Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 40

От его горячего дыхания на моем лице можно испариться.

— Не надо повторять, — отчаянно пищу я. Дурочка. Сама понимаю, что замороченная дурочка, а все равно сейчас нифига я не сильная и самоуверенная.

А ведь должна быть! Я, между прочим, клялась, что никому в жизни так на себя влиять не позволю.

Хотя… До него вот так никто и не влиял. Ни даже Паша, а уж тем более — ни Верейский.

— А я повторю, — шепчет Давид, и я вижу, ему в кайф, как меня тут размазывает его словами, — я тебя обожаю, Надя. О-бо-жа-ю. Могу повторить по буквам. По звукам. Тысячу раз. Я не стесняюсь. Слышишь? Каким ухом не слышишь? В какое повторить?

Зараза!

— Смешно тебе? — раздраженно шиплю я. — Я тебя предупреждала. Мы только…

Он затыкает мне рот поцелуем, не давая договорить. Пьет меня, пьет мою душу, снова, глоток за глотком, явно пытаясь выпить всю её до донышка, ну или хотя бы то, на что только хватит его дыхания.

Твою ж мать, Огудалов, прямо у школы. Тут мамочки мимо ходят, и наверняка же найдется парочка тех, которые и заметят, и сплетни распустят. И не то чтобы я бы очень стеснялась тех сплетен, наверняка если пойдут — я буду просто насмешливо улыбаться и пожимать плечами. Да, есть любовник. Да, красивый сукин сын. И не только красивый. Завидуйте молча, мамочки.

Но все равно Огудалов — совершенно бесстыжий стервец. Вернемся к этой проблеме.

Самое паршивое, что душа дрожит, будто травинка на ветру. Горящая. Не гаснущая.

И совсем никуда не годится, что я вцепляюсь в его гладкие, как всегда идеально выбритые щеки, и не хочу, не хочу отпускать.

А из уголков глаз бегут слезы.

Ну, привет, истерика. И какого черта ты приперлась? Лично я тебя не вызывала.

А все равно трясет. Нельзя было так терять контроль над собой и над ситуацией. Нельзя, нельзя, нельзя. Но от его поцелуев — у меня трясутся пальцы.

— Ну нет, никаких слез, Надя, я совершенно не для того тебе это все говорю. Разве что если ты от счастья рыдаешь. Тогда можно, но лучше недолго, — смеется мое дурацкое наваждение.

Ну и размечтался же один Аполлон. Боги не ведают границ в своих желаниях, да? Придется кого-то обламывать. Жаль, сейчас времени на это недостаточно.

— Мне надо идти, — выдыхаю, вырываясь.

— Ну, так и быть, если надо, — во всем ехидна, в каждом слове. Вот и сейчас, включил тон истинного боженьки и будто делает мне одолжение, отпуская меня на волю — на родительское собрание.

— Как же ты бесишь меня, Огудалов, — измученно выдаю я, пытаясь выпутаться из его хватки. Но его руки — они, блин, везде. Отпихнешь ладонь с одного места, тут же находишь ее на другом. Спрут чертов.

— И тебе это нравится, — хмыкает этот чертов наглый эльф, — мне кстати тоже. Я в душе мазохист, кажется.

Выскакиваю наконец из машины, со всем скрутившимся в груди раздражением, хлопаю дверью.

Мда, бунт так бунт, ничего не скажешь. Лажаешь, Надежда Николаевна!

— Через два часа жду вас с Лисой тут же.

Я оборачиваюсь ровно для того, чтобы увидеть Давида. Кто взъерошил эти волосы? Ветер? Или я? Ни одной улики, уже и не разберешься. Зато помада на этих нагло улыбающихся губах точно моя. Никаких улик не надо, чтобы доказать эту теорему. Мой стервец. Волшебно.

Черт, а ведь у меня тоже наверняка размазалась… Надо будет хоть салфеткой рот протереть перед тем, как зайти в школу.

И все равно бесит эта его самоуверенность. Будто я этому мальчику любимая игрушка. И не слишком ли много он о себе возомнил?

— Мы еще вернемся сегодня к этому разговору, — сообщаю я, выдыхая из себя эту всю чувственную растрепанность. Кто тут богиня, вообще?

— Обязательно, — улыбается Давид, — только придумай повод получше. А то расставаться из-за собаки — это чушь. Собачья, прости за каламбур.

