Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 33

— Ну, допустим, — Давид задумчиво поглаживает мое бедро, будто примеряясь, куда бы ему ущипнуть меня в третий раз, — а что у тебя последнее?

— Последнее — самое главное, — твердо произношу я, глядя на Давида очень серьезно, — мы с тобой договариваемся здесь и сейчас. Никакой любви. Ни сейчас, ни через месяц, ты не таскаешь мне цветов, конфет, прочей фигни и не пишешь никаких стихов, короче, не тратишь попусту ни свое время, ни свои деньги. Мы с тобой просто трахаемся. Ничего больше. Тебе ясно?

— Но это-то почему? — а в предыдущие разы Давид реагировал как-то спокойнее, вопрос звучит очень резко.

Мне сложно честно ответить на этот вопрос.

Потому что я не хочу. Не хочу снова ломать свой уклад жизни, потому что не хочу больше рисковать ни собой, ни Лисой, потому что я привыкла быть одна, и теперь от моего поведения завишу уже не только я. Да и потом…

— Малыш, ты ведь меня не выдержишь, — тихо замечаю я, любовно полируя пальцами кожу на его груди, — недели две пройдет, и ты задолбаешься и сбежишь. Поймешь, что не настолько ты готов к подвигам, чтобы связываться со мной. Цветочки, подарочки, признания — это ведь все чушь, пыль в глаза. Мужчина этим обычно голову дурит, чтобы побыстрее затащить в постель. А у нас с тобой все будет честно. Захочешь уйти — честно встанешь и уйдешь. Я буду к этому готова.

— А если не захочу? — ровно выдыхает Давид, щуря на меня свои бесподобные глаза. — Вот пройдут две недели, и я не захочу от тебя отказываться. И что дальше?

— Ничего, — я качаю головой. Если это была попытка развести меня на какое-то пари — пускай идет с ней нафиг. — Одно я тебе точно скажу, малыш, слов “я люблю тебя” тебе хватит на то, чтобы я больше никогда не отвечала на твои звонки.

И я так и сделаю. Даже если я сама захочу произнести эти слова. Особенно, если это будет так. Я сбегу, потому что не могу позволить себе влюбляться всерьез. Ни в кого. Потому лишь, что если и есть в этом мире люди, не созданные для отношений, — то это я. И никто другой эту пальму первенства в ближайшие пять лет у меня не заберет.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Надя? — Давид все-таки не удерживается, все-таки щиплет меня в третий раз. В этот раз больнее всего…

— Не знаю, и знать не хочу, — я категорично качаю головой, — вот тебе мои условия. Согласен их соблюдать — хорошо, не согласен — ай, как плохо. Ты согласен или нет?

Давид с ответом не торопится. Лежит себе, сверлит мне взглядом переносицу, барабанит пальцами по моему голому бедру, будто оно ему вместо столешницы.

— Ты уверена, что этого хочешь? — наконец медленно спрашивает мой Аполлон. — И не пожалеешь потом?

Вообще-то для того, чтобы выражать свои сожаления, у меня так-то рот есть, но озвучиваю я совершенно другое.

— Нет, малыш, я не пожалею, — я качаю головой. Нет такого мужчины в этом мире, чтобы я взяла и пожалела о том, что задала отношениям границы.

— Ну, хорошо, — Огудалов улыбается, а затем кладет мне руку на бедро и придвигает к себе, — если это все твои условия, то почему бы не продолжить то, от чего мы отвлеклись на дурацкую болтовню.

Дурацкую? Это он сам решил поболтать, я только ему навстречу пошла, и он называет наш разговор дурацкой болтовней?

Впрочем ладно, у меня довольно быстро заканчиваются возражения — когда его язык снова пускается вниз, в путешествие по моему телу.

Одно только ощущение не отпускает меня даже потом, когда, уже свалившись с него, измученная, я просто дышу, уткнувшись в плечо Давида. Даже когда захлебываюсь восторгом от третьего оргазма за эту ночь..



Уж больно неестественная, будто слегка коварная была улыбка на губах этого поганца.

И как-то он слишком просто согласился на те условия, которые, я была уверена — выведут его из себя.

Что это такое? Рокировочка? А я-то думала, что я его к ногтю прижала.

23. День сюрпризов

— Тут ужасно пусто для помещения, дизайном которого занимается крутой специалист, — я скептично морщу нос, и оглядываюсь.

