичу почему-то не верилось.

Сомнительный факел догорел, а он так и стоял над мертвым телом, не зная, что делать. Не иначе злой дух пробрался в этот мир, чтобы его погубить… Ночью Зимич пропустил мимо ушей рассуждения колдуна, а теперь старался припомнить, что же тот говорил о ручном змее. Только сильные мира сего? И где они, эти сильные? Где эти злые духи? Почему до сих пор не начали его приручать?

Он не сразу заметил, что у его ног сидит Вечный Бродяга. Откуда он взялся? Ведь дверь была закрыта! Неужели живущим в двух мирах запоры не помеха? Зверь смотрел на мертвого хозяина, и Зимичу показалось, что он видит слезы на глазах росомахи.

В себя его привели голоса под дверью. Теперь нечего делать в этой холодной избушке до темноты, надо уходить отсюда, пока охотники не заподозрили неладное и не начали ломать засов. И ему некуда возвращаться, только в дом Айды Очена.

Зимич дождался, когда незваные гости уберутся подобру-поздорову, и шагнул к окну: четыре мутные тени охотников двигались по дорожке меж сугробов в сторону деревни. Он отступил на шаг, и под ногой что-то хрустнуло: сначала Зимич решил, что это костяной гребешок, но, рассмотрев вещицу поближе, догадался, что это затейливое огниво. Он никогда таких не видел: ручка из оленьего рога изображала кузнеца, поднявшего молот: отшлифованная до блеска, со столь тонкой резьбой, что и в Хстове не нашлось бы искусного мастера, способного выточить такое. Где-нибудь в Лицце или на далеких окраинах Кины, может быть, и найдутся умельцы, но даже в этом были сомнения. Откуда эта вещь взялась в грязной полуземлянке старого колдуна? И почему валяется на полу? Зимич на ходу сунул вещицу за пазуху, в последний раз оглянулся на мертвеца и вышел вон, даже не посмотрев по сторонам.

И только потом подумал, что нужно было закрыть старику глаза…

15–17 декабря 79 года до н. э.с. Исподний мир

— Стойко! — на крыльцо со свечой в руках выскочила Стёжка. — Слава добрым духам! Ты жив!

— Я еле жив, — пробормотал Зимич.

— Сейчас я затоплю печку! Где ты был? Мы думали, ты замерз! Мы думали, тебя убили охотники! Деда вчера был в Холомце, и там ему рассказали, что старый колдун, к которому ты пошел, умер.

— Признаться, я очень хочу есть, — Зимич вошел в тепло и почувствовал, как кружится голова. Шутка ли, двое суток в лесу без еды и огня! Он потянулся рукой к пуговицам, но замерзшие пальцы не слушались.

— Дай я тебе помогу. — Стёжка поставила свечу на стол. — Замерз?

— Чуть не замерз.

— Садись вот здесь, поближе к печке. — Она начала стягивать с него полушубок. — У меня и дрова заправлены, только разжечь.

— Ба! Кто к нам пришел! — Хозяин в исподнем вышел из своей комнаты и остановился, по своему обыкновению опираясь на косяк. — Здравствуй, Стойко-сын-Зимич.

— Здоро́во, — ответил тот и вдруг подумал, что рад видеть хозяина дома, рад, что вернулся, и особенно рад тому, что здесь его ждали. Словно пришел домой.

— Хорошо, что ты пришел. Я бы сразу показал тебе библиотеку, но, боюсь, ты сначала захочешь поесть и выспаться.

— Это точно, — ответил Зимич.

— У тебя щеки синие. — Стёжка со свечой в руках присела перед ним на корточки. — Деда, надо медвежьим салом, да?

— Лучше маслом. А медвежьим салом спину растереть и грудь. Хоть он и зовется «Стойко», а, сдается мне, опять в горячке свалится. Слабоват ты, братец, для жизни в Лесу. Тут надо родиться, чтобы двое суток по лесу бродить и не заболеть после этого.

— Почему двое суток, деда? — возмутилась Стёжка. — Трое!

— Мне показалось, что у колдуна он все же переночевал. В Холомце говорят, что колдуна убил тот, кто скоро станет змеем. Охотники нашли следы, ведущие в лес.

— Колдуна никто не убивал, — вздохнул Зимич, — он умер своей смертью.

— Какая-то странная и неожиданная смерть, ты не находишь? — Хозяин вытащил из-под стола табуретку и уселся рядом.

— Не знаю… Мне показалось… Мне показалось, он очень устал… Может быть, это из-за метели? Он вчера вызывал метель.

— Да, хорошая была метель, густой снегопад. Но он каждый год вызывал метели и снегопады, чтобы прикрывать озимые снегом. И не умирал. Колдуны от этого не умирают.

Дрова занимались в печи неохотно, сквозь заслонку не чувствовался жар огня, и Зимич прижимался к ней все теснее и теснее, чтобы унять озноб. Пока не прожег полушубок…

А потом была горячая овсяная похлебка, и вареное мясо, и теплый сладкий мед, и настойка сушеной малины, и руки Стёжки, растиравшие плечи и кутавшие в шерстяной кусачий платок, и баюкающий голос хозяина.

Зимич проспал весь короткий зимний день и проснулся в середине следующей ночи. Его разбудила неясная тревога, смутный, плохо осознаваемый страх. Ощущение наползающей тени. Четыре дня отгрызли от луны больше четвертины, и Зимич в оттаявшем окне видел не столько белый свет, сколько заслонявшую его тень.

Что-то происходило. Словно злые духи кружили возле дома. За окном, в безмолвии и неподвижности морозной ночи, шевелились чьи-то тусклые очертания, гоняя темноту по комнате. Страх становился все сильней, и вот уже Зимичу показалось, будто кто-то прячется в самом темном углу. Неслышная и невидимая опасность, как гадюка в высокой траве. И не лезвие ножа, не стрела, не топор угрожают ему — яд на кончике острого зуба. Один неосторожный шаг… Одно резкое движение…

Зимич приподнялся на локте и тряхнул головой: он давно забыл, что такое ночные страхи. Давно. Еще в те времена, когда мама приходила ночью на его зов и смешно стыдила: ты такой взрослый мальчик, тебе уже пять лет, а ты боишься темноты, как маленький…

Смешно. Надо встать и зажечь свечу. Зимич откинул одеяло и собирался поставить ноги на пол, но вдруг… испугался. Слишком ясно представилось ему гибкое гадючье тело, кольцами свернувшееся на половике перед кроватью.

Смешно… Что гадюка может сделать человеку, в одиночку убившему змея?

Зимич откинулся обратно на подушку и зажал руками рот, вспомнив трепещущий раздвоенный язык, едва не касавшийся лица. Упругий хвост, захлестывавший колени. Силу противоестественного, ненормально гибкого тела. Собственную кровь, вскипавшую в жилах. И холодную змеиную кровь, лившуюся на снег. На этот раз воспоминания были хоть и отрывочными, но ясными, отчетливыми до тошноты. И не было сил от них избавиться.

— Деда! — раздался вдруг голос Стёжки из-за стенки. — Деда, ну иди же сюда! Деда!

Зимич прислушался, но так и не понял, спит хозяин или снова куда-то ушел. Но голос Стёжки разогнал страхи и развеял воспоминания.

— Деда! — в голосе девочки появились слезы. — Ну деда! Ну пожалуйста…

Может быть, у нее что-то болит? Зимич забыл о гадюке, кольцами свернувшейся на половике, соскочил с кровати и пошлепал в комнату Стёжки.