То ли правда болван, то ли прикидывается. Ну вот с трудом мне верится, что он ни черта не понял, и вообще уверен, что победил. Но сейчас уже реально некогда, я и так уже непозволительно опаздываю. Хотя, я бы поспорила. Знаю парочку, которая из-за собаки развелась. Ну, там, конечно, и без собаки дофига проблем было.

Салфетки из сумки достаю по пути, уничтожаю следы размазанной помады вокруг рта — и только потом звоню в домофон школы.

Явиться опоздавшей и так-то не прилично, а явиться опоздавшей и с размазанной помадой — это вообще за гранью.

Снимаю тренч, оставляю его в гардеробной, предварительно вынув из кармана телефон и ключи, выдыхаю. Соберись, Надя, соберись. Тебе сейчас в целый класс с двумя десятками мамочек заходить. А уж они-то по одному выражению лица определят, почему ты в раздрае. Еще советчиков и осуждающих мне не хватало.

Иду по коридору к классу Лисы, и меня трясет. Мелко. Нервно. Осталось понять почему.

Хотя ладно, я знаю почему. Мне страшно. Я потеряла контроль над ситуацией — и, кажется, довольно давно. Странно. Я была уверена, что все будет просто, и я скажу Давиду Огудалову: “Адьос”, — с той же легкостью, что и любому другому мужчине до него. А тут — и он не унимался и со мной по-прежнему спорил, и я как самая распоследняя дурочка не могу настоять на своем.

Наверное, со стороны мои принципы кажутся такими глупыми.

Ну что тебе надо, Надя, красивый, горячий, щедрый мальчик ухлестывает за тобой так, будто ты не какая-нибудь там дважды разведенка, а минимум Марго Робби, во всей её дерзкой юной сексапильности.

Ах, да, дочь твоя, Надя, души в этом мальчике не чает. Вчера все уши прожужжала на тему того, что тоже хочет стать дизайнером интерьеров “как Дейв”. И да, я слегка взревновала, потому что пару недель назад ориентировались на меня, но что поделать. Я за демократию, так что мешать дочери самоутверждаться не буду.

Он раскатывал меня асфальтовым катком, атакуя абсолютно по всем направлениям. И выполняя, и не выполняя мои условия.

И самое обидное, что придраться мне и не к чему.

Все хорошо. Все настолько хорошо, что так просто не бывает.

Давид не дарит мне цветы, но на кухонном столе за завтраком всегда стоят свежие крокусы. Маленький букетик в стеклянном бокале. Я даже не знаю, когда он их успевает ставить, серьезно, не замечаю. Такое ощущение, что ему их приносят инопланетяне и передают через форточку.

Давид не водит в кино меня, зато водит меня и Лису. На мультики. И даже не спит при просмотре. И с ним даже можно эти мультики обсудить. Ну, а как же без этого? Как можно не озадачиться вопросом, что едят хищники в Зверополисе?

Давид не ворчит, если я вдруг забываю приготовить ужин, хотя в последние две недели я с этой своей забывчивостью постаралась распрощаться. Потому что, ну мы и так у него живем, должна же я хоть что-то в честь этого делать.

Давид не поет мне под окном серенады — до четырнадцатого этажа докричаться сложно. Зато он делает прекрасный массаж ног, что бывает жизненно необходимо после того, как целый день простоишь у мольберта. А таких дней у меня за эти две недели было много, я ведь восстанавливала три заказных портрета.

Давид не обещает мне с неба звезду. И луну тоже не обещает. Зато он притащил моей дочери чертову дорогущую Ямаху, стоило Лисе только опечалиться, что её гитара при потопе погибла.

Никакого сочувствия к моим несчастным ушам…

И уже тогда я оказалась в очень спорном положении. Принимать или не принимать? Блин, сама бы нафиг послала, а попробуй откажи в подарке, сделанном Лисе. Я ведь эту Ямаху точно бы не позволила купить, обошлись бы чем-нибудь бюджетным… И чем мне откупаться? Ну нет, не сексом же, слишком пошло. Пришлось принять, просто как хрень от щедроты души.

Больше мы при Давиде вообще не печалимся, потому что не хотим давать ему еще один повод. Хотя как-то же про эту дурацкую псину из Лисы вытянул…

Никакой пощады к моему самоуважению. Потому что — вот как принимать такие дорогие подарки? Как принимать щенка, который стоит столько же, сколько хороший ноутбук? Которого бы я ни за что не смогла купить сама.