Зал-гостиная частного дома Левицкого, просторный, настолько, что тут можно в мини-гольф без проблем поиграть, и пустой — абсолютно. Сейчас он покатит за обычный зал, выставочный или может быть даже мини-концертный. Поставь тут рояль и два ряда кресел — и будет идеально для квартирника какого-нибудь очень выпендривающегося пианиста. Не комната — белый лист.

Кстати, в паре соседних комнат дела обстоят лучше, я точно видела очень претенциозную бильярдную краем глаза.

— Мы закончили только основной ремонт, — невозмутимо объясняет Огудалов, — я не могу разрабатывать проект этого зала без понимания, что ты будешь рисовать. Нужно видеть цветовую гамму, нужно видеть общую графику твоего портрета. В конце концов, как я понимаю, именно то, что будешь делать ты, и будет моей осью. Я должен подчеркнуть твою работу, и не задавить её. Так что… Пока ты работаешь над эскизом, я буду думать.

— Над эскизом? — Я удивленно поднимаю брови, — А что, я только эскиз сделаю? Рисовать непосредственно на месте мне не дадут?

Не поймите неправильно, но стена такая большая, такая белая, такая ровная…

А я четыре года как не прикасаюсь кистями ни к чему, кроме холстов и бумаги.

Да-да, у меня ручки чешутся.

Тем более, тут работать наверняка придется с пульверизатором, трафаретами, а у меня такая дикая ностальгия по моим шестнадцати годам и компании стрит-артеров, которые быстро переобулись в команду, промышляющую аэрографией.

Это потом меня понесло “к основам”, к маслу и акрилу, к туго натянутым холстам и людям, красоту которых нужно было поймать. Я не жалела о том, что отказалась от драйва стрит-арта и современности аэрографии, я почувствовала свой путь наконец-то. Но я скучала по молодым безбашенным годам, когда гордый росчерк “NadiN” украшал то крыло машины, которую я расписала, то просто стену на улице. Тогда было весело и ярко. Потом — спокойно, и так, как и бывает, когда встаешь на свою тропу. Но я все равно соскучилась по пульверизаторам и постараюсь нигде не налажать, если меня к ним подпустят.

Давид смотрит на меня оценивающе. Он сейчас в режиме “я тут босс”, и я даже прониклась уважением.

— Ну, может, и дадим, — нахально тянет этот невозможный тип, — это смотря как ты просить будешь.

Ой, ну надо же, ужасно интересно, это на что это мы намекаем?

— Имей совесть, у тебя тут строители шастают. — Я показываю Давиду язык и смеюсь. — Я тебя попозже попрошу. Завтра там. Или послезавтра…

Или через неделю. Ну а что, баловать его, да?

— Ой, ну разумеется, я подожду, только учтите, Надежда Николаевна, позднее завтрашнего дня я с вас взыщу с процентами, — бесстыже улыбается эта наглая морда.

— Все время забываю, что вы, Давид Леонидович, по матушке еврей, — недовольно ворчу я.

— И по батюшке тоже, — откликается Давид, лукаво щурясь. Боже, до чего мне нравится, что этот поганец умеет отбивать мои подачи. Если бы это было один раз, я бы, наверное, расстроилась. Но он делает это раз за разом, не спишешь на какую-то удачу.

— А что, таки ваш батюшка, Давид Леонидович, был еврей чистокровный? — фыркаю я, а сама подхожу к своей стене, провожу по ней ладонями. Чистая, ровная поверхность, уже обработана под покрас. Цвет — ровный ненавязчивый молочно-белый. Тот, что не режет глаза, но прекрасно подходит для того, чтобы стать основой чему-то прекрасному. И-де-аль-но… Хочу-хочу. Пульверизатор в студию. Срочно хочу испортить эту стену.

— Нет, всего лишь на четверть, но благодаря щедрому дедушке, этот недостаток я папочке простил, — ухмыляется Огудалов, подходя ко мне со спины.

— Эй-эй, мужчина, не нарушайте моего личного пространства, — смеюсь я, а потом его ладони ложатся ко мне на живот, и тут уже личному пространству приходит окончательный конец.

— Увезти бы тебя… — мечтательно тянет Давид, касаясь губами волос над моим ухом, — куда-нибудь на Майорку. Ох, я бы там твое личное пространство поимел. С тобой вместе…